Архивный персонаж
Открыть все тэги MORE в этом посте
1.
Название: Eglerio
Размер: 1449 слов
Жанры и категории: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Орофер, Гил-Галад, Трандуил, Элронд
Белый конь мчится, взрывая копытами сухую бесплодную землю. Звенят стремена, плещется лазоревый шелк плаща, серебряным зеркалом сверкает щит всадника, и блещут сталью доспехи, и хрустальная капля на шлеме рассыпает радужные лучи.
- Внемлите! - Всадник на скаку вздымает копье, и наконечник горит, отражая вечерний свет Анар. - Мы клялись дойти от Эрегиона до Мордора - и вот мы стоим у рубежей проклятого края. Мы клялись преследовать Саурона до конца, до самого темного его логова - и вот он дрожит, прячась за стенами своей последней крепости. Мы клялись обрушить в прах врата Барад-Дура - и вот они перед нами, и завтрашнее солнце увидит развалины черной цитадели!
Как летящая звезда, он несется мимо сомкнутых рядов огромного войска, и ветер мчится за ним вдогонку, развевая поднятые знамена. Звезда и Ветвь реют над правым крылом воинства, Белое Древо - над левым.
- Внемлите, о люди и эльфы! Внемлите, воины Свободных Народов! Завтра придет конец владычеству Тьмы на этой земле! Долго мы ждали этого дня, многие из нас отдали жизни, приближая его наступление. Пусть завтра ваши мечи докажут, что их кровь была пролита не напрасно!
Белый конь встает на дыбы, и острие сверкающего копья указывает в зенит.
- Внемлите! Много веков лежит у нас за спиной, ибо рассвет и полдень этого мира уже миновали. Нам выпало жить в вечернюю пору, но в наших силах сделать так, чтобы наступающая за нами ночь стала временем мирного отдыха и обновления, а не черным временем кошмаров. Так озарим же наш вечер такой славой, чтобы она затмила сияние прошлых эпох! Такой славой, чтобы песни о наших деяниях не умолкли, покуда стоит Арда!
Левое крыло взрывается нестройными ликующими криками и оглушительным грохотом копий, ударяющих по окованным краям щитов. Но всадник-звезда не останавливается, он мчится дальше, вдоль сверкающей доспехами цепи. И когда, осадив коня, он разворачивается напротив правого крыла - тогда по замершим рядам прокатывается волна железного шелеста, и тысячи мечей взлетают вверх, сверкая в лучах заката, как тысячи языков пламени; и небо вздрагивает от слитного тысячеустного возгласа:
- Eglerio!
***
В шатре Верховного короля всю ночь не гаснет свет. Ночная совка - крупная, с бархатными серыми крыльями, с мохнатой спинкой - вьется над свечой, но резкий порыв сквозняка из распахнутого полога отпугивает ее, и она отлетает в сторону. Порхает под сводом, шуршит по изнанке вышитой ткани. И замирает, сложив крылья треугольником.
- Зачем ты делаешь это?
- Я хочу, чтобы они поверили в свои силы. Вера в победу - половина победы.
- Их сил недостаточно, чтобы сравнять Барад-Дур с землей, несмотря на все твои посулы. И победа не так близка, как ты пытаешься нас убедить.
- Знаю. Завтрашний день может стать для нас последним. Но, идя по краю пропасти, нельзя колебаться. Только вера и твердость духа удержат нас от падения.
Орофер молчит.
Вера и твердость духа... Что ж, в тебе много и того, и другого, Гил-Галад, владыка нолдор. В тебе достаточно жара, чтобы воспламенить сердца всех, кто следует за тобой.
Эрейнион, потомок королей, - ты слишком много унаследовал от них. От Финголфина, напоившего горький пепел Анфауглит своей кровью и кровью своего Врага. От Фингона, иссеченного огненными бичами у черных врат Ангбанда. Это вплавлено в твое сердце: любой ценой поразить противника и умереть со славой, чтобы об этом сложили такие же прекрасные и полные огня песни.
О да, они умирали со славой, твои великие предки. Они умели украсить тернии своих поражений алыми цветами высокой доблести. Но мы - другие, и мы не хотим умирать. Нам чуждо это стремление, эта жажда взметнуться и сгореть ослепительной вспышкой. Мы будем сражаться за свою землю, за зелень наших лесов и мирный сон наших детей - но не за славой мы выйдем на завтрашний бой. Нам, детям сумерек, не нужен твой огонь, Финнэллах.
Еще сегодня утром я так думал...
- Ты напрасно сомневаешься, - Даже сейчас, без свидетелей, взгляд Гил-Галада горит светло и пронзительно, как острие Аэглоса в солнечном луче. - Загляни в глаза своих людей. Они полны отваги, они верят, что свет восторжествует.
- Да, - Слова Орофера падают тяжело и глухо, как удары топора на ствол поваленного дерева. - Я видел их глаза. Они действительно верят. В тебя.
Совка снова кружит над свечой. Мелко трепещет крыльями, вытягивает перистые усики. Почему ее так манит огонь? Ее удел - ночь, прохлада, звездный сумрак, шелест густой листвы. Зачем ей этот гибельный полет, зачем этот свет, чужой, обжигающий и притягательный?
- Я не мог не откликнуться на твой призыв и оставить вас без помощи, ибо ты прав: Саурона не одолеть поодиночке. Я привел своих воинов на битву - у меня не было выбора, ведь мы враги одного Врага. Но я не знал, что мне придется сражаться еще и с тобой - за сердца моих подданных.
- Ты ошибаешься, Орофер. Я не ищу власти над твоими подданными.
- Нет, - скупо улыбается Орофер. - Ты всего лишь готовишь их к битве, пробуждая в них... как ты сказал? - веру и твердость духа. И прекрасно понимаешь, что, победив под твоим началом, они последуют за тобой куда угодно.
Он вскидывает руку, жестом прося собеседника не перебивать.
- Я знаю, зачем ты позвал меня. Мой ответ - нет. Мои воины выйдут на битву и поднимут мечи вместе с твоими, но будут подчиняться только мне.
- Я надеялся, что ты передумаешь.
- Сегодня ты только утвердил меня в моем решении.
- Не делай этого. Не повторяй ошибку Малгалада.
- Не повторю, - И, с глухим смешком: - Здесь нет болота.
- Орофер! - На долю секунды в глазах Верховного Короля вспыхивает настоящее бешенство, но он сдерживается и понижает голос. - Неужели ты поставишь под угрозу жизни своих людей ради собственной гордыни? Из одного лишь нежелания уступить первенство?
- Дело не в первенстве, Эрейнион.
Совка самозабвенно танцует над пламенем, не замечая опасного жара. Взмах - и быстрая рука на лету ловит пушистое тельце бабочки, заслоняет ее от огня. Совка щекочет крыльями ладонь Орофера, он осторожно накрывает ее другой рукой.
- Дело не в первенстве, - повторяет он. - Я не стремлюсь любой ценой утвердить свое превосходство. Ты великий воин, и ты прирожденный вождь. У тебя есть дар вести людей за собой. Но мне не нравится, куда ты их ведешь.
Он поднимает сложенные лодочкой руки.
- Ты отвечаешь за своих людей, Верховный король, а я - за своих. Путь, на который ты зовешь их - это путь нолдор. Путь стали и пламени, борьбы и самоотречения... Он притягателен для молодых, которым наскучил покой лесов, которые мечтают о подвигах и великих свершениях. Но они не видят, куда ведет этот путь, потому что ослеплены сиянием твоей славы. И ради них самих, ради будущего Леса я не отпущу их под твои знамена.
Гил-Галад отвечает не сразу.
- Я не могу заставить тебя подчиниться. Могу только просить, но к просьбам ты глух... Что ж, поступай, как знаешь. Завтра мы узнаем, кто был прав.
- Если останемся живы, - сухо поправляет его Орофер.
И уходит, не оглядываясь, унося пригревшуюся в ладонях совку.
***
...Черный дождь идет над Горгоратом. Черный дождь из напитанных пеплом туч.
Тени бродят по заваленному телами полю. Склоняются над павшими, заглядывают в мертвые лица. Но все лица сейчас кажутся одинаково незнакомыми - в черных и вязких, как смола, потеках.
- Орофер?
Трандуил поднимает голову и тоже не сразу узнает говорящего. Лицо Элронда Полуэльфа испачкано пеплом и сажей, и поверх этого - темными крапинками, брызгами крови.
- Он мертв, - говорит Трандуил.
Во взгляде Элронда не отражается ничего. У каждого слишком много своих погибших друзей, чтобы найти силы оплакивать еще и чужих.
- Сожалею, - говорит он, наконец. - Напрасно он пошел на приступ первым.
- Напрасно он пришел сюда, - мертвым голосом говорит Трандуил. - Напрасно поверил, что победа возможна.
- Но мы победили, - Элронд смотрит на него с непониманием. - Саурон повержен. Эрейнион и Элендиль не зря отдали жизни...
Взгляд Трандуила пуст, как небо, из которого падает черный дождь.
- Они отдали жизни, но спасли нас не они. Это сделал смертный с обломком отцовского меча. Случайность, Элронд. Так не выигрываются великие битвы. Верховный король позвал нас на смерть... и наша смерть ничего не изменила.
- Как ты смеешь! - Под кровавой маской лицо Полуэльфа бледнеет от гнева. - Это твой отец загубил ваше войско ради пустой гордыни! Если бы он действовал с нами заодно, мы взяли бы Барад-Дур первым же штурмом, и Гил-Галад остался бы жив!
Трандуил делает глубокий вздох. И еще раз. Бесполезно. Горький от копоти воздух не может остудить занимающийся в груди огонь.
- Довольно, - как будто со стороны слышит он свой голос, сдавленный и пустой. - Оставим этот разговор, Элронд, пока мы не сказали друг другу такого, что не сможем потом простить. Сердце мое горит. Я не могу сейчас спорить.
И Сын Звезды молча наклоняет голову. А потом отворачивается, пряча искаженное лицо, на котором слезы проедают полосы в слое пепла и крови.
Черный дождь идет над Горгоратом.
Черный, как прах сожженной веры.
2.
Название: Жаворонок
Размер: 2445 слов
Жанры и категории: драма, POV
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: НМП, НЖП
Лесные духи, говоришь? А ты сам хоть одного видел? То-то же... Их, брат, чтобы увидеть, надобно глаза позорче орлиных иметь. Да и то, ежели сами захотят показаться.
А что я? Я-то видел. Да очень просто, вот как тебя вижу.
Это в тот год было, когда кибитники на нашу землю пришли. Что и говорить, хлебнули мы тогда лиха - и самим хватило сполна, и детям еще досталось. По сей день тяжко вспоминать. Сам знаешь, эотеод никому не привыкли в ноги падать. Как накатили вражьи дети на своих колесницах, так вся наша деревушка против них и встала, как один человек. Девки вместе с парнями за копья взялись, старики луки снастили, малые дети стрелы подносили. Не ждали кибитники такой встречи. Хоть и поболе их было, да из наших каждый норовил двоих с собой в могилу забрать. Со злости пожгли они все, до чего достали, табун угнали, да и убрались восвояси, другой поживы искать.
Отбились мы, только радоваться нечему было. Сухое лето стояло, вот и сгорела деревня мало что не дотла. И нас осталась всего горсточка. Многих тогда поубивали, и жену мою тоже посекли. Когда нашел я ее у той развалины горелой, где раньше общинный дом стоял - в голове будто помрачилось. Потом сказывали, что сидел я там прямо в золе и выл, точно пес на могиле. Может, и правда - самому-то уж не упомнить.
Соседи меня от пепелища силком уволокли. Тогда же и решили в лес бежать; и то сказать, некуда нам было податься. Ни домов, ни коней не оставили проклятые, а что не всех вырезали - так это еще как знать, не вернутся ли вдругорядь за остальными. В других-то селениях, что не так люто бились, всех поголовно в неволю угоняли...
Вот и потащились мы в лес - старики, да бабы, да малышня, да подранки. А мужей, кто сам на ногах держался, со мной всего-то трое было. Но уберегла матушка вечная земля, не нашли нас кибитники, если даже искали.
С непривычки-то в лесу куда как жутко. За деревьями неба не видно, земля в корнях - точно по змеиному гнезду идешь; и мрак, и ветки в лицо со всех сторон. Забились мы подальше в чащу, костерок сложили и сгрудились кругом. Воды самая малость осталась, еды и в помине нет, вместо крыши - только деревья над головой шумят-переговариваются. Дети хнычут, раненые стонут, а ни накормить, ни лихорадку унять нечем. И мысль у всех одна: только бы ночь перетерпеть да утра дождаться...
Приметил я осинку неподалеку, отошел от костра, ножик достал: дай, думаю, хоть лыка на повязки надеру. Да не тут-то было. Только я примерился кору надрезать - а осина говорит человеческим голосом: "Даро!"
Я не то чтобы струхнул, но от неожиданности шарахнулся и чуть в костер не загремел. Смотрю - матерь вечная земля! - от деревца выступает мне навстречу парень восемнадцати годков. Сам из себя стройный, с лица пригожий, только волос больно темен, не по-нашенски. А глаза зелено-жгучие, что два смарагда, и на плечах плащ - серый, как осиновая кора.
...Что? Уши? Да нет, не врут, и вправду кошачьи. Только не в ушах-то дело. Глаза у них нечеловечьи, вот что. Ясные, ровно звезды в безоблачную ночку, и пронзительные - так и пробирают взглядом. Как есть насквозь человека видят.
Таращимся мы на это диво и не знаем, то ли за копья хвататься, то ли бегом оттуда бежать. Недобрая ведь слава ходила у нас про тот лес. А уж про лесных духов, бессмертных, звездооких, такие небылицы рассказывали, что волосы дыбом. Мол, и детей они воруют, и кровь человечью пьют, и на новую луну вороными конями оборачиваются, а на полную луну - белыми оленями...
Может, и побежали бы, да раненые же с нами. На руках не унести, а сами они уже идти не могли - вовсе из сил выбились.
Вот он на них и смотрел. На Гарульфа с рассеченной рукой, на Леода с головой разбитой, на Теомара, из которого две стрелы вынули. И вроде сообразил что-то. Сперва на меня показал, потом на мех, в котором воды уже почти не было. И в сторону рукой махнул: бери, мол, и иди за мной.
А я подумал да и пошел. После жениной смерти мне вроде терять было нечего. Даже как-то понадеялся: вот, думаю, выпьет он мою кровь, и не придется больше мыкаться. Только бы скорее, а то жена, уж верно, заждалась...
Недалеко он меня увел. Кусты в овражке раздвинул - а там чистый ключ бьет, и ручей по камешкам скачет. И лесовик пальцем тычет: пей, дескать, можно.
Пока я пил да мех наполнял, он вокруг вертелся. Любопытно ему, вишь ты. Лесные духи, они такие - то суровые, как волки-одинцы, то резвые да веселые, как малые дети... Но это я уже потом разобрал. А тогда положил мех на плечо, назад хотел идти, а он передо мной встал и что-то протягивает. Смотрю - листья какие-то, а в них лепешки. Всамделишный белый хлеб.
Вот тут я и понял, что напрасно мы его боялись. Кто хлебом с голодным поделился, тот ему и брат, будь он сто раз нечисть лесная. А хлеб вовсе чудесный оказался. На всех мы те лепешки разделили, каждому по малому кусочку досталось. Вроде на один укус, а сытости от него - словно полковриги съел. И усталость как рукой сняло.
Пока мы ели, пили, да в себя приходили, лесовик к раненым подсел. Травки какие-то чудные достал, велел вместо повязок прикладывать. Потом в сторонку шагнул - и как не бывало его.
...Имя? Нет, запамятовал. Помню только, что чужеземное да звонкое, а по-нашему будет - птица-жаворонок. Я его так Жаворонком и звал, он не обижался.
На другой день он опять появился. Откуда ни возьмись - шнырь к костру. Палочкой в золе нарисовал, где мы сидим, где ключ течет, где опушка лесная. Потом черту рядом провел и по ту сторону стрелу положил. Значит, тут граница их владений, и кто за нее ступит - жив не будет. По его выходило, что сидим мы чуть не на самом рубеже, куда людям входить запретно.
И начертил он от нашего места два пути. Один - за опушку леса. Ступайте, дескать, откуда пришли, гости незваные. А второй - поглубже в чащобу и подальше от границы их земли. Тоже понятно: или селитесь там, если охота, а нам не докучайте.
Что тут скажешь? И на том спасибо, что вовсе взашей не погнали, хоть и в своем праве были. Ткнул я во вторую дорогу - сюда, мол, пойдем. А зеленоглазый так и просиял. Ему, видать, тоже не хотелось, чтобы мы из лесу уходили. Так и у людей бывает: кому добро от чистого сердца сделаешь, тот тебе мил становится, словно родной.
Вот и лесовик к нам привязался. Сам на новое место отвел, показал, где воду брать, где орехи да ягоды поспевают, где олени кору гложут. Еще еды нам принес и травяной мази для ран... Обустроил, значит.
Подлечились мы и начали обживаться помалу. Спервоначалу, конечно, тяжко приходилось. В землянках ютились, потому как деревья валить на постройку духи запретили. Скотины нет - то есть, ни молока тебе, ни сыра. Пива тоже не из чего сварить, а про кашу уж и не вспоминали. Мяса с охоты вроде хватало, да и рыба в ручье водилась, а все не сытно без привычной-то снеди.
И в лесу своих напастей хватало. Из чащи такие чудища приходили, о каких мы раньше только в сказках слыхали - в тех, что на ночь не рассказывают. То паучищи выползают с полкоровы размером, с паутиной в палец толщиной. То нетопыри налетят - здоровенные, что гуси. То просто туча черная наползет, и такая печаль на сердце ляжет, что хоть на месте помирай. Но справлялись помалу. Да и Жаворонок нам помогал, обсказывал, что и как, чего стеречься, а от чего бежать без оглядки. По-нашему болтать он быстро выучился, лесовики вообще смекалистые на этот счет.
Он чаще к ручью приходил, где старая ива росла. Порой идешь себе по воду, глядь - а он уж там, в развилке над водой пристроился и ждет. И как-то у нас повелось на ту иву подарки вешать - ленту, там, на ветку привязать, или бусы рябиновые, или венок... Это, понятно, девки придумали, а за ними и остальные переняли. Кто на охоту идет - беспременно красивый лоскут или бубенец повесит, а вернется с удачей - и кабаньи клыки на ниточке пристроит, чтоб задобрить нашего духа зеленоглазого.
Жаворонок сперва руками замахал, когда увидел наши подношенья. Хотел все отвязать и обратно раздать, да я его отговорил. Объяснил кое-как, что дареное отвергать негоже. Натерпелись мы в тот год - почитай, вся прежняя жизнь прахом рассыпалась, а новая еще не сложилась. В такие времена надо людям за что-то сердцем держаться. И что за беда, если кто бусы на дерево повесит, об охотничьей удаче загадает? Лесовику то не в тягость, а у человека, глядишь, и спокойней на душе стало.
Вроде понял он меня и больше не противился. Только посмеивался, глядя на свою иву в лентах да в бубенцах.
...Долго ли, коротко ли, а лето на осень повернуло. Мы зимовать готовились, а кибитники все лютовали на наших землях. Народ под их рукой стонал, как под пудовым ярмом. А уж сколько наших они в полон угнали - так никто до сих пор и не счел. От такой нужды нет-нет, да и сбежит кто-нибудь в Лес. Только кибитники быстро наловчились их выслеживать - кого назад в колодки сажали, кого и убивали, чтоб остальным неповадно было.
И вот как-то раз в погожий денек является к нам Жаворонок, а при нем - молодая девчонка из наших, из эотеод. В рваной рубахе, бледная и растрепанная, перепуганная мало что не до смерти. И руки веревкой до живого мяса стерты. Беглая она оказалась, невольница самого вождя.
Наши, когда поняли, в чем дело, зашумели несогласно. Жаль было девчонку, да себя-то жальче. О том, как кибитники за беглыми охотятся, мы уже знали. А коль девка в знатном шатре спину гнула, так искать ее будут еще усерднее. Не за цену высокую - за хозяйскую обиду: от вождя бежать не положено. Придут за ней ловчие - тут и нам головы не сносить, если приютим ее.
Жаворонок давай нас уговаривать. Мол, ваша же она, одного с вами рода-племени, куда ей еще податься, как не к вам? Один враг у вас, одна судьба.
Тут Мархильд вперед протиснулась - а баба она злая, горластая. "Ты нас-то с ней не равняй!" - кричит. - "Мы свою свободу мечом отстояли, ни перед кем шеи не гнули, а эта кто? Рабыня вшивая, без чести, без гордости. Раз честь свою на вражью милость променяла, то в неволе ей и место".
Девка сжалась, будто плетью ее приласкали, а Жаворонок вдруг вскипел. Никогда прежде он гнева не выказывал - а тут брови сдвинул, голову вскинул и словно выше ростом сделался. Голоса не возвысил, только глаза засверкали, ровно у кота сердитого. "Рабыня или нет", - говорит, - "но человек она. И вы, у нашего порога живущие, - люди. Я у своего государя для людей милости просил, не для волков".
Притихли мы, устыдились. И то сказать, прав он был. Худо было, что остались мы без домов и без земли, но еще хуже, что звереть начали. Пока за свою деревню дрались - горой друг за дружку стояли, а как стали изгоями - любого сгрызть готовы, лишь бы самим еще денек протянуть. Вот тебе и дружество эотеод, вот и храбрость наша хваленая...
В общем, когда я девчонку за руку взял и к костру подвел, никто слова поперек не сказал. Только Мархильд плюнула со злости и буркнула: из-за такой соплячки, мол, и пропадать-то неохота...
И точно сглазила, дурная. На третий день, уже ввечеру, запели в чаще гнусавые вражьи рога, замелькали факелы. Большой силой явились кибитники по наши пропащие души.
Не успели мы переполошиться - Жаворонок тут как тут. Велел все побросать, кроме еды и оружия, и повел нас в глухомань. Тут уж нас торопить не надо было - побежали, как от пожара. А Жаворонок кругом носится, как овчарка при стаде: то впереди дорогу покажет, то отстающих подгонит. Только с детьми да стариками далеко ли по корягам ускачешь? Да и смеркаться начало.
Вдруг земля под ногами зачавкала, водой из-подо мха захлюпало. Тут Жаворонок остановился, рукой эдак странно повел - и замерцал впереди огонек зеленоватый, гнилушечный.
- Идите на свет, - говорит, - и там утра дожидайтесь. И в сторону - ни ногой.
И исчез. А мы, как велено было, за огоньком потянулись. По топкой тропинке вышли на сухое место, вроде островка. Только и успели понять, что посреди болота очутились - тут огонек и погас.
До утра мы на том островке продрожали. А куда деваться - топи да бочаги кругом, шаг ступить страшно, и тропинки в темноте не отыскать. Да еще и туманом поверх заволокло - ну, чисто в молоке сидим. А сквозь туман было видно, как на краю болота факелы горели, и сперва голоса чужие доносились, а потом и крики. То ли дрались они с кем-то, то ли в болоте тонули - так сразу и не разберешь. Только потом пропали факелы и больше уже не появлялись.
С зарею развиднелось, туман ушел, и тропинка ясно обозначилась. Вышли мы из болота, как из городища укрепленного. Глядь - а вокруг тропы трава вся вырвана да истоптана. Где факельные огарки валяются, где шапка оброненная, где стрела в дереве торчит... Только тел мы не нашли - кибитники всех своих утащили, и живых, и мертвых, кроме тех, кого болото прибрало. И, к слову сказать, с той поры мы их в лесу не видели. Видать, натерпелись они страху в тот раз.
Пошли наши обратно в становище, а я свернул, да в заросли. Сам не знаю, что меня туда потянуло, но полез, продрался сквозь ветки...
...Там он и лежал, наш Жаворонок. Вот ведь как вышло - от нас погибель отвел, а сам не уберегся. И подмогу кликнуть не успел. Одно утешение, что смерть ему вышла легкая: копьем в горло достали. И по лицу было видать, что почти не мучился; только крови много натекло на одежду и на волосы.
И поди теперь узнай, зачем он за нас встал? Да и кто мы ему были? Смертные, мошкара, поденки... Не родня и не ровня, а так - вроде зверьков лесных, прирученных. И с чего он взял, что должен за нас вступаться, за нашу жизнь ответ держать? Не из-за бубенцов же да бус рябиновых...
Я его в плащ завернул и в сторонку под кустик отнес. Понадеялся, что лесовики тело приберут, не оставят зверью на поживу. Так и вышло: на другое утро в том месте только трава примятая осталась, да крови чуть. Вот и все.
...Почему остальным не сказал? Веришь ли, и сам толком не знаю. Просто стоял я над ним, и такая тоска меня взяла - не высказать... Что ж это за жизнь такая паскудная, если и бессмертных убивают? Да еще про беглянку нашу подумал - убиваться же будет. Пусть лучше верит, что живой он, все легче будет.
Вот и смолчал я. Наши подумали - улетел Жаворонок в свои края, наскучило ему с нами возиться. Но иву по старой памяти продолжали наряжать. Так она по сей день и стоит над ручьем - в лентах да в бусах, что невеста на выданье. И, говорят, удачу приносит...
3.
Название: Хозяин леса
Размер: 1 336 слов
Жанры и категории: АУ, мистика
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Зеленый человекОрофер, Леголас
Предупреждение: автор немного побаловался с кельтской магией и образом Кернунна.
Лес недовольно ворчал, пережидая внезапно обрушившийся северный шквал: стонали сосны, кренившиеся под грубым напором ветров, ели тревожно всплескивали лапами, скрипели и качались клены, обрушивая на землю настоящий дождь из покрасневших листьев. Пришло время осенних штормов, время, когда все живое пряталось по норам, бессильное и беспомощное перед ликом разбушевавшейся стихии.
- Говорят, это злые ветра Ангбанда, - крикнул Тьеллэ, пытаясь одной рукой стянуть завязки капюшона, удержать взбрыкивающую лошадь и не уронить на раскисшую от дождя дорогу только что подстреленного зайца.
- По-твоему, они некогда родились в ледяных пустынях, давно опустившихся на морское дно, и до сих пор летают над Средиземьем? – Леголас недоверчиво покачал головой и смахнул с лица намокшие волосы. – Уймись, друг, это всего лишь первое дыхание наступающей зимы. Никакое зло не может править природой.
- Чушь! – младший охотник все-таки сумел успокоить всхрапывающую лошадь, накинул на вымокшую макушку капюшон и подвесил унылую кроличью тушку к передней луке седла. – Ты же сам слышал, что говорил Вэлле, – стражи опять видели того оленя! И вот, погода испортилась, река вышла из берегов …
- И у всех коров разом скисло молоко, - поморщился Леголас и похлопал коня по шее. Умное, намерзшееся и вымокшее животное, чуждое сиюминутной алчности и стремлению поймать каждого встреченного пушного зверька, понятливо зашагало вперед, пуще хозяина мечтая о крепкой крыше над головой и теплом стойле.
- Ты больше слушай этого книгочея, - отмахнулся принц, - никакого духа в нашем лесу нет. Ни хорошего, ни плохого.
- Да? – взъерепенился Тьеллэ, ухватившись за первый попавшийся повод для спора, - А кто тогда спас дочь Аландила от унголов? Девочка заблудилась в лесу, чуть было не попалась в их паутину!
- Тьэлле, прекрати, - Леголас поежился от холода, забравшегося и под и под теплую тунику. – Ну, были там какие-то странные следы. Но это ничего не значит…
- Угу, - второй эльф нахмурился, недовольный, что друг не видит очевидного. – Будто каждый день оленьи следы обрываются прямо посреди подтопленного распадка. И пауки дохнут каждый день от колотых ран. Устаю удивляться.
Леголас страдальчески возвел глаза к небу, но промолчал, не желая продолжать бессмысленную перепалку. Почудилось - в его спину уперся чей-то пристальный недоброжелательный взгляд, но принц лишь незаметно поежился и не обернулся. Ему не хотелось ссориться, но и продолжать беседу об олене-призраке уже не было сил.
- Ты чего дрожишь? – недовольно буркнул Тьеллэ и поравнялся с Леголасом, теперь и в самом деле вздрогнувшим, – друг теперь ехал по правую руку от него. А тягостное ощущение, что кто-то смотрит ему в спину, так и не пропало. Принц воровато обернулся через плечо, но ничего подозрительного не заметил. Лишь сиюминутный проблеск среди качающихся ветвей. И ничего больше.
- Да, нам лучше поспешить, - невпопад ответил он и подстегнул коня.
В лицо ударили мелкие дождевые капли, но даже они не могли смыть последнее неясное видение, выхваченное им в расколовшем небо напополам росчерке молнии.
Из глубины леса в спину уезжавшим эльфам смотрело увенчанное рогами существо.
Рассказывать отцу об увиденном Леголас не стал, он даже самого себя не мог убедить, что ему не привиделось. Самым простым объяснением было бы случайное смешение теней, игра света, по воле которых низкорослое дерево напомнило ему отдаленно напоминавшую человека фигуру. Но чем больше Леголас сосредотачивался, тем больше деталей проступало перед его внутренним взором. Кроме небольших, разделенных всего лишь на два или три костяных отростка, рогов, заостренных как у молодого оленя по весне, принц вспомнил странные темные глаза, смотревшие без какого-либо выражения, – ни любопытства, ни злобы, ни опаски. Лишь затаенное напряжение зверя, готового сорваться в головокружительный бег, стоит охотнику сделать неуместное движение. Или это было безграничное равнодушие, с которым птица смотрит вниз, на творящиеся на земле безобразия, зная, что от любой стрелы она успеет улететь.
Леголас ощущал странное смятение – в тревожных снах, преследовавших его с того самого дня, ему уже чудилась сплетенная из древесных ветвей корона, узорчатая вышивка на рубахе, угадывались смутно знакомые черты. Принц метался по своим покоям, пропадал в библиотеке, но так и не мог обнаружить разгадку.
Однажды он не выдержал. Проснувшись среди ночи, принц схватил висевший на стуле плащ и выскочил через окно. И побежал сломя голову по тронутому изморозью перелеску, подчиняясь безмолвному зову.
Выскочив на залитую светом полной луны поляну, он сделал еще несколько быстро шагов и не сразу понял, кто поджидает его возле раскидистого дуба. Рысь взвилась на лапы и оскалилась, загораживая от эльфа тельце удушенной лисы. Будь у лесной кошки приличествующей длины хвост, она бы стегала им себя по бокам, а так ей пришлось вздыбить шерсть на загривке, угрожающе завыть и наступать на некстати подвернувшегося эльфа, приближаться меленькими пружинистыми шажками.
Хищница подбиралась все ближе и ближе, тесня эльфа в сторону чащи. Леголас понимал, что близко стоящие стволы не спасут его, скорее помешают. И что забраться на дерево он просто не успеет.
Но грозно рычавшая рысь внезапно остановилась и испуганно прижалась к земле, а стоило принцу шевельнуться, как она стремительно бросилась прочь, нырнула под густые ветки кустарника и скрылась с глаз.
Эльф изумленно моргнул и, охваченный нехорошим предчувствием, медленно обернулся. За его спиной стоял медведь, угольно-черный, зачем-то вскинувшийся на задние лапы. Леголас даже не успел испугаться, как зверь обратился в его давешнего незнакомца. Все та же темно-зеленая рубаха, расшитая мелкими дубовыми листочками и украшенная потускневшими изумрудами. Рожки, казавшиеся продолжением венца из веток.
Принц с опаской взглянул в темные коричневые глаза с крошечной точкой зрачка и вздрогнул, когда существо заговорило.
- Я пришел предостеречь тебя, Леголас, принц Эрин Гален, - эльф открыл было рот, но так и не смог произнести ни слова. Но его собеседник в этом и не нуждался, отвечая на незаданный вопрос, – а может, всего лишь продолжал свою изначальную мысль.
- Тебе предстоит тяжелое испытание, - оглушенный эльф покачнулся, но рогатый придержал его за локти и привлек к себе и, к величайшему смятению принца, лизнул его веки и прижался лбом ко лбу.
Перед глазами вскрикнувшего эльфа проносились смутные видения – битвы и пиры, путешествия и расставания, лица будущих и нынешних врагов, друзей. Люди, эльфы, гномы мчались мимо него бесплотными тенями. Последним, что увидел Леголас было огромное, как мельничный жернов, объятое негасимым пламенем Око, пригвоздившее его к земле обрушившейся темной волей. Эльф отшатнулся, стремясь скрыться от этой иссушающей тяжести, и вдруг увидел болото, лежавшее многими сотнями лиг южнее.
Сегодня не будет вороньей тризны.
Ее подменят сонное покачивание трясины, тихие вздохи вырывающегося на поверхность воздуха да колебание ряски, соткавшейся над погрузившимися в глубины телами.
Эльф пошатнулся и с трудом вытащил ногу из топи. Бок дергало непрекращающейся болью, и он чувствовал, как под ладонями набухла от крови и воды кое-как наложенная повязка. Стараясь не смотреть на нее лишний раз, эльф брел вперед, туда, где должны были полоскаться знамена отброшенных войск Амдира. Но сколько он не шел, взору было не за что зацепиться: ни следа стоянки, ни вскрика или шороха, ни намека на движение уцелевшего отряда.
Мир, и без того лишенный красок жизни, подернулся странной туманной зыбью. Эльф остановился, а затем тяжело опустился на колени. Надежная с виду кочка плюнула грязной водой и стала медленно уходить вглубь. Покачиваясь, эльф выдохнув и протянул руку, надеясь ухватиться за чахлый издевательски качающий ветвями ракитник. Слишком далеко. Пальцы ухватили воздух, и эльф медленно завалился, упал на немедленно отозвавшийся стократно усилившейся болью бок. Перед глазами плясали черные точки.
Должно быть, это было предрешено с самого начала: бессмысленная атака, стремительный натиск врага и глубокая рана, из которой, кажется, даже перестала струиться высосанная болотом кровь. Возможно, перед последним порогом стоило корить себя за гордыню, за горячность, стоившую жизни многим. Возможно, нужно было думать о чем-то еще. Но мысли сворачивали не к этому. Он думал о сыне. И о бескрайних лесах, лежащих на западе.
И мрачным Чертогам не находилось в них места.
- Зло пробуждается, - рокочущий голос невольного проводника привел Леголаса в чувство, но равновесия принц так и не обрел.
- Это будущее? – спросил он охрипшим голосом. Безымянный качнул головой, медленно, словно позабыв, что значит этот нехитрый жест.
- Нет. Но мой лес снова будет втянут в войну, - Леголас вдохнул пряный лесной воздух, клубившийся вокруг них, и неожиданно успокоился.
- Я хочу предупредить тебя, предостеречь, - мертвый эльф со звериными глазами ласково погладил юношу по щеке, безмолвно прощаясь, и произнес.
- Когда встретишь Короля без земель и слабого, сомневающегося в своих силах – верь в них. Поддерживай и оберегай по мере сил, - он медленно отступал назад и Леголас дернулся следом, пытаясь его остановить.
- Но отец собирается сам ехать к Элронду! – крикнул он. – Что... Что я должен буду делать?
Рогатый улыбнулся и покачал головой, удаляясь прочь, оставив после себя лишь напутствие, неохотно таявшее в предрассветных сумерках.
- Целься и, когда придет время, - стреляй.
1.Название: Eglerio
Размер: 1449 слов
Жанры и категории: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Орофер, Гил-Галад, Трандуил, Элронд
Белый конь мчится, взрывая копытами сухую бесплодную землю. Звенят стремена, плещется лазоревый шелк плаща, серебряным зеркалом сверкает щит всадника, и блещут сталью доспехи, и хрустальная капля на шлеме рассыпает радужные лучи.
- Внемлите! - Всадник на скаку вздымает копье, и наконечник горит, отражая вечерний свет Анар. - Мы клялись дойти от Эрегиона до Мордора - и вот мы стоим у рубежей проклятого края. Мы клялись преследовать Саурона до конца, до самого темного его логова - и вот он дрожит, прячась за стенами своей последней крепости. Мы клялись обрушить в прах врата Барад-Дура - и вот они перед нами, и завтрашнее солнце увидит развалины черной цитадели!
Как летящая звезда, он несется мимо сомкнутых рядов огромного войска, и ветер мчится за ним вдогонку, развевая поднятые знамена. Звезда и Ветвь реют над правым крылом воинства, Белое Древо - над левым.
- Внемлите, о люди и эльфы! Внемлите, воины Свободных Народов! Завтра придет конец владычеству Тьмы на этой земле! Долго мы ждали этого дня, многие из нас отдали жизни, приближая его наступление. Пусть завтра ваши мечи докажут, что их кровь была пролита не напрасно!
Белый конь встает на дыбы, и острие сверкающего копья указывает в зенит.
- Внемлите! Много веков лежит у нас за спиной, ибо рассвет и полдень этого мира уже миновали. Нам выпало жить в вечернюю пору, но в наших силах сделать так, чтобы наступающая за нами ночь стала временем мирного отдыха и обновления, а не черным временем кошмаров. Так озарим же наш вечер такой славой, чтобы она затмила сияние прошлых эпох! Такой славой, чтобы песни о наших деяниях не умолкли, покуда стоит Арда!
Левое крыло взрывается нестройными ликующими криками и оглушительным грохотом копий, ударяющих по окованным краям щитов. Но всадник-звезда не останавливается, он мчится дальше, вдоль сверкающей доспехами цепи. И когда, осадив коня, он разворачивается напротив правого крыла - тогда по замершим рядам прокатывается волна железного шелеста, и тысячи мечей взлетают вверх, сверкая в лучах заката, как тысячи языков пламени; и небо вздрагивает от слитного тысячеустного возгласа:
- Eglerio!
***
В шатре Верховного короля всю ночь не гаснет свет. Ночная совка - крупная, с бархатными серыми крыльями, с мохнатой спинкой - вьется над свечой, но резкий порыв сквозняка из распахнутого полога отпугивает ее, и она отлетает в сторону. Порхает под сводом, шуршит по изнанке вышитой ткани. И замирает, сложив крылья треугольником.
- Зачем ты делаешь это?
- Я хочу, чтобы они поверили в свои силы. Вера в победу - половина победы.
- Их сил недостаточно, чтобы сравнять Барад-Дур с землей, несмотря на все твои посулы. И победа не так близка, как ты пытаешься нас убедить.
- Знаю. Завтрашний день может стать для нас последним. Но, идя по краю пропасти, нельзя колебаться. Только вера и твердость духа удержат нас от падения.
Орофер молчит.
Вера и твердость духа... Что ж, в тебе много и того, и другого, Гил-Галад, владыка нолдор. В тебе достаточно жара, чтобы воспламенить сердца всех, кто следует за тобой.
Эрейнион, потомок королей, - ты слишком много унаследовал от них. От Финголфина, напоившего горький пепел Анфауглит своей кровью и кровью своего Врага. От Фингона, иссеченного огненными бичами у черных врат Ангбанда. Это вплавлено в твое сердце: любой ценой поразить противника и умереть со славой, чтобы об этом сложили такие же прекрасные и полные огня песни.
О да, они умирали со славой, твои великие предки. Они умели украсить тернии своих поражений алыми цветами высокой доблести. Но мы - другие, и мы не хотим умирать. Нам чуждо это стремление, эта жажда взметнуться и сгореть ослепительной вспышкой. Мы будем сражаться за свою землю, за зелень наших лесов и мирный сон наших детей - но не за славой мы выйдем на завтрашний бой. Нам, детям сумерек, не нужен твой огонь, Финнэллах.
Еще сегодня утром я так думал...
- Ты напрасно сомневаешься, - Даже сейчас, без свидетелей, взгляд Гил-Галада горит светло и пронзительно, как острие Аэглоса в солнечном луче. - Загляни в глаза своих людей. Они полны отваги, они верят, что свет восторжествует.
- Да, - Слова Орофера падают тяжело и глухо, как удары топора на ствол поваленного дерева. - Я видел их глаза. Они действительно верят. В тебя.
Совка снова кружит над свечой. Мелко трепещет крыльями, вытягивает перистые усики. Почему ее так манит огонь? Ее удел - ночь, прохлада, звездный сумрак, шелест густой листвы. Зачем ей этот гибельный полет, зачем этот свет, чужой, обжигающий и притягательный?
- Я не мог не откликнуться на твой призыв и оставить вас без помощи, ибо ты прав: Саурона не одолеть поодиночке. Я привел своих воинов на битву - у меня не было выбора, ведь мы враги одного Врага. Но я не знал, что мне придется сражаться еще и с тобой - за сердца моих подданных.
- Ты ошибаешься, Орофер. Я не ищу власти над твоими подданными.
- Нет, - скупо улыбается Орофер. - Ты всего лишь готовишь их к битве, пробуждая в них... как ты сказал? - веру и твердость духа. И прекрасно понимаешь, что, победив под твоим началом, они последуют за тобой куда угодно.
Он вскидывает руку, жестом прося собеседника не перебивать.
- Я знаю, зачем ты позвал меня. Мой ответ - нет. Мои воины выйдут на битву и поднимут мечи вместе с твоими, но будут подчиняться только мне.
- Я надеялся, что ты передумаешь.
- Сегодня ты только утвердил меня в моем решении.
- Не делай этого. Не повторяй ошибку Малгалада.
- Не повторю, - И, с глухим смешком: - Здесь нет болота.
- Орофер! - На долю секунды в глазах Верховного Короля вспыхивает настоящее бешенство, но он сдерживается и понижает голос. - Неужели ты поставишь под угрозу жизни своих людей ради собственной гордыни? Из одного лишь нежелания уступить первенство?
- Дело не в первенстве, Эрейнион.
Совка самозабвенно танцует над пламенем, не замечая опасного жара. Взмах - и быстрая рука на лету ловит пушистое тельце бабочки, заслоняет ее от огня. Совка щекочет крыльями ладонь Орофера, он осторожно накрывает ее другой рукой.
- Дело не в первенстве, - повторяет он. - Я не стремлюсь любой ценой утвердить свое превосходство. Ты великий воин, и ты прирожденный вождь. У тебя есть дар вести людей за собой. Но мне не нравится, куда ты их ведешь.
Он поднимает сложенные лодочкой руки.
- Ты отвечаешь за своих людей, Верховный король, а я - за своих. Путь, на который ты зовешь их - это путь нолдор. Путь стали и пламени, борьбы и самоотречения... Он притягателен для молодых, которым наскучил покой лесов, которые мечтают о подвигах и великих свершениях. Но они не видят, куда ведет этот путь, потому что ослеплены сиянием твоей славы. И ради них самих, ради будущего Леса я не отпущу их под твои знамена.
Гил-Галад отвечает не сразу.
- Я не могу заставить тебя подчиниться. Могу только просить, но к просьбам ты глух... Что ж, поступай, как знаешь. Завтра мы узнаем, кто был прав.
- Если останемся живы, - сухо поправляет его Орофер.
И уходит, не оглядываясь, унося пригревшуюся в ладонях совку.
***
...Черный дождь идет над Горгоратом. Черный дождь из напитанных пеплом туч.
Тени бродят по заваленному телами полю. Склоняются над павшими, заглядывают в мертвые лица. Но все лица сейчас кажутся одинаково незнакомыми - в черных и вязких, как смола, потеках.
- Орофер?
Трандуил поднимает голову и тоже не сразу узнает говорящего. Лицо Элронда Полуэльфа испачкано пеплом и сажей, и поверх этого - темными крапинками, брызгами крови.
- Он мертв, - говорит Трандуил.
Во взгляде Элронда не отражается ничего. У каждого слишком много своих погибших друзей, чтобы найти силы оплакивать еще и чужих.
- Сожалею, - говорит он, наконец. - Напрасно он пошел на приступ первым.
- Напрасно он пришел сюда, - мертвым голосом говорит Трандуил. - Напрасно поверил, что победа возможна.
- Но мы победили, - Элронд смотрит на него с непониманием. - Саурон повержен. Эрейнион и Элендиль не зря отдали жизни...
Взгляд Трандуила пуст, как небо, из которого падает черный дождь.
- Они отдали жизни, но спасли нас не они. Это сделал смертный с обломком отцовского меча. Случайность, Элронд. Так не выигрываются великие битвы. Верховный король позвал нас на смерть... и наша смерть ничего не изменила.
- Как ты смеешь! - Под кровавой маской лицо Полуэльфа бледнеет от гнева. - Это твой отец загубил ваше войско ради пустой гордыни! Если бы он действовал с нами заодно, мы взяли бы Барад-Дур первым же штурмом, и Гил-Галад остался бы жив!
Трандуил делает глубокий вздох. И еще раз. Бесполезно. Горький от копоти воздух не может остудить занимающийся в груди огонь.
- Довольно, - как будто со стороны слышит он свой голос, сдавленный и пустой. - Оставим этот разговор, Элронд, пока мы не сказали друг другу такого, что не сможем потом простить. Сердце мое горит. Я не могу сейчас спорить.
И Сын Звезды молча наклоняет голову. А потом отворачивается, пряча искаженное лицо, на котором слезы проедают полосы в слое пепла и крови.
Черный дождь идет над Горгоратом.
Черный, как прах сожженной веры.
2.
Название: Жаворонок
Размер: 2445 слов
Жанры и категории: драма, POV
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: НМП, НЖП
Лесные духи, говоришь? А ты сам хоть одного видел? То-то же... Их, брат, чтобы увидеть, надобно глаза позорче орлиных иметь. Да и то, ежели сами захотят показаться.
А что я? Я-то видел. Да очень просто, вот как тебя вижу.
Это в тот год было, когда кибитники на нашу землю пришли. Что и говорить, хлебнули мы тогда лиха - и самим хватило сполна, и детям еще досталось. По сей день тяжко вспоминать. Сам знаешь, эотеод никому не привыкли в ноги падать. Как накатили вражьи дети на своих колесницах, так вся наша деревушка против них и встала, как один человек. Девки вместе с парнями за копья взялись, старики луки снастили, малые дети стрелы подносили. Не ждали кибитники такой встречи. Хоть и поболе их было, да из наших каждый норовил двоих с собой в могилу забрать. Со злости пожгли они все, до чего достали, табун угнали, да и убрались восвояси, другой поживы искать.
Отбились мы, только радоваться нечему было. Сухое лето стояло, вот и сгорела деревня мало что не дотла. И нас осталась всего горсточка. Многих тогда поубивали, и жену мою тоже посекли. Когда нашел я ее у той развалины горелой, где раньше общинный дом стоял - в голове будто помрачилось. Потом сказывали, что сидел я там прямо в золе и выл, точно пес на могиле. Может, и правда - самому-то уж не упомнить.
Соседи меня от пепелища силком уволокли. Тогда же и решили в лес бежать; и то сказать, некуда нам было податься. Ни домов, ни коней не оставили проклятые, а что не всех вырезали - так это еще как знать, не вернутся ли вдругорядь за остальными. В других-то селениях, что не так люто бились, всех поголовно в неволю угоняли...
Вот и потащились мы в лес - старики, да бабы, да малышня, да подранки. А мужей, кто сам на ногах держался, со мной всего-то трое было. Но уберегла матушка вечная земля, не нашли нас кибитники, если даже искали.
С непривычки-то в лесу куда как жутко. За деревьями неба не видно, земля в корнях - точно по змеиному гнезду идешь; и мрак, и ветки в лицо со всех сторон. Забились мы подальше в чащу, костерок сложили и сгрудились кругом. Воды самая малость осталась, еды и в помине нет, вместо крыши - только деревья над головой шумят-переговариваются. Дети хнычут, раненые стонут, а ни накормить, ни лихорадку унять нечем. И мысль у всех одна: только бы ночь перетерпеть да утра дождаться...
Приметил я осинку неподалеку, отошел от костра, ножик достал: дай, думаю, хоть лыка на повязки надеру. Да не тут-то было. Только я примерился кору надрезать - а осина говорит человеческим голосом: "Даро!"
Я не то чтобы струхнул, но от неожиданности шарахнулся и чуть в костер не загремел. Смотрю - матерь вечная земля! - от деревца выступает мне навстречу парень восемнадцати годков. Сам из себя стройный, с лица пригожий, только волос больно темен, не по-нашенски. А глаза зелено-жгучие, что два смарагда, и на плечах плащ - серый, как осиновая кора.
...Что? Уши? Да нет, не врут, и вправду кошачьи. Только не в ушах-то дело. Глаза у них нечеловечьи, вот что. Ясные, ровно звезды в безоблачную ночку, и пронзительные - так и пробирают взглядом. Как есть насквозь человека видят.
Таращимся мы на это диво и не знаем, то ли за копья хвататься, то ли бегом оттуда бежать. Недобрая ведь слава ходила у нас про тот лес. А уж про лесных духов, бессмертных, звездооких, такие небылицы рассказывали, что волосы дыбом. Мол, и детей они воруют, и кровь человечью пьют, и на новую луну вороными конями оборачиваются, а на полную луну - белыми оленями...
Может, и побежали бы, да раненые же с нами. На руках не унести, а сами они уже идти не могли - вовсе из сил выбились.
Вот он на них и смотрел. На Гарульфа с рассеченной рукой, на Леода с головой разбитой, на Теомара, из которого две стрелы вынули. И вроде сообразил что-то. Сперва на меня показал, потом на мех, в котором воды уже почти не было. И в сторону рукой махнул: бери, мол, и иди за мной.
А я подумал да и пошел. После жениной смерти мне вроде терять было нечего. Даже как-то понадеялся: вот, думаю, выпьет он мою кровь, и не придется больше мыкаться. Только бы скорее, а то жена, уж верно, заждалась...
Недалеко он меня увел. Кусты в овражке раздвинул - а там чистый ключ бьет, и ручей по камешкам скачет. И лесовик пальцем тычет: пей, дескать, можно.
Пока я пил да мех наполнял, он вокруг вертелся. Любопытно ему, вишь ты. Лесные духи, они такие - то суровые, как волки-одинцы, то резвые да веселые, как малые дети... Но это я уже потом разобрал. А тогда положил мех на плечо, назад хотел идти, а он передо мной встал и что-то протягивает. Смотрю - листья какие-то, а в них лепешки. Всамделишный белый хлеб.
Вот тут я и понял, что напрасно мы его боялись. Кто хлебом с голодным поделился, тот ему и брат, будь он сто раз нечисть лесная. А хлеб вовсе чудесный оказался. На всех мы те лепешки разделили, каждому по малому кусочку досталось. Вроде на один укус, а сытости от него - словно полковриги съел. И усталость как рукой сняло.
Пока мы ели, пили, да в себя приходили, лесовик к раненым подсел. Травки какие-то чудные достал, велел вместо повязок прикладывать. Потом в сторонку шагнул - и как не бывало его.
...Имя? Нет, запамятовал. Помню только, что чужеземное да звонкое, а по-нашему будет - птица-жаворонок. Я его так Жаворонком и звал, он не обижался.
На другой день он опять появился. Откуда ни возьмись - шнырь к костру. Палочкой в золе нарисовал, где мы сидим, где ключ течет, где опушка лесная. Потом черту рядом провел и по ту сторону стрелу положил. Значит, тут граница их владений, и кто за нее ступит - жив не будет. По его выходило, что сидим мы чуть не на самом рубеже, куда людям входить запретно.
И начертил он от нашего места два пути. Один - за опушку леса. Ступайте, дескать, откуда пришли, гости незваные. А второй - поглубже в чащобу и подальше от границы их земли. Тоже понятно: или селитесь там, если охота, а нам не докучайте.
Что тут скажешь? И на том спасибо, что вовсе взашей не погнали, хоть и в своем праве были. Ткнул я во вторую дорогу - сюда, мол, пойдем. А зеленоглазый так и просиял. Ему, видать, тоже не хотелось, чтобы мы из лесу уходили. Так и у людей бывает: кому добро от чистого сердца сделаешь, тот тебе мил становится, словно родной.
Вот и лесовик к нам привязался. Сам на новое место отвел, показал, где воду брать, где орехи да ягоды поспевают, где олени кору гложут. Еще еды нам принес и травяной мази для ран... Обустроил, значит.
Подлечились мы и начали обживаться помалу. Спервоначалу, конечно, тяжко приходилось. В землянках ютились, потому как деревья валить на постройку духи запретили. Скотины нет - то есть, ни молока тебе, ни сыра. Пива тоже не из чего сварить, а про кашу уж и не вспоминали. Мяса с охоты вроде хватало, да и рыба в ручье водилась, а все не сытно без привычной-то снеди.
И в лесу своих напастей хватало. Из чащи такие чудища приходили, о каких мы раньше только в сказках слыхали - в тех, что на ночь не рассказывают. То паучищи выползают с полкоровы размером, с паутиной в палец толщиной. То нетопыри налетят - здоровенные, что гуси. То просто туча черная наползет, и такая печаль на сердце ляжет, что хоть на месте помирай. Но справлялись помалу. Да и Жаворонок нам помогал, обсказывал, что и как, чего стеречься, а от чего бежать без оглядки. По-нашему болтать он быстро выучился, лесовики вообще смекалистые на этот счет.
Он чаще к ручью приходил, где старая ива росла. Порой идешь себе по воду, глядь - а он уж там, в развилке над водой пристроился и ждет. И как-то у нас повелось на ту иву подарки вешать - ленту, там, на ветку привязать, или бусы рябиновые, или венок... Это, понятно, девки придумали, а за ними и остальные переняли. Кто на охоту идет - беспременно красивый лоскут или бубенец повесит, а вернется с удачей - и кабаньи клыки на ниточке пристроит, чтоб задобрить нашего духа зеленоглазого.
Жаворонок сперва руками замахал, когда увидел наши подношенья. Хотел все отвязать и обратно раздать, да я его отговорил. Объяснил кое-как, что дареное отвергать негоже. Натерпелись мы в тот год - почитай, вся прежняя жизнь прахом рассыпалась, а новая еще не сложилась. В такие времена надо людям за что-то сердцем держаться. И что за беда, если кто бусы на дерево повесит, об охотничьей удаче загадает? Лесовику то не в тягость, а у человека, глядишь, и спокойней на душе стало.
Вроде понял он меня и больше не противился. Только посмеивался, глядя на свою иву в лентах да в бубенцах.
...Долго ли, коротко ли, а лето на осень повернуло. Мы зимовать готовились, а кибитники все лютовали на наших землях. Народ под их рукой стонал, как под пудовым ярмом. А уж сколько наших они в полон угнали - так никто до сих пор и не счел. От такой нужды нет-нет, да и сбежит кто-нибудь в Лес. Только кибитники быстро наловчились их выслеживать - кого назад в колодки сажали, кого и убивали, чтоб остальным неповадно было.
И вот как-то раз в погожий денек является к нам Жаворонок, а при нем - молодая девчонка из наших, из эотеод. В рваной рубахе, бледная и растрепанная, перепуганная мало что не до смерти. И руки веревкой до живого мяса стерты. Беглая она оказалась, невольница самого вождя.
Наши, когда поняли, в чем дело, зашумели несогласно. Жаль было девчонку, да себя-то жальче. О том, как кибитники за беглыми охотятся, мы уже знали. А коль девка в знатном шатре спину гнула, так искать ее будут еще усерднее. Не за цену высокую - за хозяйскую обиду: от вождя бежать не положено. Придут за ней ловчие - тут и нам головы не сносить, если приютим ее.
Жаворонок давай нас уговаривать. Мол, ваша же она, одного с вами рода-племени, куда ей еще податься, как не к вам? Один враг у вас, одна судьба.
Тут Мархильд вперед протиснулась - а баба она злая, горластая. "Ты нас-то с ней не равняй!" - кричит. - "Мы свою свободу мечом отстояли, ни перед кем шеи не гнули, а эта кто? Рабыня вшивая, без чести, без гордости. Раз честь свою на вражью милость променяла, то в неволе ей и место".
Девка сжалась, будто плетью ее приласкали, а Жаворонок вдруг вскипел. Никогда прежде он гнева не выказывал - а тут брови сдвинул, голову вскинул и словно выше ростом сделался. Голоса не возвысил, только глаза засверкали, ровно у кота сердитого. "Рабыня или нет", - говорит, - "но человек она. И вы, у нашего порога живущие, - люди. Я у своего государя для людей милости просил, не для волков".
Притихли мы, устыдились. И то сказать, прав он был. Худо было, что остались мы без домов и без земли, но еще хуже, что звереть начали. Пока за свою деревню дрались - горой друг за дружку стояли, а как стали изгоями - любого сгрызть готовы, лишь бы самим еще денек протянуть. Вот тебе и дружество эотеод, вот и храбрость наша хваленая...
В общем, когда я девчонку за руку взял и к костру подвел, никто слова поперек не сказал. Только Мархильд плюнула со злости и буркнула: из-за такой соплячки, мол, и пропадать-то неохота...
И точно сглазила, дурная. На третий день, уже ввечеру, запели в чаще гнусавые вражьи рога, замелькали факелы. Большой силой явились кибитники по наши пропащие души.
Не успели мы переполошиться - Жаворонок тут как тут. Велел все побросать, кроме еды и оружия, и повел нас в глухомань. Тут уж нас торопить не надо было - побежали, как от пожара. А Жаворонок кругом носится, как овчарка при стаде: то впереди дорогу покажет, то отстающих подгонит. Только с детьми да стариками далеко ли по корягам ускачешь? Да и смеркаться начало.
Вдруг земля под ногами зачавкала, водой из-подо мха захлюпало. Тут Жаворонок остановился, рукой эдак странно повел - и замерцал впереди огонек зеленоватый, гнилушечный.
- Идите на свет, - говорит, - и там утра дожидайтесь. И в сторону - ни ногой.
И исчез. А мы, как велено было, за огоньком потянулись. По топкой тропинке вышли на сухое место, вроде островка. Только и успели понять, что посреди болота очутились - тут огонек и погас.
До утра мы на том островке продрожали. А куда деваться - топи да бочаги кругом, шаг ступить страшно, и тропинки в темноте не отыскать. Да еще и туманом поверх заволокло - ну, чисто в молоке сидим. А сквозь туман было видно, как на краю болота факелы горели, и сперва голоса чужие доносились, а потом и крики. То ли дрались они с кем-то, то ли в болоте тонули - так сразу и не разберешь. Только потом пропали факелы и больше уже не появлялись.
С зарею развиднелось, туман ушел, и тропинка ясно обозначилась. Вышли мы из болота, как из городища укрепленного. Глядь - а вокруг тропы трава вся вырвана да истоптана. Где факельные огарки валяются, где шапка оброненная, где стрела в дереве торчит... Только тел мы не нашли - кибитники всех своих утащили, и живых, и мертвых, кроме тех, кого болото прибрало. И, к слову сказать, с той поры мы их в лесу не видели. Видать, натерпелись они страху в тот раз.
Пошли наши обратно в становище, а я свернул, да в заросли. Сам не знаю, что меня туда потянуло, но полез, продрался сквозь ветки...
...Там он и лежал, наш Жаворонок. Вот ведь как вышло - от нас погибель отвел, а сам не уберегся. И подмогу кликнуть не успел. Одно утешение, что смерть ему вышла легкая: копьем в горло достали. И по лицу было видать, что почти не мучился; только крови много натекло на одежду и на волосы.
И поди теперь узнай, зачем он за нас встал? Да и кто мы ему были? Смертные, мошкара, поденки... Не родня и не ровня, а так - вроде зверьков лесных, прирученных. И с чего он взял, что должен за нас вступаться, за нашу жизнь ответ держать? Не из-за бубенцов же да бус рябиновых...
Я его в плащ завернул и в сторонку под кустик отнес. Понадеялся, что лесовики тело приберут, не оставят зверью на поживу. Так и вышло: на другое утро в том месте только трава примятая осталась, да крови чуть. Вот и все.
...Почему остальным не сказал? Веришь ли, и сам толком не знаю. Просто стоял я над ним, и такая тоска меня взяла - не высказать... Что ж это за жизнь такая паскудная, если и бессмертных убивают? Да еще про беглянку нашу подумал - убиваться же будет. Пусть лучше верит, что живой он, все легче будет.
Вот и смолчал я. Наши подумали - улетел Жаворонок в свои края, наскучило ему с нами возиться. Но иву по старой памяти продолжали наряжать. Так она по сей день и стоит над ручьем - в лентах да в бусах, что невеста на выданье. И, говорят, удачу приносит...
3.
Название: Хозяин леса
Размер: 1 336 слов
Жанры и категории: АУ, мистика
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Зеленый человекОрофер, Леголас
Предупреждение: автор немного побаловался с кельтской магией и образом Кернунна.
Лес недовольно ворчал, пережидая внезапно обрушившийся северный шквал: стонали сосны, кренившиеся под грубым напором ветров, ели тревожно всплескивали лапами, скрипели и качались клены, обрушивая на землю настоящий дождь из покрасневших листьев. Пришло время осенних штормов, время, когда все живое пряталось по норам, бессильное и беспомощное перед ликом разбушевавшейся стихии.
- Говорят, это злые ветра Ангбанда, - крикнул Тьеллэ, пытаясь одной рукой стянуть завязки капюшона, удержать взбрыкивающую лошадь и не уронить на раскисшую от дождя дорогу только что подстреленного зайца.
- По-твоему, они некогда родились в ледяных пустынях, давно опустившихся на морское дно, и до сих пор летают над Средиземьем? – Леголас недоверчиво покачал головой и смахнул с лица намокшие волосы. – Уймись, друг, это всего лишь первое дыхание наступающей зимы. Никакое зло не может править природой.
- Чушь! – младший охотник все-таки сумел успокоить всхрапывающую лошадь, накинул на вымокшую макушку капюшон и подвесил унылую кроличью тушку к передней луке седла. – Ты же сам слышал, что говорил Вэлле, – стражи опять видели того оленя! И вот, погода испортилась, река вышла из берегов …
- И у всех коров разом скисло молоко, - поморщился Леголас и похлопал коня по шее. Умное, намерзшееся и вымокшее животное, чуждое сиюминутной алчности и стремлению поймать каждого встреченного пушного зверька, понятливо зашагало вперед, пуще хозяина мечтая о крепкой крыше над головой и теплом стойле.
- Ты больше слушай этого книгочея, - отмахнулся принц, - никакого духа в нашем лесу нет. Ни хорошего, ни плохого.
- Да? – взъерепенился Тьеллэ, ухватившись за первый попавшийся повод для спора, - А кто тогда спас дочь Аландила от унголов? Девочка заблудилась в лесу, чуть было не попалась в их паутину!
- Тьэлле, прекрати, - Леголас поежился от холода, забравшегося и под и под теплую тунику. – Ну, были там какие-то странные следы. Но это ничего не значит…
- Угу, - второй эльф нахмурился, недовольный, что друг не видит очевидного. – Будто каждый день оленьи следы обрываются прямо посреди подтопленного распадка. И пауки дохнут каждый день от колотых ран. Устаю удивляться.
Леголас страдальчески возвел глаза к небу, но промолчал, не желая продолжать бессмысленную перепалку. Почудилось - в его спину уперся чей-то пристальный недоброжелательный взгляд, но принц лишь незаметно поежился и не обернулся. Ему не хотелось ссориться, но и продолжать беседу об олене-призраке уже не было сил.
- Ты чего дрожишь? – недовольно буркнул Тьеллэ и поравнялся с Леголасом, теперь и в самом деле вздрогнувшим, – друг теперь ехал по правую руку от него. А тягостное ощущение, что кто-то смотрит ему в спину, так и не пропало. Принц воровато обернулся через плечо, но ничего подозрительного не заметил. Лишь сиюминутный проблеск среди качающихся ветвей. И ничего больше.
- Да, нам лучше поспешить, - невпопад ответил он и подстегнул коня.
В лицо ударили мелкие дождевые капли, но даже они не могли смыть последнее неясное видение, выхваченное им в расколовшем небо напополам росчерке молнии.
Из глубины леса в спину уезжавшим эльфам смотрело увенчанное рогами существо.
Рассказывать отцу об увиденном Леголас не стал, он даже самого себя не мог убедить, что ему не привиделось. Самым простым объяснением было бы случайное смешение теней, игра света, по воле которых низкорослое дерево напомнило ему отдаленно напоминавшую человека фигуру. Но чем больше Леголас сосредотачивался, тем больше деталей проступало перед его внутренним взором. Кроме небольших, разделенных всего лишь на два или три костяных отростка, рогов, заостренных как у молодого оленя по весне, принц вспомнил странные темные глаза, смотревшие без какого-либо выражения, – ни любопытства, ни злобы, ни опаски. Лишь затаенное напряжение зверя, готового сорваться в головокружительный бег, стоит охотнику сделать неуместное движение. Или это было безграничное равнодушие, с которым птица смотрит вниз, на творящиеся на земле безобразия, зная, что от любой стрелы она успеет улететь.
Леголас ощущал странное смятение – в тревожных снах, преследовавших его с того самого дня, ему уже чудилась сплетенная из древесных ветвей корона, узорчатая вышивка на рубахе, угадывались смутно знакомые черты. Принц метался по своим покоям, пропадал в библиотеке, но так и не мог обнаружить разгадку.
Однажды он не выдержал. Проснувшись среди ночи, принц схватил висевший на стуле плащ и выскочил через окно. И побежал сломя голову по тронутому изморозью перелеску, подчиняясь безмолвному зову.
Выскочив на залитую светом полной луны поляну, он сделал еще несколько быстро шагов и не сразу понял, кто поджидает его возле раскидистого дуба. Рысь взвилась на лапы и оскалилась, загораживая от эльфа тельце удушенной лисы. Будь у лесной кошки приличествующей длины хвост, она бы стегала им себя по бокам, а так ей пришлось вздыбить шерсть на загривке, угрожающе завыть и наступать на некстати подвернувшегося эльфа, приближаться меленькими пружинистыми шажками.
Хищница подбиралась все ближе и ближе, тесня эльфа в сторону чащи. Леголас понимал, что близко стоящие стволы не спасут его, скорее помешают. И что забраться на дерево он просто не успеет.
Но грозно рычавшая рысь внезапно остановилась и испуганно прижалась к земле, а стоило принцу шевельнуться, как она стремительно бросилась прочь, нырнула под густые ветки кустарника и скрылась с глаз.
Эльф изумленно моргнул и, охваченный нехорошим предчувствием, медленно обернулся. За его спиной стоял медведь, угольно-черный, зачем-то вскинувшийся на задние лапы. Леголас даже не успел испугаться, как зверь обратился в его давешнего незнакомца. Все та же темно-зеленая рубаха, расшитая мелкими дубовыми листочками и украшенная потускневшими изумрудами. Рожки, казавшиеся продолжением венца из веток.
Принц с опаской взглянул в темные коричневые глаза с крошечной точкой зрачка и вздрогнул, когда существо заговорило.
- Я пришел предостеречь тебя, Леголас, принц Эрин Гален, - эльф открыл было рот, но так и не смог произнести ни слова. Но его собеседник в этом и не нуждался, отвечая на незаданный вопрос, – а может, всего лишь продолжал свою изначальную мысль.
- Тебе предстоит тяжелое испытание, - оглушенный эльф покачнулся, но рогатый придержал его за локти и привлек к себе и, к величайшему смятению принца, лизнул его веки и прижался лбом ко лбу.
Перед глазами вскрикнувшего эльфа проносились смутные видения – битвы и пиры, путешествия и расставания, лица будущих и нынешних врагов, друзей. Люди, эльфы, гномы мчались мимо него бесплотными тенями. Последним, что увидел Леголас было огромное, как мельничный жернов, объятое негасимым пламенем Око, пригвоздившее его к земле обрушившейся темной волей. Эльф отшатнулся, стремясь скрыться от этой иссушающей тяжести, и вдруг увидел болото, лежавшее многими сотнями лиг южнее.
Сегодня не будет вороньей тризны.
Ее подменят сонное покачивание трясины, тихие вздохи вырывающегося на поверхность воздуха да колебание ряски, соткавшейся над погрузившимися в глубины телами.
Эльф пошатнулся и с трудом вытащил ногу из топи. Бок дергало непрекращающейся болью, и он чувствовал, как под ладонями набухла от крови и воды кое-как наложенная повязка. Стараясь не смотреть на нее лишний раз, эльф брел вперед, туда, где должны были полоскаться знамена отброшенных войск Амдира. Но сколько он не шел, взору было не за что зацепиться: ни следа стоянки, ни вскрика или шороха, ни намека на движение уцелевшего отряда.
Мир, и без того лишенный красок жизни, подернулся странной туманной зыбью. Эльф остановился, а затем тяжело опустился на колени. Надежная с виду кочка плюнула грязной водой и стала медленно уходить вглубь. Покачиваясь, эльф выдохнув и протянул руку, надеясь ухватиться за чахлый издевательски качающий ветвями ракитник. Слишком далеко. Пальцы ухватили воздух, и эльф медленно завалился, упал на немедленно отозвавшийся стократно усилившейся болью бок. Перед глазами плясали черные точки.
Должно быть, это было предрешено с самого начала: бессмысленная атака, стремительный натиск врага и глубокая рана, из которой, кажется, даже перестала струиться высосанная болотом кровь. Возможно, перед последним порогом стоило корить себя за гордыню, за горячность, стоившую жизни многим. Возможно, нужно было думать о чем-то еще. Но мысли сворачивали не к этому. Он думал о сыне. И о бескрайних лесах, лежащих на западе.
И мрачным Чертогам не находилось в них места.
- Зло пробуждается, - рокочущий голос невольного проводника привел Леголаса в чувство, но равновесия принц так и не обрел.
- Это будущее? – спросил он охрипшим голосом. Безымянный качнул головой, медленно, словно позабыв, что значит этот нехитрый жест.
- Нет. Но мой лес снова будет втянут в войну, - Леголас вдохнул пряный лесной воздух, клубившийся вокруг них, и неожиданно успокоился.
- Я хочу предупредить тебя, предостеречь, - мертвый эльф со звериными глазами ласково погладил юношу по щеке, безмолвно прощаясь, и произнес.
- Когда встретишь Короля без земель и слабого, сомневающегося в своих силах – верь в них. Поддерживай и оберегай по мере сил, - он медленно отступал назад и Леголас дернулся следом, пытаясь его остановить.
- Но отец собирается сам ехать к Элронду! – крикнул он. – Что... Что я должен буду делать?
Рогатый улыбнулся и покачал головой, удаляясь прочь, оставив после себя лишь напутствие, неохотно таявшее в предрассветных сумерках.
- Целься и, когда придет время, - стреляй.
@темы: Воинство Лихолесья, Этап: Спецзадание, БПВ-1
