Воинство Валар
Вторая часть. Первая часть здесь
Название: Любовь зла
Размер: 12 261 слово
Жанры и категории: кроссовер, АУ, сонгфик, мыльная опера, сатира
Рейтинг: R (16+)
Персонажи/Пейринги: Валар, эльфы, подробности в титрах.
Предупреждение: команда пошла вразнос. Не ищите тут здравого смысла, адекватности, а, главное, исторической достоверности. Табличка «сарказм» прилагается. Кто до конца, тот молодец. Поклонникам Толкина, Гюго, Валар и Маэдроса не читать.
Пролог
У врат Валмара дуб зеленый,
Златые яблоки на нем,
И днем, и ночью Моргот злобный
Все ходит по цепи кругом.
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там Намо бродит,
Йаванна на ветвях сидит.
Там по неведомой дорожке
Унголиант ползет домой,
И в Форменосе на порожек
Не пустят, хоть пляши, хоть пой.
Там Лориэн, видений полный,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой
И толпы майар распрекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними Ульмо, царь морской.
Там принц нолдорский мимоходом
Спускает Моргота с порога,
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Несут орлы героев ряд.
Там в Мандосе царевна тужит,
Ей сотня майар верно служит.
Там Нэсса легкою стопой
Идет, бредет сама собой,
И Манвэ над проблемой чахнет,
Там Эру дух… твореньем пахнет!
И мы там были, мед там пили,
У врат видали дуб зеленый,
Сидели там, и Вала добрый
Свои нам сказки говорил.
Часть 1
Придворный золотых дел мастер, любимец короля и дам высшего света и просто сногсшибательный мужчина, Фьенор был в ярости. Часа два тому назад он заметил, как с его женой Нэр де Нэль, миловидной рыжеволосой леди, беседует Его Величество Аулэ I, который, помимо покровительства искусствам и ратных подвигов, был известен еще и подвигами по женской части, а точнее сказать, чести. Проще говоря, король был бабник. Горькую эту истину пришлось на своем опыте познать многим придворным. Фьенор отчего-то не горел желанием пополнить их число, и именно поэтому он теперь пинал стулья в собственной гостиной, чтобы хоть на чем-то сорвать злость. Обитые светло-синим шелком стулья на эту роль прекрасно подходили. Кстати сказать, синий цвет Фьенор ненавидел, поэтому, громя гостиную, получал двойное удовольствие. Он бы с радостью оборвал еще и синие обои, но приклеены они были на чью-то упорную совесть.
Стулья заканчивались, терпение Фьенора тоже. Жена должна была появиться дома уже полчаса назад, но где-то задерживалась — наверняка опять болтает со своей закадычной подружкой. Эту Вану де Лис Фьенор терпеть не мог. Мало того, что она считала, будто титул графини дает ей право смотреть на него сверху вниз, так она еще и постоянно твердила Нэр, что их брак — мезальянс. Несмотря на то, что замужество Нэр де Нэль действительно таковым являлось (она была дочерью герцога, а он — сыном разорившегося баронета, который к тому же из-за второй женитьбы потерял право на титул), упоминаний об этом со стороны какой-то расфуфыренной пустоголовой куклы, которая только и умела, что составлять букеты, Фьенор не выносил.
Скрипнула входная дверь. Нэр зашла с раскрасневшимися щеками и мечтательной улыбкой на лице. Которая угасла, как только она поднялась в разоренную гостиную.
— Фьенор, что…
— Вот где ты была? — прервал он ее. Фьенор взял один из опрокинутых стульев, перевернул его в назначенное стулу от природы положение, и жестом предложил жене сесть.
— Материю покупала, — слегка рассеянно ответила она, прижимая руки к животу.
— Угу, — мрачно отозвался муж. — Зачем?
Не то что бы его это сильно интересовало, но и не спросить было бы невежливо.
— На распашонки, — Нэр вновь разулыбалась, заглядывая в лицо мужу.
Он несколько секунд глядел на нее, потом взял еще один стул и тоже сел. Потом встал, расставил все стулья вокруг стола и снова сел.
— И сколько уже? — спросил притихший Фьенор.
— Четвертый месяц идет, — ответила жена. — У нас будет уже третий ребенок! — радостно добавила она.
— Н-да, — ошеломленно пробормотал Фьенор. В его голове вертелось множество мыслей. По большей части они были радостные, но что-то эту радость отравляло, и он никак не мог понять, что. А потом осознал. Около трех месяцев назад он ездил в Льеж, и отсутствовал пару недель.
— Три месяца, значит, — сказал он и подумал, что поставленные на место стулья будет очень удобно пинать снова. — А о чем сегодня с тобой говорил король? Что-то очень уж часто он уделяет тебе внимание.
— Ни о чем особенном, — быстро ответила жена, покраснев.
— Правда? — Фьенор вперил в нее хищный взгляд. — А мне кажется, что об особенном, — он сделал ударение на последнем слове. — Король ходит за каждой юбкой, а ты и рада с ним поболтать!
— Что? — задохнулась от возмущения Нэр. Она даже не знала, что ответить на такое несуразное обвинение. — Да как ты можешь так говорить!
— По-французски, — мрачно ответил тот. — А три месяца назад я был в Льеже! — добавил Фьенор, вскакивая.
— Ты с ума сошел! — теперь жена уже побледнела. Она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. — Ты что же думаешь…
— Что я думаю, это мое дело! — отрезал Фьенор. — И вообще, откуда мне знать, может, все наши дети вообще не от тебя! — вскричал он и вылетел из гостиной.
Нэр осталась сидеть, бледная и безмолвная. Услышав, как хлопнула внизу входная дверь, она наконец дала волю слезам. Выплакавшись, Нэр ощутила, как обиду от столь незаслуженного оскорбления вытесняет гнев и жажда мести. Женщина прижала руки к животу.
— Ничего, деточка моя. Если твой отец тебя знать не хочет, он и не узнает.
Йаванна Кементарская была замужем за королем Франции уже достаточно давно, чтобы понять, что горбатого могила исправит. Возможно. Как правило, она смотрела сквозь пальцы на его интрижки, поскольку ничего сделать все равно не могла. Но этот случай переходил все границы. Его монаршее величество бегал за женой какого-то золотых дел мастера, как привязанный! Что было, в конце концов, неприлично. Ладно бы хоть маркиза или графиня, но это!
Свое возмущение она в довольно деликатной форме высказала Аулэ, который от королевы попросту отмахнулся. Нэр де Нэль слишком уж занимала его воображение, а ее постоянные отказы распаляли короля только сильнее. Слова королевы задели его самолюбие. Ему, монарху, смеет отказывать какая-то… жена золотых дел мастера.
— Посмотрим, не станет ли она посговорчивее, когда лишится мужа, — пробормотал себе под нос король, сидя в кабинете за государственными бумагами. Он вызвал начальника гонцов и отправил с ним распоряжение Фьенору явиться к королю для получения очередного заказа.
Часть 2 (16 лет спустя)
Время тянулось как муха в стакане. Вардиетта не знала, откуда пришло к ней это сравнение, но вот уже несколько минут оно нагло вертелось у нее в голове и никуда не желало уходить. Подобное случалось с ней уже не первый раз, но обычно поэтесса записывала подобные фразочки, откладывала «до лучших времен» и... благополучно забывала их. Но сейчас записать было некуда, нечем, да и возможности такой не имелось, потому что требовалось улыбаться, вздыхать, в нужный момент принимать вид томный и загадочный, каковой должна иметь всякая уважающая себя поэтесса, и при этом держать ушки востро, поскольку вопросы касательно мистерии гости иногда тоже задавали.
Хотя чем дальше, тем реже. И почему-то начинали зевать.
— И вот появляется Эа! — взревел со сцены громадный мужик со всклоченной бородой.
Ему вторил хор:
— С чего начинается Арда? С айнурской песни во тьме.
С великих и грозных Стихий, что мир берегут от всех бед.
А, может, она начинается с той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять.
Вардиетта внутренне напряглась. Приближался самый важный момент в мистерии, а заграничные послы, и без того опоздавшие на добрый час, кажется, и не смотрели на актеров.
— А ножки ничего, — донеслось до Вардиетты, и она заметила, как один вельможа из свиты посла (кажется, Тулкас) кивнул на какую-то девчушку из толпы.
— Только рожей не вышла, — ответствовали ему.
— А рожи в темноте не видно, — ухмыльнулся красавец-вельможа.
— Господа! — попыталась привлечь их внимание Вардиетта.
Лица обоих сразу поскучнели. Тулкас недовольно обернулся к ней.
— Ну?
— Господа, посмотрите. Приближается самый важный момент — сотворение Эа. Той земли, на которой мы все живем! Этот сюжет присутствует в мифах многих народов, но я постаралась переложить его на новый лад...
— Да кончай нудятину! — крикнул кто-то из толпы. — Когда будут фокусы?
— К-какие еще фокусы? — задохнулась Вардиетта. Никаких фокусов в ее серьезной мистерии не предполагалось.
— Фокусы! — раздался все тот же голос, и на этот раз Вардиетта увидела крикуна — мощный парень в одежде крестьянина. — Мне отец рассказывал, кода он в том году на ярмарку приезжал, тама тоже были фигляры! И фокусы!
В толпе зашумели.
— Да-а! Когда будут-то?!
Вардиетта тихо оседала на скамье. Фигляры... Фокусы... Они требуют каких-то фокусов. А ведь она хотела своей мистерией донести до этих темных людей истину! Собрать все самое прекрасное, что подарила миру история о сотворении Эа, соединить воедино и озарить этим светом темные души народа! А вместо этого они требуют фокусов. Толпа.
Вардиетта собралась с духом и предприняла попытку привлечь внимание к главному.
— Люди! — воскликнула она. — Но посмотрите же! Ведь эта история о нас с вами! О величайшем событии нашей земли! Разве можно хотеть каких-то фокусов, когда...
— Так что, фокусов не будет? —донеслось из-за спины.
Вардиетта оглянулась и столкнулась взглядом с красавцем из свиты посла.
— Конечно, нет! Я писала эту историю не для того...
— Эй, красотка! — крикнул уже кто-то из толпы. — Мы что, эту скуку терпели просто так? И фокусов не будет?
Вардиетта в бешенстве обернулась к нему.
— Нет!
В толпе угрожающе заворчало. Актеры, до этой поры еще пытавшиеся как-то играть, затихли и начали отступать за кулисы. Несколько помидоров упало у ног Вардиетты. Поэтесса отшатнулась.
Вдруг чья-то тяжелая рука легла ей на плечо.
— Да ладно вам, люди! – крикнул в толпу Тулкас. — Эт-то ж дева и поэт, у них всегда так. Нагнетут высокодуховной б... — он запнулся, — выскодуховного туману, нам, простым, не понять.
Актеры, с трудом помещавшиеся за тоненькой загородкой, заволновались и зашептались. В толпе раздался смех.
Вардиетта гневно выпрямилась и вырвалась из рук вельможи.
— Да как вы...
— Ты б помолчала, девушка, — ухмыльнулся его товарищ, вместе с ним восхищавшийся чьими-то ножками. — Он не всегда такой добрый бывает, чтоб девок спасать.
Вардиетта сделала вид, что не заметила, но на всякий случай притихла. Как и многим творческим личностям, ей было присуще интуитивное чувство самосохранения, хотя она, как и многие из тех самых личностей, не признавалась в этом даже самой себе.
— Друзья! — продолжил Тулкас. — Уж коли мы тут так заскучали, это надо исправить! Вижу, вы повеселиться хотите?
— Да-а! — взревела толпа.
— Не знаю, как в ваших краях, а у нас, — красавец спустился на ступеньку ниже, но его зычный голос все равно легко разносился над людскими головами, — у нас на день годовщины коронации принято выбирать Короля Шутов.
— Эй! Правильно говоришь! — ломающимся фальцетом выкрикнул какой-то мальчишка, стоявший совсем близко к сцене. — Вона, дружка моего выбирайте!
И действительно вытолкнул вперед своего товарища — прыщавого тощего юнца со всклоченной, давно не мытой, шевелюрой и щербатой ухмылкой.
— Ой, да он красавец в сравнении с моим братишкой! — закричала какая-то торговка. — Люди, поглядите-ка! Шаржо, покажи им хорька!
Шаржо, вытолкнутый сестрой на ступеньку, состроил рожу, в самом деле, чем-то напоминавшую морду зверя. В толпе засмеялись.
Какой-то мужик, стянув с таким трудом добытую голубую ткань, символизировавшую в мистерии небесную глубину замысла Творца, обернулся ею и, корча уродливые гримасы, кричал петухом. Оттолкнув его, на сцену вылез взъерошенный полуседой громила, встал на четвереньки и замычал. Толпа поддерживала каждого нового кандидата шуточками, смехом и воем.
Вардиетта грустно опустилась на скамейку. Ее надежды, ее мечты... Попытка просветить этот темный народ. Обратить его взор с унылого быта на прекрасное... Хотя бы один день в году... Или это было лишь попытка прославиться?
Она вздохнула. Может быть, и так. Но, в конце концов, разве поэт не имеет права желать славы?
«Да какая разница теперь-то», подумала Вардиетта. «Все это уже неважно».
А толпа, кажется, определилась. Победителем был признан хромой маленький уродец, прыгавший на одной ножке и визжавший резаным поросенком. Его уже начали обряжать в яркие тряпки, когда кто-то, Вардиетта не заметила кто, вытолкнул на подмостки огромного горбуна. Горбун смотрел на толпу и испуганно улыбался. В его улыбке сочетались попытка понравиться людям и откровенное недоумение, словно, в отличие от других кандидатов, он не понимал, что происходит и что он тут делает. Лицо его показалось Вардиетте знакомым, но она никак не могла вспомнить, где его видела.
По толпе пронесся вздох.
— Вот он, настоящий король!
— Да, ты посмотри на эту рожу!
— Ночью встретишь — на тот свет отправишься со страху!
— Но сначала обгадишься!
— Моринготто! Моринготто!
— Скорчи рожу, Моринготто!
— Да ему не надо ничего корчить, пусть только улыбнется!
— Да здравствует Моринготто, звонарь и Король Шутов!
Теперь Вардиетта узнала его. Это был Моринготто, уродливый горбун-звонарь из собора Илуватар-де-Пари, давно уже потерявший слух от грохота колоколов. Он жалко улыбался, все еще не совсем понимая, что происходит, но, кажется, внимание людей ему льстило. На мгновение Вардиетте стало его жаль.
А толпа хлынула вперед. Несколько человек сорвали яркое покрывало с неудавшегося кандидата и накинули на плечи звонаря. Он широко улыбнулся, попытавшись принять гордый вид, но стал от этого, наоборот, еще уродливей. Народ взревел и разразился рукоплесканиями. Моринготто обрадовано помахал толпе рукой.
— Моринготто! Моринготто! Да здравствует Король Дураков!
Откуда-то появилась и «корона» — яркая, аляповатая шапка, украшенная какими-то бубенчиками и цветками.
— Да здравствует!
От сцены оторвали несколько досок, накрыли их тканью и, водрузив на эти импровизированные носилки Моринготто, понесли его с площади.
— Да здравствует Король Дураков! — ничуть не разочарованный тем, что его не выбрали, тощий юнец быстро заделался глашатаем и бежал впереди процессии. — Дорогу кортежу Короля Дураков! Дорогу дуракам! Весели-и-ись наро-о-од!
Вардиетта смотрела вслед уходящим. Ей уже даже не было грустно — так, легкая печаль касалась сердца. В голове крутились строфы будущей поэмы о непонятом поэте — она планировала начать ее сегодня же вечером. «И лишь один он, скорбный и печальный, идет туда, в свой тонкий, тихий мир. Окутанный божественною тайной, скользит...»
— Эх, да не печалься ты так, девонька, — прервал ее вдохновение скрипучий старческий голос.
Вардиетта раздраженно обернулась. Находить рифму к таким словам как «мир» ей всегда было тяжело, и она ненавидела, когда ее отвлекали.
— Ну хошь, я посмотрю, что ты там насочиняла? Интересно, чем оно кончится-то.
— Правда интересно? — обрадовалась Вардиетта.
— Правда-правда, девонька. Ну?
Поэтесса махнула актерам рукой. Лучше один зритель, который оценит, чем толпа, которая не поймет!
— Начинаем!
— Ну? — один из актеров, который должен был выносить созданную Арду, недовольно посмотрел на нее. — С какова места?
— На котором остановились! Ну, играйте же!
Актеры хмуро встали на свои места, подобрали оставшиеся декорации.
— И вот появляется Арда!
— Арда! Арда! — жиденько подпели еще не разбежавшиеся остатки хора. — Арда!
Недовольный бородач выкатил огромный картонный шар, символизировавший Арду.
— Это самый ключевой момент в пьесе, — зашептала Вардиетта старичку. — Сотворение мира — это главный космогонический миф, встречающийся во всех религиях, в мифах любого народа. И что интересно, основной особенностью этих мифов является наличие Демиурга, Творца мира. Это может доказать существование Творца-Бога, о котором ведется так много споров. В этой пьесе я попыталась собрать элементы всех наиболее известных мифов и показать...
— Р-ребята-а-а! — звонкий голос перекрыл пение остатков хора. — Ребята-а-а!!! Там! Руссандол! Фокусы показывает!
— Где? — встрепенулся старичок.
— Да на том конце площади! Пошли!
— О-хо-хо! Сам Руссандол показывает, — старичок засобирался. — Ну, милая, хорошее у тебя представление, и фиглярочки ничего, особенно вон та, с розовой ленточкой. И заканчивается быстро. Так что пойду я...
— Но ведь пьеса еще не закончилась! Еще только середина!
— Вот-вот, я и говорю, что хорошо заканчивается, — покивал старичок и бодрым шагом направился туда, где, по полученным сведениям, показывали фокусы.
Вардиетта с отчаянием смотрела вслед своей последней надежде, своему последнему зрителю. Фокусы... Снова эти фокусы... Они не оценили. Никто. Слезы комом подступили к горлу. Она опустилась на скамью и закрыла лицо руками.
Вардиетта не запомнила, сколько так просидела. Но когда она открыла глаза, актеров уже не было, и мостовая вокруг сцены совсем опустела. Зато на другом конце площади собралась большая толпа. Видимо, именно там показывал фокусы тот самый Руссандол, любимец толпы.
«Что ж», решила Вардиетта. «Пойду хотя бы посмотрю, кто это такой».
Решить как обычно оказалось проще, чем выполнить. Толпа стояла так плотно, что Вардиетте стоило огромного труда пробиться вперед. Но она была девушка упорная и, протиснувшись в третий ряд, поднялась на цыпочки, и увидела фокусника. Им оказался высокий рыжеволосый юноша, стройный и — несмотря на неприязнь к конкуренту, Вардиетта не смогла этого не признать — необыкновенно красивый. Редкого, медного цвета волосы сразу же привлекали внимание, а поймав единожды взгляд веселых серых глаз, уже невозможно было отвернуться.
Краем глаза Вардиетта заметила, что стоящий рядом с ней высокий мужчина в одежде священника напряженно всматривается в фокусника. Его красивые, но немного жестковато очерченные губы, были плотно сжаты, а глаза горели какой-то нездоровой страстью. Вардиетта повела плечами, с трудом сдерживая дрожь, и постаралась отодвинуться.
А Руссандол кружил по мостовой и в танце жонглировал десятком зеленых яблок. Десятком — так показалось Вардиетте, потому что точно сосчитать в этом кружащемся рыже-зеленом вихре не представлялось возможным. Случайно она встретилась с ним взглядом, Руссандол подмигнул ей и — р-раз, у нее в руках оказалось сочное зеленое яблоко. А фокусник уже уходил дальше, постепенно освобождаясь от зеленого груза.
— А теперь, почтеннейшая публика, — красивый голос фокусника разнесся далеко в толпу, словно усиленный волшебством. — Самый интересный фокус! Изрыгание огня злым драконом!
Достав из-за пазухи красную трубку, Руссандол продемонстрировал ее толпе.
— Посмотрите! Видите, внутри ничего нет! Я дую... и тоже ничего не происходит! А теперь... — откуда-то из рукава он выхватил алый шарф и на мгновение накрыл им трубку. — Волшебный шарф из далекого Египта дарит ей частичку огня древнего дракона! И...
В толпе закричали, потому что из трубки, которую фокусник поднес к губам, вырвались языки пламени. Руссандол закружился, то подходя близко, то отдаляясь, а пламя так и било из трубки. В толпе раздавались крики, испуганные и восторженные одновременно.
— Это колдовство! — раздался зычный голос за спиной Вардиетты. Она обернулась и увидела так напугавшего ее мужчину. — Колдовство и богохульство! А все, кто смотрит на это — пособники Врага! Посмотрите же! Это колдун! Ни один человек не может такого! И он рыжий!
Толпа отхлынула. Руссандол остановился, с удивлением вглядываясь в обвинителя. В его больших серых глазах читалось удивление.
— Это просто фокусы, — сказал он.
— Нет! Это богохульство! Ты присваиваешь себе... — начал обвинитель, но его голос утонул в грохоте. По одной из улиц, вливавшихся в площадь, как реки в море, двигалась шумная процессия. Впереди, танцуя и кривляясь, шли наряженные скоморохами люди. Следом за ними — «стражники», в импровизированных доспехах, наспех сделанных из лохмотьев. А за ними с песнями и плясками двигался кортеж Короля Шутов. На носилках, увитых цветами и украшенных яркими тряпками, восседал Моринготто, в ярком наряде и короне короля-дурака. Он по-прежнему не понимал, что происходит, но уже вполне освоился, улыбался, кривлялся и махал рукой «подданным».
— Что вы творите! — глаза человека, только что обвинявшего Руссандола в колдовстве, загорелись гневом. — Преступники! Святотатцы! — тренированный многими проповедями голос перекрыл шум, а отец Сулимо, настоятель собора Илуватар-де-Пари, уже пробирался сквозь толпу к Королю Шутов.
Моринготто узнал своего хозяина и жалко скорчился на носилках.
— Слезай! — гневно закричал отец Сулимо, стаскивая Моринготто. — Как ты посмел!
Мантия и корона полетели в грязь, а Моринготто упал на колени. Толпа зарокотала.
— Он обидел короля! Короля шутов! Он должен быть наказан!
Отец Сулимо выпрямился и обвел взглядом окруживших его людей. Толпа отшатнулась. Он лишь усмехнулся, кивнул Моринготто и пошел к собору.
Но вернемся к нашей милой Вардиетте. Смятая толпой, разгневанной поступком отца Сулимо, она была прижата к одной из колонн, окружавших площадь. Ей удалось зацепиться за кованую решетку и найти маленькую нишу, в которую она и забилась, чтобы немного передохнуть. Но едва поэтесса прислонилась к стене, как услышала приглушенный крик. Обернувшись, она увидела на другом краю улицы Руссандола, который из последних сил отбивался от каких-то мрачного вида людей. Прижатая к колонне девушка ничем не могла ему помочь, только закричала, но ее никто не услышал. А между тем, мрачные личности, воспользовавшись всеобщей неразберихой, накинули на голову Руссандола мешок и потащили его куда-то с площади.
— Да что же это творится! — Вардиетта замотала головой. — Кто это, в конце концов, такие?!
— Кто, милая девушка? — спросил кто-то из-за ее плеча.
— Они, вон, посмотрите! Они похищают человека! Где стража?! Куда они смотрят!
— Хм... — глубокомысленно раздалось у нее за спиной. — И правда, куда? Эй, Фролло, Андрэ, за мной!
Только тут Вардиетта обратила внимание на того, с кем разговаривает. Высокий мужчина, в форме городских стрелков, стройный, широкоплечий, ослепительный в воинском вооружении, мужчина из тех, к кому хочется прижаться и забыть обо всем на свете... Только сейчас она узнала его — Алдарон де Шатопер, любимец и ночная греза всех девушек города, жених счастливицы Ваны де Лис.
Стрелки быстро пробирались через толпу, и любопытная Вардиетта побежала следом. Интересно же все-таки узнать, кто эти мрачные личности!
Похитители ушли недалеко. Алдарон де Шатопер знал свое дело, и в следующем же переулке их окружили. Когда Вардиетта подбежала туда, она увидела Руссандола, без чувств лежащего на мостовой, и стражников, быстро скручивающих нескольких типов явно разбойного вида.
Один из них рычал и отбивался. Стрелки втроем насели на него, но никак не могли совладать с могучей силой противника. Наконец, кто-то из них изловчился и ударил его по голове рукоятью кинжала. Разбойник застонал и рухнул на мостовую рядом с Руссандолом.
— Эй, да это же Моринготто! — воскликнул один из стражников.
— Да ну? Куда ему! — Алдарон де Шатопер подошел поближе. — Хм-м. И правда, он. Вот это быстрота — только что был королем шутов, а теперь уже похищает красавчиков. Ладно, ребята. Вяжите их, и в тюрьму. А ты, милая девушка, — он улыбнулся Вардиетте так, что у той зашлось сердце, — позаботься об этом парне. После таких переживаний твое личико для него — лучшее лекарство.
Часть 3
Вардиетта склонилась над юношей. Он уже начинал приходить в себя: ресницы затрепетали, и он тихо вздохнул. Поэтесса невольно залюбовалась молодым человеком: он был очень красив, но иной, чем, к примеру, Алдарон де Шатопер красотой. Командир стрелков был, что называется, кровь с молоком, в нем горела могучая мужская сила, энергия жизни, так привлекавшая к нему девушек. Руссандол же был другим. Нельзя сказать, что в нем не было огня — за это пламя и любили его люди — но в нем струилась не животная, а поэтическая сила. В нем словно бы отражался другой, более тонкий мир, который наполнял огнем и его песни, и его фокусы, и самого Руссандола.
Он открыл глаза и посмотрел на Вардиетту совершенно ясными серыми глазами. Она улыбнулась:
— Как ты себя чувствуешь?
Руссандол поморщился.
— Ч-что со мной было?
— Какие-то негодяи пытались тебя похитить! — возмущенно воскликнула поэтесса. — Но теперь все хорошо! Я вовремя заметила и спасла тебя! А еще... — она вовремя опомнилась, чтобы не слишком хвастаться, — еще вот эти герои!
Герои в этот момент были заняты тем, что связывали «негодяев». Один из похитителей мерзко ухмыльнулся кривым, щербатым ртом.
— Не того вяжете! — прохрипел он.
— Молчи уж, скотина! — стражник грубо тряхнул его.
— А я говорю — не того! И молчать не собираюсь! Вон она нам заплатила, чтобы мы его схватили! А теперь, нас в тюрьму, а ее, значит, ворковать с этим голубчиком?!
Вардиетта обернулась. Уродливый мужик в черном показывал на нее.
— Я вам заплатила? — возмутилась она. — Да я бедная поэтесса, у меня таких денег отродясь не было!
— Ты, и правда, попридержи свой грязный язык, — Алдарон де Шатопер подошел поближе. — Хватит зря девушку-то порочить.
— А почем я знаю? — мужик скривил рот. — Та, конечно, в маске была. Но одежа ее. И голосок похожий!
— Оно и правда, — подтвердил второй похититель, переглянувшись с первым. — Один в один.
Вардиетта в ужасе смотрела на начальника стрелков. Тот перехватил ее взгляд и вздохнул.
— Придется тебе, девушка, пойти с нами. Но ты не бойся, если не виновна, судья разберется.
Поэтесса задрожала. Она не любила суды, судей, тюрьмы и стражников (если они защищали не ее). В романах и сонетах тюрьмы придавали произведению красоты и грусти, но на деле оказывались совсем иными.
— Я не хочу! — начала она.
Рука в жесткой перчатке сжала ее плечо.
— А тебя никто и не спрашивает.
Дом судьи находился совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от места происшествия, однако путь до него показался Вардиетте ужасно длинным. Мнительная по природе, она успела перебрать в уме пять вариантов развития событий (один хуже другого) и перепугаться до полусмерти. Но ужасней всего было то, что Руссандол мог подумать, будто бы она действительно заплатила этим мерзким людям за его похищение. Несколько раз она пыталась перехватить взгляд юноши — его вели с ними, на этот раз Алдарон де Шатопер настоял на этом — но тщетно. То ли Руссандол был настолько утомлен и напуган, то ли не хотел встречаться с ней взглядом, но он шел, опираясь на руку Алдарона, и ни разу не посмотрел в ее сторону.
На их счастье (или несчастье?) судья оказался дома. В честь праздника он уже был слегка навеселе и явно не хотел долго возиться с этим делом. Выслушав показания похитителей, стрелков и нескольких свидетелей, увязавшихся следом за ними, и не спросив ни ее, ни Руссандола, он пожал плечами.
— И думать тут долго нечего. Добрые люди показали, что было похищение. Значит, похитители виновны. А сами они указали на эту женщину, опознав ее платье и голос. Людей этих высечь плетьми завтра на площади, женщину — повесить.
Вардиетта не поверила своим ушам. Сбылись самые худшие ее предположения. Она прислонилась к стене, чтобы перевести дыхание, и, не выдержав, разрыдалась.
— А нечего было добрых людей на недоброе дело подговаривать, — назидательно сказал судья. — Но-но, девушка. Не плачь. Говорят, это не так уж и больно.
Вардиетта рыдала. Она не могла ни оправдываться, ни спорить. У нее ни на что не было сил, остался только ужас перед грядущим и детская обида на несправедливость.
— Я не виновата! — закричала она в отчаянии. — Они оболгали меня!
— Ой, девонька, все вы так на суде говорите, — сказала какая-то бабка из собравшейся толпы. — А сами только и знаете, что добрым людям жизнь портить. Вона посмотри на этого рыжего. Тоже... фокусник.
Руссандол, услышав, как про него говорят, неожиданно шагнул вперед.
— Есть один закон, который даже смертную казнь заставляет отступить! — громко выкрикнул он.
— Да ну? — усмехнулся уже собиравшийся уходить судья. — Поведай мне, юноша, что же это за закон такой?
— Если... — голос Руссандола прервался, но он быстро овладел собой, — если кто-то согласится взять приговоренного в супруги, то принадлежит преступник уже не закону и смерти, а возлюбленному и жизни!
— А что, у девоньки и жених есть? Любопытно было бы поглядеть... — снова встряла бабка.
Вардиетта, не слыша бабку, широко раскрытыми глазами смотрела на Руссандола. В ее душе, только что побывавшей на грани отчаяния, снова вспыхнула надежда. Колени дрожали и, если бы не один из стрелков, державший ее, поэтесса давно бы упала на колени.
— Есть, — Руссандол склонил голову. — Я беру эту женщину в жены.
— А красивая выйдет пара, — вдруг сказал кто-то из стражников. — А, судья, ты как считаешь?
— Ну, если согласна вместо петли выйти замуж за бродягу, так пусть идет на все четыре стороны, — судья пожал плечами. — Что, девушка?
— Я согласна! Согласна!!! — вне себя закричала Вардиетта.
— Что ж, так тому и быть, — радуясь, что так быстро закончил дело, сказал судья.
Они шли по улицам вечернего Парижа, крепко взявшись за руки. Вардиетта вздыхала, еще не до конца отойдя от потрясения, Руссандол улыбался чему-то своему и подставлял лицо лучам заходящего светила. Где-то шумел и кружился карнавал, но здесь, на окраине, было на удивление тихо.
— Зачем ты это сделал? — вдруг спросила Вардиетта.
— Что? — Руссандол повернулся к ней.
— Вступился за меня. Ведь ты меня совсем не знаешь, а теперь... мы связаны друг с другом супружескими узами...
— Милая девушка, — уличный фокусник вдруг остановился и, взяв ее за подбородок, заставил посмотреть на себя. — Неужели ты думаешь, что эти брачные... узы для меня что-то значат? Сердце и только сердце — вот наш главный повелитель, а человеческие законы — ничто перед ним.
— Но...
Видимо, в глазах Вардиетты так явно отразилось разочарование, что Руссандол продолжил:
— Но не печалься! Ты красива и добра, и я рад был назвать тебя своей женой.
Вардиетта вздохнула и повторила:
— Но ведь ты меня совсем не знаешь!
— Твои глаза говорят о многом. И о том, что ничего постыдного ты в своей жизни не совершала, тоже. Я верю глазам, Вардиетта.
Поэтесса благодарно улыбнулась и покрепче стиснула его руку.
— И куда же мы теперь пойдем? — спросила она.
— Предлагаю тебе свой кров. Он более чем скромен, — вздохнул Руссандол, — но у нас хотя бы будет крыша над головой.
Комната, в которой жил Руссандол, оказалась малюсенькой каморкой под самой крышей древнего и уже очень ветхого здания. Когда за ними закрылась дверь, Вардиетта не смогла даже сделать шага, пока Руссандол не отодвинулся и буквально не вжался в стену.
Она подошла к маленькому, едва заметному, окошку и выглянула наружу, но не увидела ничего, кроме ночной темени. Да и в самой каморке было не светлее.
Руссандол куда-то вышел и через несколько минут вернулся с маленьким огарком.
— Ненадолго хватит, — улыбнулся он. — А больше у меня нет.
— Ничего, — сидевшая на груде тряпья, заменявшей Руссандолу кровать, Вардиетта пожала плечами.
Ее «муж» сел напротив, прямо на пол, и прислонился к стене. Повисло неловкое молчание.
Вардиетта, по характеру совершенно не застенчивая, склонила голову набок и искоса посмотрела на Руссандола. В темноте его лицо казалось словно выточенным из черного мрамора — лик красивой, но очень печальной статуи.
— Расскажи мне о себе, — попросила девушка. — Я ведь совсем ничего про тебя не знаю.
Печальная статуя вздохнула.
— У меня странная история...
— Расскажи! — любопытная Вардиетта подвинулась поближе. — В конце концов, мы с тобой теперь не совсем чужие друг другу. И по тебе, уж прости, видно, что не простой ты фокусник.
— Мало ли что по человеку видно, — Руссандол пожал плечами, помолчал и продолжил. — Я вырос в окрестностях Льежа, а вовсе не в Египте, — он усмехнулся, — как говорят сплетники. Но много путешествовал по Франции. До пяти лет рос у какой-то женщины, кажется, она была крестьянкой, но ее я почти не помню. А потом меня воспитывала женщина. Она называла меня племянником, но, как я потом узнал, я не был ей родней. Она путешествовала по всей стране, пела песни, танцевала и показывала фокусы. От нее я и научился этому мастерству. Потом мы прибились к бродячим актерам и стали ходить вместе с ними. Когда мне было шестнадцать, случилась одна история. В меня влюбилс... — Руссандол запнулся, — влюбилась одна из актрис, а ее супруг... был очень ревнивый. И сумел сделать мою жизнь настолько невыносимой, что через несколько месяцев я оставил эту труппу.
Руссандол замолк, задумчиво глядя перед собой.
— А как ты оказался в Париже? — не выдержала Вардиетта.
— Нэсса — так звали мою воспитательницу — перед смертью рассказала мою историю. Знаешь, я был даже не удивлен. Почти. Я всегда чувствовал, что, несмотря на хорошее отношение, Нэсса мне не родная. Да и все говорили, вот из-за этого, — он откинул за спину медные волосы.
— А откуда же ты? — Вардиетте становилось все интересней.
— Погоди. Не торопись. Она рассказала, что несколько лет назад пела в Париже, и некая светская дама пригласила ее к себе в дом. Тогда Нэсса была известна, и вельможи часто так делали. Тем не менее, Нэсса удивилась, ведь еще никогда ее не приглашали приближенные короля, а та дама была женой королевского золотых дел мастера Фьенора. Нэсса рассказывала, что тогда ей показалось, будто бы дама проверяет ее, смотрит, какой Нэсса человек. А через несколько дней дама снова пригласила мою воспитательницу. На этот раз дело было не в представлении. Дама вновь долго расспрашивала о ней, о ее семье, о ее жизни. А потом сказала, что у нее к Нэссе просьба. «Через пять лет, — сказала Нэр де Нэль, — Вы придете в дом одной женщины на окраине Льежа. Там будет жить приемный ребенок, вы сразу узнаете его, по кудрям рыжего, такого редкого у нас цвета. Вы заберете его с собой и воспитаете как родного. А потом, в день его совершеннолетия, вы расскажете ему, кем были его родители».
Руссандол опять умолк. Вардиетте не хотелось тревожить его, но, в конце концов, она снова нарушила молчание:
— И этим ребенком был ты? Получается, что Нэр де Нэль и Фьенор твои...
— Получается, что так. Во всяком случае, Нэр де Нэль — точно. Я всегда хотел ее увидеть, но когда пришел в Париж узнал, что ее здесь нет. Пытался найти — но тщетно. Говорят, ее сослали в далекий монастырь по приказу королевы. А куда, не знаю. И жива ли она...
— Я слышала эту историю, — вздохнула Вардиетта. — Королева Йаванна Кементарская...
— Да, — глухо сказал Руссандол. — Она... Она! — его глаза сверкнули так, что Вардиетта даже вздрогнула, и в эту минуту огарок свечи затрепетал и потух. — Она ревновала короля к моей матери и погубила ее. Она и этот негодяй, король Аулэ из династии Валаруа!
Вардиетта пододвинулась поближе и положила ладонь на руку Руссандола. Он вырвал ее, вскочил и заходил по комнате.
— Я ненавижу их! Они лишили меня родителей, лишили того, на что каждый человек от рождения имеет право! Лишили счастья знать их, любить или ненавидеть — все равно, но знать! Кто не был таким, тому не понять, что это за мука — жить и не знать кто твои родители!
Руссандол хотел сказать еще что-то, но голос прервался, слезы душили его.
— Но разве ты не знаешь? — удивилась Вардиетта. — Ты ведь сам сказал, что Нэр де Нэль...
Руссандол обернулся к ней.
— Нэр де Нэль — да! Мать — да! Но кто мой отец?!
— Как же... ведь Нэр де Нэль была замужем на Фьенором...
— Замужем! — с горечью воскликнул фокусник.— Когда это кого-то останавливало?! Тем более всемогущего Аулэ! Ведь Нэр де Нэль обвиняли в связи с королем! В связи за несколько месяцев до моего рождения!
Его кулак врезался в стену, с потолка посыпался какой-то мусор вперемешку с опилками.
— Я бы давно нашел опального Фьенора. Или хотя бы попытался. Но я не знаю, я не уверен, что, найдя его, я не увижу просто чужого человека. В лучшем случае чужого. В худшем, он меня ненавидит...
— Да, дела, — тихо прошептала Вардиетта. Она очень жалела, что ничем не может помочь Руссандолу. Вдруг ей пришла в голову одна мысль. Она подняла глаза и посмотрела на темную фигуру, возвышавшуюся над ней. — Послушай, Руссандол. А хочешь, я попытаюсь найти Фьенора? У меня есть знакомые, которые могли бы рассказать, где его следует искать. Я попробую его найти и поговорить. Может быть, все не так уж и плохо? Может быть, он не такой, как ты про него думаешь? А даже если и такой... ну что ж, ты будешь об этом знать. А знание лучше неизвестности.
Руссандол опустился на постель и долго молчал. На этот раз Вардиетта не пыталась его отвлечь, понимала — не надо. В конце концов, он вздохнул и тихо сказал:
— Я буду тебе благодарен.
Оставим ненадолго молодую пару. Им еще многое нужно сказать друг другу, и не все из этого стоит читателю знать сейчас, а кое-что не должно знать и вовсе. И перенесемся в утро следующего дня, к дому судьи, где разворачивается интереснейшее действие.
Не желая утомлять любезного читателя ненужными подробностями суда, опустим их, упомянув лишь о том, что суд был скорым, а судья не слишком разбирался в тонкостях. К тому же, он был попросту глух. Равно как и подсудимый.
Итак, заканчивался суд, вину похитителей Руссандола доказали, но по традиции нужно было выслушать и обвиняемых. Стражники вытащили вперед измученного ночью в тюрьме, ничего не понимающего Моринготто.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — грозно спросил судья.
— Эээ? — промычал несчастный.
— Говори! Кто ты? Откуда?
— Я? — догадался с третьего раза глухой горбун.
— Да, ты, — раздраженно повторил помощник судьи, которому хотелось уже поскорее закончить дело и пойти обедать.
— Я — горбун из Илуватар-де-Пари, звонарь, — печально сказал Моринготто.
Это почти все, что он знал о себе, однако в этих словах содержалось и нечто большее. Но можно ли было отдавать это на суд толпы? Как рассказать всем этим людям о том, что он о себе знал? О долгих днях одиночества всеми ненавидимого и гонимого существа, от которого отказались даже собственные родители, бросив его на пороге собора. Существа, которое лишь один в мире человек пожалел — тогда, много лет назад отец Сулимо нашел этого несчастного, уродливого ребенка и, сжалившись над ним, взял к себе. Как рассказать о том, как отец Сулимо заботился о нем? О прекрасных колоколах, в которые он яростно бил, желая порадовать отца Сулимо, которого любил страстно, единственного на всем свете, и за которого готов был отдать и душу, и тело?
— Зачем ты пытался похитить прекрасного Руссандола, показывавшего фокусы на площади?
— А-а? — Моринготто так задумался, что не сразу смог прочесть по губам вопрос.
— Зачем ты пытался? Похитить? Прекрасного? Руссандола?
— А-а-а? — они говорили слишком быстро, он честно пытался понять, но не мог. А люди почему-то подумали, что он издевается.
— ЗАЧЕМ ТЫ ПЫТАЛСЯ ПОХИТИТЬ РУССАНДОЛА, ВОНЮЧИЙ ПРИДУРОК?!!! — заорал один из стражников.
Вот в чем дело. Моринготто опустил голову. И правда, зачем? Он не знал этого. Знал лишь, что прекрасный Руссандол зачем-то понадобился отцу Сулимо, и тот приказал похитить его, а вопросов Моринготто своему богу не задавал.
— Я не могу этого сказать, — глухо ответил Моринготто и закрыл лицо руками.
Судье передали эти слова. Он грозно нахмурился.
— Ты смеешься над судом, несчастный?
Моринготто смотрел на него, не понимая, что тот говорит.
— Все ясно! И говорить тут больше не о чем! — судья вряд ли понимал больше, чем Моринготто, но в отличие от него он был судьей, и потому внушал доверие. — Он запирается, молчит, отказывается говорить с судом. А значит, виновен! Высечь его плетьми на площади, — судья помедлил, вспоминая, что тут что-то нужно добавить. И, гордо выпрямившись, закончил речь:
— Дикси!
Толпа разразилась рукоплесканиями и улюлюканьем. Судья и его помощник ушли. Моринготто потащили на площадь.
Что такое наказание плетьми и позорным столбом? Это когда сначала жестокая плетка разрывает тебе кожу так, что ты задыхаешься от боли, а потом не менее жестокая толпа несколько часов забрасывает тебя насмешками и разной гадостью. А ты изнываешь от того, что спина горит огнем, невыносимо мучаешься от неудобной позы и от жажды, а что до насмешек... то только крайне совестливый или застенчивый человек способен всерьез обращать внимание на смеющихся людей в такой момент. Лишь обида вспыхивает в сердце. Обида на человеческое жестокосердие, заставляющее людей смеяться над тем, кто и так сильно наказан.
Моринготто стоял у позорного столба. Толпа окружила его, запасы гнилых помидоров и насмешек не кончались, а спина болела сильнее и сильнее, и все больше мучила жажда. Но худшие страдания причиняла сердечная боль.
Может показаться странным, что у такого существа, как Моринготто, могло болеть сердце или вообще иметься какие-то чувства (во всяком случае, толпа бы в это ни за что не поверила), но именно они мучили его сильнее любого бича и насмешек. Нет, не несправедливость заставляла его страдать. Он очень хорошо понимал, что он тут делает и почему тут оказался. Он знал, что должен защитить своего господина и с гордостью выполнял свой долг.
А мучило его другое.
Со вчерашнего дня, с того момента, когда он впервые увидел Руссандола на площади перед собором, с того мига, когда их глаза встретились, он не переставал думать о нем. Что это было? Моринготто не понимал. Но даже тогда, когда он, по приказу своего господина, схватил фокусника и потащил его, оглушенного, туда, куда отец Сулимо приказал его принести, он старался делать это бережно. Глаза Руссандола, его голос, улыбка пробудили в темной душе Моринготто что-то, еще не затронутое, осветили уголок в сыром мраке пещеры и... внезапно во тьме засверкали алмазы.
Моринготто полюбил фокусника. Но сам не отдавал себе в этом отчета. И страдал от этого неимоверно: он хотел и одновременно не хотел видеть поразившего его, тянулся к нему и хотел бежать прочь.
Он облизнул сухие губы и застонал. Все-таки и физическая боль давала о себе знать, а жажда пересушила горло. Звонарь обвел взглядом толпу, но, не найдя ни в ком сочувствия, снова опустил голову. Осталось потерпеть до утра, сказал он себе. И решил держаться.
Вдруг по толпе пронесся шум. Моринготто услышал его, но не стал поднимать головы. Зачем? Наверное, это еще кто-то пришел полюбоваться на его страдания, глупо лишний раз потешать его.
А толпа вдруг стихла, и плеча Моринотто коснулась чья-то рука.
— Попей. Я знаю, после плетей всегда очень хочется пить, — прошептал кто-то, поднося к его губам щербатую плошку.
Моринготто жадно прижался к краю, выпил до дна и только потом посмотрел на пожалевшего его. И задохнулся. От счастья и от боли одновременно, потому что перед ним стоял тот, о ком он только что думал. Руссандол улыбнулся, слегка коснулся его плеча и тихо сказал:
— Держись.
Слезы подступили к глазам Моринготто, и он уже не мог остановить их.
На Париж ложился томный вечер. Карнавал окончился, люди вернулись к привычным делам, но разве завершение праздника когда-нибудь было помехой для влюбленных сердец? Нет, и еще раз нет.
Он летел по городу как на крыльях. Рыжие волосы развевались на ветру, густым плащом падая за спину, на губах играла мечтательная улыбка, глаза сияли, точно алмазы. Любовь озаряла его лицо таким светом, что редкие прохожие улыбались, лишь взглянув на него.
Вот и заветное место. Он остановился. Но где же тот, кого он так ждет, тот, до встречи с кем минуты становились часами, а часы сливались в годы? Сердце билось в груди, и он сжал кулаки, пытаясь успокоиться.
Ветер качнул ветки высокого дерева, и тень легла на дорогу, подкрадываясь сзади, но он даже не заметил этого. Потому что из-за угла появился Алдарон. Он шел быстро и, похоже, так же ждал встречи. Еще несколько шагов, они вскрикнули и бросились друг другу в объятия...
Можно ли описать то, что они чувствовали? Попробовать можно, но понять это способен лишь тот, кто хотя бы однажды любил по-настоящему. Но кто любил, тем не нужны слова, а кто не любил, тот не поймет, сколько бы мы ни старались, потому что для настоящей страсти нет подходящих слов в языке человеческом.
А они действительно любили друг друга... Страстно, нежно, с первой же минуты их встречи там, на вонючей мостовой, когда Руссандол с трудом шел, опираясь на плечо Алдарона, а Алдарон вздрагивал от этих прикосновений, как от огня...
С тех пор они уже не принадлежали сами себе. Алдарон не мог забыть роскошных кудрей и сияющего взгляда, Руссандол — могучих рук и героического образа. Дело не могло не закончиться новой встречей. Алдарон ходил как в бреду и все время напевал одно и то же:
Сон, светлый счастья сон, мой Руссандол ты.
Стон, грешной страсти стон, мой Руссандол ты.
Он сорвался с губ и покатился камнем вниз,
Разбилось сердце белокурой Ваны Лис.
Всевышний Эру, ты не в силах мне помочь!
Любви запретной не дано мне превозмочь!
Стой, не покидай меня безумная мечта!
В раба мужчину превращает красота.
Они держались за руки и не в силах были оторваться друг от друга.
Вдруг черная тень, которую по наивности не заметил Руссандол, привлекла внимание Алдарона. Он вскрикнул, вырвавшись из объятий, оттолкнул фокусника за спину и схватился за меч. Вернее, за то место, где должен был быть меч, потому что меча он с собой на свидание не взял.
— Стой! — закричал он, но было поздно...
А Руссандол, сильным движением отброшенный к стене здания, увидел лишь, как черная тень метнулась к командиру стрелков, столкнулась с ним и... Алдарон начал медленно оседать на мостовую.
— Нет! — он бросился вперед и упал на колени рядом. — Нет! Нет! — повторял он, рыдая, и пытался зажать рану на груди Алдарона. Рану, нанесенную острым кинжалом, теперь валявшимся рядом, на мостовой.
Но это было тщетно. Алдарон умирал. С трудом открыв глаза, в которых уже угасала жизнь, он слабо прошептал белеющими губами:
— Как... жаль... что мы встретились... так... поздно. Может быть... где-нибудь... в ином мире... мы и смогли бы...
— Нет! — рыдал Руссандол, почти не слыша его.
— Мы и смогли бы... — из последних сил прошептал Алдарон, и голос его прервался.
Руссандол схватил его, потряс:
— Нет, не умирай!
Но Алдарон уже не отвечал ему.
Руссандол отшатнулся. Полными отчаяния глазами он смотрел на того, кто принес ему столько счастья и столько горя.
— Нет... — взгляд его случайно упал на кинжал, так и валявшийся на мостовой. Дрожащей рукой он поднял его.
— Что ж! — воскликнул юноша в отчаянии. — Тогда и мне больше незачем жить!
— Как это незачем? — услышал он позади чей-то голос. — До суда и казни еще поживешь, убивец, — и чьи-то грубые руки схватили его за плечи. Руссандол вздрогнул, узнав голос, который принадлежал одному из тех типов, что недавно пытались его похитить.
— А мне за тебя, красавчик, награду дадут, — продолжал тот. — А ну не вырывайся! Шустрый какой! — негодяй вывернул его руку так, что Руссандол закричал от боли. — Нечего тут. Убил ты своего защитничка, молодец. Вот теперь и отдувайся.
Руссандол не отвечал на обвинения. Не было ни сил, ни желания говорить с этим подлецом, и какое-то странное равнодушие овладело его душой. «Не все ли равно, что теперь со мной будет?» — подумал он. Грубые руки связали его и куда-то потащили.
В то же время темная тень скользила по улицам Парижа. Люди шарахались от этого человека: от его грозного и безумного взгляда, перешептывались у него за спиной. Он же шел, ни на кого не обращая внимания, и что-то неразборчиво бормотал себе под нос.
То был уже знакомый нам отец Сулимо. Но что он делал здесь, в такой поздний час? Почему, как безумный бродяга, шатался по улицам города? Чья рука правила им и что его вело?
Любовь и ненависть клокотали в его душе и рвали ее на части. Любовь и ненависть выгнали его на улицу, любовь и ненависть вложили в руки кинжал, любовь и ненависть заставили вонзить его в Алдарона, и они же гнали теперь Сулимо в ночь.
Дело в том, что он тоже любил Руссандола. Только в отличие от счастливца начальника королевских стрелков любил давно и безответно. Уже несколько лет он наблюдал из окон собора, как Руссандол беззастенчиво показывает фокусы на площади, и страсть сжигала его душу. Он лишился покоя, не мог спать по ночам: везде, в шуме людских голосов, в свете солнца, в песне ветра, в ярких красках заката и даже в пении колоколов виделся ему образ рыжеволосого фокусника.
Он пытался бороться с этой страстью, но ничто не помогало. Огонь разгорался только сильнее, и в конце концов привел Сулимо в черную пропасть.
Сначала он решил похитить Руссандола, чтобы исполнить желаемое и успокоиться. Но задуманное не удалось, и Сулимо клял себя последними словами. Нет, не муки совести за то, что он обрек на позорный столб Моринготто, терзали его. Он разрывался от осознания бесчестности своего поступка и от того, что потерпел неудачу. Когда Руссандола отпустили, он начал следить за ним. Он крался за ним и за Вардиеттой, переночевал, снедаемый муками ревности, у порога дома Руссандола, видел, как тот пожалел Моринготто, видел, как кто-то вручил ему записку, от которой лицо Руссандола озарилось радостным светом.
Когда наступил вечер, Сулимо, вконец измученный, все еще крался за ничего не подозревающим Руссандолом. Видел их встречу с Алдароном. И если бы, если бы они только держались за руки, может быть, все бы не кончилось так трагично, но они бросились друг другу в объятия, и тут Сулимо потерял разум. Выхватив кинжал, величайшую свою драгоценность (несколько дней назад Руссандол потерял его на улице, а Сулимо подобрал и с тех пор не расставался с ним), он бросился на Алдарона и пронзил его.
Однако напуганный совершенным и горем Руссандола, он в ужасе бежал в ночь и теперь жуткой тенью бродил по улицам, бормоча что-то, словно безумный. Разум его помрачился, скорбь, ненависть и безответная любовь отравляли его душу ядом. Он прислонился к стене какого-то мрачного здания и зарыдал.
Рай, обещают рай твои объятья.
Дай мне надежду, о мое проклятье!
Знай, греховных мыслей мне сладка слепая власть.
Безумец, прежде я не знал, что значит страсть.
Распутным парнем, словно бесом, одержим!
Рыжеволосый, он мою погубит жизнь.
О, его насмешками я в траур облачен.
Hа муки страшные навеки обречен.
Часть 4
Вечер плавно перетек в ночь, а ночь в серый рассвет. Что-то неприятное, жуткое крылось в утренних сумерках, словно какая-то тень пришла ночью и не желала уходить с утренними лучами.
Стражники, несшие службу в городской тюрьме, зевали.
— Скорей бы уже солнце взошло, — сказал один из них. — Мерзкая ночка.
— И не говори, — поддержал его товарищ.
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Кого еще несет? — хрипло спросил первый стражник.
— Открой, сын мой, — раздался с улицы властный голос. — Это отец Сулимо, настоятель собора Илуватар-де-Пари. Я пришел исповедовать преступника.
— А что его исповедовать? — удивился стражник, тем не менее, открывая дверь. — Его ж еще не осудили...
— Осудят, сын мой, — ответил отец Сулимо, проходя в низкую дверцу. — Обязательно осудят. Дело там ясное.
Стражник в ответ только вздохнул и загремел ключами.
Руссандол лежал лицом к стене в грязной камере и ни о чем не думал. События вечера и ночи слились для него в один черный кошмар, высосавший все силы и не оставивший ничего, кроме желания умереть. Еще вчера он был любим, счастлив, полон надежд, и вся жизнь разворачивалась перед ним цветным ковром. А сейчас... все разбито, смято, Алдарон — тот, кто был для него ценнее жизни, убит, а его, Руссандола, обвиняют в этом преступлении. Он рассмеялся, но смех вышел жалким, быстро сменившись слезами. Поскорее бы все это кончилось, простонал фокусник.
Когда с протяжным скрипом отворилась дверь в камеру, он даже не повернул головы. Кто может прийти сюда, кроме стражников? И что они могут с собой принести?
Отец Сулимо смотрел на скорчившуюся на полу камеры фигурку. Вот он, виновник его боли, его страсти. Его мечта... Вот он, так близко, так рядом — один шаг и можно прикоснуться рукой... Но он не решался сделать этот шаг, да что там, даже слова застряли в горле, и он, натренированный столькими проповедями, впервые оказался нем.
Руссандол горестно вздохнул, словно ножом полоснув по сердцу Сулимо.
— Сын мой, — хрипло выговорил он.
Плечи фокусника вздрагивали.
— Сын мой, — голос отца Сулимо постепенно обретал уверенность. — Я пришел тебя утешить.
— Меня ничто не сможет утешить! — простонал Руссандол.
— Нет, — отец Сулимо подошел ближе и осторожно, словно боясь спугнуть, коснулся плеча пленника. — Нет! Ты еще молод, сын мой. Ты молод, у тебя впереди долгая жизнь, а все печали со временем забываются.
Ответом ему было лишь полное невыносимой боли рыдание, которое пронзило душу Сулимо.
— Дитя мое, милый мой! — всегда суровый настоятель собора сейчас сам был готов расплакаться. — Тебе еще не ведома жизнь. Ты скорбишь о том, о чем не знаешь и готовишься к смерти. А ведь я могу спасти тебя! Подарить тебе жизнь!
— Интересно, как? — хрипло спросил Руссандол.
— У меня есть сила и власть... — сердце отца Сулимо радостно забилось. — И если ты полюбишь меня... — забывшись, он схватил Руссандола и притянул к себе.
Фокусник вскрикнул, рванулся и с воплем отскочил к соседней стене.
— Так вот зачем ты пришел?! — воскликнул он. — И ты! Ты посмел! Прийти ко мне! В такой час! И предложить! Такое!
Его глаза горели, в них плескалось пламя, обжегшее Сулимо. Тот поднялся. В душе настоятеля собора разгорался гнев: еще никто не смел разговаривать с ним таким образом. Но в то же время он невольно залюбовался Руссандолом: в полумраке камеры, в измятой одежде, осунувшийся и измученный, но с пылающим взором, он был прекрасен как никогда.
Сулимо хрипло расхохотался.
— Подумай еще раз. Я предлагаю тебе жизнь! В обмен на лишь малую каплю...
— Убирайся! Никогда! Ты слышишь?! Никогда и ни за что! Негодяй! Мерзавец... — голос пленника сорвался, сменившись рыданиями.
— Что ж, — Сулимо пожал плечами, к нему постепенно возвращалось его ледяное спокойствие. — Посмотрим, как ты заговоришь после суда.
Суд, по традиции, был скорым и суровым. Все тот же глухой судья, которого уже начинало утомлять однообразие подсудимых (и можно только догадываться, как он утомил их), быстро вынес обвинительный приговор и отправился обедать.
Несчастный Руссандол, даже не пытаясь оправдываться или клясть судьбу, безропотно покорился своей участи. Договорившись о месте и времени казни, герои разошлись кто куда. Стражники отправились в кабак, свидетели в город в поисках новых зрелищ, отец Сулимо — в собор, Руссандол — в тюрьму, а судья с помощником, как уже упоминалось, обедать.
Казнь должна была состояться на рассвете следующего дня.
Выходя из зала суда, отец Сулимо бросил страстный взгляд на Руссандола, но тот гордо отвернулся, всем своим видом выражая презрение, чем вызвал особенный гнев толпы и горькую усмешку настоятеля.
Ночь Руссандол провел относительно спокойно, мужественно приготовившись к смерти и поплакав всего пару раз. Когда стражники явились за ним, он был тих, печален и озарен каким-то нездешним светом, ясный, словно утреннее солнце.
Поглазеть на казнь собралось много народа. В основном это были любители повеселиться за чужой счет, но встречались и идейные зрители. Идейные делились на два лагеря: те, кто жалел Руссандола, и те, кто его ненавидел. В первом были в основном девушки и сердобольные старушки, поклонницы его фокусов и красоты. Во втором же были только девушки — тайные воздыхательницы мужественного Алдарона. Который, к слову сказать, оказался живее всех живых.
То ли сбылось предсказание цыганки, данное ему еще в раннем детстве, что он не сможет утонуть даже в воде, то ли он себя так вел, что ни одна зараза его не брала, то ли просто был счастливчиком, но кинжал не пронзил сердце, а только слегка оцарапал нашего мужественного капитана. А крови было много просто потому, что много было ее у Алдарона, и щедр был он по натуре, а испугавшийся «страшной раны» Руссандол оказался слишком наивен и никогда не видел серьезных ран.
Поэтому ласковым летним утром Алдарон рядом со своей невестой вечноюной и вездесущей Ваной де Лис поправлял здоровье чашечкой целебного отвара и нежными улыбками Ваны.
— Скажи мне, родной, — по-лисьи улыбаясь, спрашивала Вана, — а где это ты умудрился так порезаться?
— Ах, любимая, — тем же тоном отвечал ей Алдарон, — стоит ли говорить о таких пустяках? Кинжалы десятка грабителей, не более того.
— Грабителей, которые показывают фокусы на площади? — ласково допытывалась вездесущая Вана.
— Милая моя, грабители чего только не показывают, — отшучивался бравый капитан.
Они еще долго могли бы продолжать обмен любовными признаниями, но тут на улице послышался шум, они прервались и обратили взоры с небес любви на бренную землю. По которой, как назло, двигалась процессия с осужденным Руссандолом.
— Ах! — воскликнула Вана, пожалуй, чересчур громко, — Какой милый юноша!
— Где? — Алдарон никак не мог увидеть его, хотя слепотой или рассеянностью никогда не отличался.
— Посмотри! Алдарон! Посмотри же вниз! — еще громче закричала Вана.
— Да что ты так вопишь? — возмутился капитан. — Я не вижу его, а тебя слышу даже лучше, чем надо!
— Ну как же так?! — Вана перегнулась через перила, рискуя упасть. — Вон он, вон! Это Руссандол, фокусник с площади!
Руссандол, услышав свое имя, поднял голову. Взгляд его серых, благородных глаз встретился с взглядом Аладарона, и они оба на мгновение застыли, Руссандол от неожиданности и удивления, Алдарон от страха, что его разоблачат.
— А, так это и есть тот самый фокусник? — небрежно спросил он, отходя вглубь балкона. — Хоть посмотрю на него, а то ни разу не видел.
— Да, тот самый фокусник, — улыбнулась Вана. — Тот самый, которого вчера судили за то, что ударил тебя кинжалом.
— Глупости какие! — с наигранным бешенством воскликнул Алдарон. — Я же никогда его не видел! А ранили меня грабители! Надо будет разобраться с этим делом, — сказал он и крепко поцеловал Вану.
На том они и порешили.
А что же бедный Руссандол? Увидев Алдарона, он замер, не в силах поверить своему счастью, ведь его любимый, его свет, которого он считал мертвым, оказался жив. С воплем «Алдарон! Алдарон!» он бросился к балкону. Но жестокие стражники схватили его, а бравый капитан, даже не услышав отчаянного крика, ушел в дом.
— Алдарон! — последний раз простонал Руссандол и без чувств повис на руках гвардейцев.
— Алдарон! — вздохнула толпа.
— Убежище-е-е! — прокричал чей-то отвратительный, хриплый голос.
И пока все в удивлении оглядывались на того, кто своим мерзким голосом внес диссонанс в общий хор, виновник этой отвратительной неразберихи выскочил из подворотни, разметал стражников и с криком «Руссандол! Убежище!» помчался к собору Илуватар-де-Пари.
Его пытались остановить, но куда им. Моринготто (а это оказался именно он) был самым сильным человеком в Париже.
Продолжение текста в комментариях
Название: Любовь зла
Размер: 12 261 слово
Жанры и категории: кроссовер, АУ, сонгфик, мыльная опера, сатира
Рейтинг: R (16+)
Персонажи/Пейринги: Валар, эльфы, подробности в титрах.
Предупреждение: команда пошла вразнос. Не ищите тут здравого смысла, адекватности, а, главное, исторической достоверности. Табличка «сарказм» прилагается. Кто до конца, тот молодец. Поклонникам Толкина, Гюго, Валар и Маэдроса не читать.
Пролог
У врат Валмара дуб зеленый,
Златые яблоки на нем,
И днем, и ночью Моргот злобный
Все ходит по цепи кругом.
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там Намо бродит,
Йаванна на ветвях сидит.
Там по неведомой дорожке
Унголиант ползет домой,
И в Форменосе на порожек
Не пустят, хоть пляши, хоть пой.
Там Лориэн, видений полный,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой
И толпы майар распрекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними Ульмо, царь морской.
Там принц нолдорский мимоходом
Спускает Моргота с порога,
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Несут орлы героев ряд.
Там в Мандосе царевна тужит,
Ей сотня майар верно служит.
Там Нэсса легкою стопой
Идет, бредет сама собой,
И Манвэ над проблемой чахнет,
Там Эру дух… твореньем пахнет!
И мы там были, мед там пили,
У врат видали дуб зеленый,
Сидели там, и Вала добрый
Свои нам сказки говорил.
Часть 1
Придворный золотых дел мастер, любимец короля и дам высшего света и просто сногсшибательный мужчина, Фьенор был в ярости. Часа два тому назад он заметил, как с его женой Нэр де Нэль, миловидной рыжеволосой леди, беседует Его Величество Аулэ I, который, помимо покровительства искусствам и ратных подвигов, был известен еще и подвигами по женской части, а точнее сказать, чести. Проще говоря, король был бабник. Горькую эту истину пришлось на своем опыте познать многим придворным. Фьенор отчего-то не горел желанием пополнить их число, и именно поэтому он теперь пинал стулья в собственной гостиной, чтобы хоть на чем-то сорвать злость. Обитые светло-синим шелком стулья на эту роль прекрасно подходили. Кстати сказать, синий цвет Фьенор ненавидел, поэтому, громя гостиную, получал двойное удовольствие. Он бы с радостью оборвал еще и синие обои, но приклеены они были на чью-то упорную совесть.
Стулья заканчивались, терпение Фьенора тоже. Жена должна была появиться дома уже полчаса назад, но где-то задерживалась — наверняка опять болтает со своей закадычной подружкой. Эту Вану де Лис Фьенор терпеть не мог. Мало того, что она считала, будто титул графини дает ей право смотреть на него сверху вниз, так она еще и постоянно твердила Нэр, что их брак — мезальянс. Несмотря на то, что замужество Нэр де Нэль действительно таковым являлось (она была дочерью герцога, а он — сыном разорившегося баронета, который к тому же из-за второй женитьбы потерял право на титул), упоминаний об этом со стороны какой-то расфуфыренной пустоголовой куклы, которая только и умела, что составлять букеты, Фьенор не выносил.
Скрипнула входная дверь. Нэр зашла с раскрасневшимися щеками и мечтательной улыбкой на лице. Которая угасла, как только она поднялась в разоренную гостиную.
— Фьенор, что…
— Вот где ты была? — прервал он ее. Фьенор взял один из опрокинутых стульев, перевернул его в назначенное стулу от природы положение, и жестом предложил жене сесть.
— Материю покупала, — слегка рассеянно ответила она, прижимая руки к животу.
— Угу, — мрачно отозвался муж. — Зачем?
Не то что бы его это сильно интересовало, но и не спросить было бы невежливо.
— На распашонки, — Нэр вновь разулыбалась, заглядывая в лицо мужу.
Он несколько секунд глядел на нее, потом взял еще один стул и тоже сел. Потом встал, расставил все стулья вокруг стола и снова сел.
— И сколько уже? — спросил притихший Фьенор.
— Четвертый месяц идет, — ответила жена. — У нас будет уже третий ребенок! — радостно добавила она.
— Н-да, — ошеломленно пробормотал Фьенор. В его голове вертелось множество мыслей. По большей части они были радостные, но что-то эту радость отравляло, и он никак не мог понять, что. А потом осознал. Около трех месяцев назад он ездил в Льеж, и отсутствовал пару недель.
— Три месяца, значит, — сказал он и подумал, что поставленные на место стулья будет очень удобно пинать снова. — А о чем сегодня с тобой говорил король? Что-то очень уж часто он уделяет тебе внимание.
— Ни о чем особенном, — быстро ответила жена, покраснев.
— Правда? — Фьенор вперил в нее хищный взгляд. — А мне кажется, что об особенном, — он сделал ударение на последнем слове. — Король ходит за каждой юбкой, а ты и рада с ним поболтать!
— Что? — задохнулась от возмущения Нэр. Она даже не знала, что ответить на такое несуразное обвинение. — Да как ты можешь так говорить!
— По-французски, — мрачно ответил тот. — А три месяца назад я был в Льеже! — добавил Фьенор, вскакивая.
— Ты с ума сошел! — теперь жена уже побледнела. Она едва сдерживалась, чтобы не заплакать. — Ты что же думаешь…
— Что я думаю, это мое дело! — отрезал Фьенор. — И вообще, откуда мне знать, может, все наши дети вообще не от тебя! — вскричал он и вылетел из гостиной.
Нэр осталась сидеть, бледная и безмолвная. Услышав, как хлопнула внизу входная дверь, она наконец дала волю слезам. Выплакавшись, Нэр ощутила, как обиду от столь незаслуженного оскорбления вытесняет гнев и жажда мести. Женщина прижала руки к животу.
— Ничего, деточка моя. Если твой отец тебя знать не хочет, он и не узнает.
Йаванна Кементарская была замужем за королем Франции уже достаточно давно, чтобы понять, что горбатого могила исправит. Возможно. Как правило, она смотрела сквозь пальцы на его интрижки, поскольку ничего сделать все равно не могла. Но этот случай переходил все границы. Его монаршее величество бегал за женой какого-то золотых дел мастера, как привязанный! Что было, в конце концов, неприлично. Ладно бы хоть маркиза или графиня, но это!
Свое возмущение она в довольно деликатной форме высказала Аулэ, который от королевы попросту отмахнулся. Нэр де Нэль слишком уж занимала его воображение, а ее постоянные отказы распаляли короля только сильнее. Слова королевы задели его самолюбие. Ему, монарху, смеет отказывать какая-то… жена золотых дел мастера.
— Посмотрим, не станет ли она посговорчивее, когда лишится мужа, — пробормотал себе под нос король, сидя в кабинете за государственными бумагами. Он вызвал начальника гонцов и отправил с ним распоряжение Фьенору явиться к королю для получения очередного заказа.
Часть 2 (16 лет спустя)
Время тянулось как муха в стакане. Вардиетта не знала, откуда пришло к ней это сравнение, но вот уже несколько минут оно нагло вертелось у нее в голове и никуда не желало уходить. Подобное случалось с ней уже не первый раз, но обычно поэтесса записывала подобные фразочки, откладывала «до лучших времен» и... благополучно забывала их. Но сейчас записать было некуда, нечем, да и возможности такой не имелось, потому что требовалось улыбаться, вздыхать, в нужный момент принимать вид томный и загадочный, каковой должна иметь всякая уважающая себя поэтесса, и при этом держать ушки востро, поскольку вопросы касательно мистерии гости иногда тоже задавали.
Хотя чем дальше, тем реже. И почему-то начинали зевать.
— И вот появляется Эа! — взревел со сцены громадный мужик со всклоченной бородой.
Ему вторил хор:
— С чего начинается Арда? С айнурской песни во тьме.
С великих и грозных Стихий, что мир берегут от всех бед.
А, может, она начинается с той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях у нас никому не отнять.
Вардиетта внутренне напряглась. Приближался самый важный момент в мистерии, а заграничные послы, и без того опоздавшие на добрый час, кажется, и не смотрели на актеров.
— А ножки ничего, — донеслось до Вардиетты, и она заметила, как один вельможа из свиты посла (кажется, Тулкас) кивнул на какую-то девчушку из толпы.
— Только рожей не вышла, — ответствовали ему.
— А рожи в темноте не видно, — ухмыльнулся красавец-вельможа.
— Господа! — попыталась привлечь их внимание Вардиетта.
Лица обоих сразу поскучнели. Тулкас недовольно обернулся к ней.
— Ну?
— Господа, посмотрите. Приближается самый важный момент — сотворение Эа. Той земли, на которой мы все живем! Этот сюжет присутствует в мифах многих народов, но я постаралась переложить его на новый лад...
— Да кончай нудятину! — крикнул кто-то из толпы. — Когда будут фокусы?
— К-какие еще фокусы? — задохнулась Вардиетта. Никаких фокусов в ее серьезной мистерии не предполагалось.
— Фокусы! — раздался все тот же голос, и на этот раз Вардиетта увидела крикуна — мощный парень в одежде крестьянина. — Мне отец рассказывал, кода он в том году на ярмарку приезжал, тама тоже были фигляры! И фокусы!
В толпе зашумели.
— Да-а! Когда будут-то?!
Вардиетта тихо оседала на скамье. Фигляры... Фокусы... Они требуют каких-то фокусов. А ведь она хотела своей мистерией донести до этих темных людей истину! Собрать все самое прекрасное, что подарила миру история о сотворении Эа, соединить воедино и озарить этим светом темные души народа! А вместо этого они требуют фокусов. Толпа.
Вардиетта собралась с духом и предприняла попытку привлечь внимание к главному.
— Люди! — воскликнула она. — Но посмотрите же! Ведь эта история о нас с вами! О величайшем событии нашей земли! Разве можно хотеть каких-то фокусов, когда...
— Так что, фокусов не будет? —донеслось из-за спины.
Вардиетта оглянулась и столкнулась взглядом с красавцем из свиты посла.
— Конечно, нет! Я писала эту историю не для того...
— Эй, красотка! — крикнул уже кто-то из толпы. — Мы что, эту скуку терпели просто так? И фокусов не будет?
Вардиетта в бешенстве обернулась к нему.
— Нет!
В толпе угрожающе заворчало. Актеры, до этой поры еще пытавшиеся как-то играть, затихли и начали отступать за кулисы. Несколько помидоров упало у ног Вардиетты. Поэтесса отшатнулась.
Вдруг чья-то тяжелая рука легла ей на плечо.
— Да ладно вам, люди! – крикнул в толпу Тулкас. — Эт-то ж дева и поэт, у них всегда так. Нагнетут высокодуховной б... — он запнулся, — выскодуховного туману, нам, простым, не понять.
Актеры, с трудом помещавшиеся за тоненькой загородкой, заволновались и зашептались. В толпе раздался смех.
Вардиетта гневно выпрямилась и вырвалась из рук вельможи.
— Да как вы...
— Ты б помолчала, девушка, — ухмыльнулся его товарищ, вместе с ним восхищавшийся чьими-то ножками. — Он не всегда такой добрый бывает, чтоб девок спасать.
Вардиетта сделала вид, что не заметила, но на всякий случай притихла. Как и многим творческим личностям, ей было присуще интуитивное чувство самосохранения, хотя она, как и многие из тех самых личностей, не признавалась в этом даже самой себе.
— Друзья! — продолжил Тулкас. — Уж коли мы тут так заскучали, это надо исправить! Вижу, вы повеселиться хотите?
— Да-а! — взревела толпа.
— Не знаю, как в ваших краях, а у нас, — красавец спустился на ступеньку ниже, но его зычный голос все равно легко разносился над людскими головами, — у нас на день годовщины коронации принято выбирать Короля Шутов.
— Эй! Правильно говоришь! — ломающимся фальцетом выкрикнул какой-то мальчишка, стоявший совсем близко к сцене. — Вона, дружка моего выбирайте!
И действительно вытолкнул вперед своего товарища — прыщавого тощего юнца со всклоченной, давно не мытой, шевелюрой и щербатой ухмылкой.
— Ой, да он красавец в сравнении с моим братишкой! — закричала какая-то торговка. — Люди, поглядите-ка! Шаржо, покажи им хорька!
Шаржо, вытолкнутый сестрой на ступеньку, состроил рожу, в самом деле, чем-то напоминавшую морду зверя. В толпе засмеялись.
Какой-то мужик, стянув с таким трудом добытую голубую ткань, символизировавшую в мистерии небесную глубину замысла Творца, обернулся ею и, корча уродливые гримасы, кричал петухом. Оттолкнув его, на сцену вылез взъерошенный полуседой громила, встал на четвереньки и замычал. Толпа поддерживала каждого нового кандидата шуточками, смехом и воем.
Вардиетта грустно опустилась на скамейку. Ее надежды, ее мечты... Попытка просветить этот темный народ. Обратить его взор с унылого быта на прекрасное... Хотя бы один день в году... Или это было лишь попытка прославиться?
Она вздохнула. Может быть, и так. Но, в конце концов, разве поэт не имеет права желать славы?
«Да какая разница теперь-то», подумала Вардиетта. «Все это уже неважно».
А толпа, кажется, определилась. Победителем был признан хромой маленький уродец, прыгавший на одной ножке и визжавший резаным поросенком. Его уже начали обряжать в яркие тряпки, когда кто-то, Вардиетта не заметила кто, вытолкнул на подмостки огромного горбуна. Горбун смотрел на толпу и испуганно улыбался. В его улыбке сочетались попытка понравиться людям и откровенное недоумение, словно, в отличие от других кандидатов, он не понимал, что происходит и что он тут делает. Лицо его показалось Вардиетте знакомым, но она никак не могла вспомнить, где его видела.
По толпе пронесся вздох.
— Вот он, настоящий король!
— Да, ты посмотри на эту рожу!
— Ночью встретишь — на тот свет отправишься со страху!
— Но сначала обгадишься!
— Моринготто! Моринготто!
— Скорчи рожу, Моринготто!
— Да ему не надо ничего корчить, пусть только улыбнется!
— Да здравствует Моринготто, звонарь и Король Шутов!
Теперь Вардиетта узнала его. Это был Моринготто, уродливый горбун-звонарь из собора Илуватар-де-Пари, давно уже потерявший слух от грохота колоколов. Он жалко улыбался, все еще не совсем понимая, что происходит, но, кажется, внимание людей ему льстило. На мгновение Вардиетте стало его жаль.
А толпа хлынула вперед. Несколько человек сорвали яркое покрывало с неудавшегося кандидата и накинули на плечи звонаря. Он широко улыбнулся, попытавшись принять гордый вид, но стал от этого, наоборот, еще уродливей. Народ взревел и разразился рукоплесканиями. Моринготто обрадовано помахал толпе рукой.
— Моринготто! Моринготто! Да здравствует Король Дураков!
Откуда-то появилась и «корона» — яркая, аляповатая шапка, украшенная какими-то бубенчиками и цветками.
— Да здравствует!
От сцены оторвали несколько досок, накрыли их тканью и, водрузив на эти импровизированные носилки Моринготто, понесли его с площади.
— Да здравствует Король Дураков! — ничуть не разочарованный тем, что его не выбрали, тощий юнец быстро заделался глашатаем и бежал впереди процессии. — Дорогу кортежу Короля Дураков! Дорогу дуракам! Весели-и-ись наро-о-од!
Вардиетта смотрела вслед уходящим. Ей уже даже не было грустно — так, легкая печаль касалась сердца. В голове крутились строфы будущей поэмы о непонятом поэте — она планировала начать ее сегодня же вечером. «И лишь один он, скорбный и печальный, идет туда, в свой тонкий, тихий мир. Окутанный божественною тайной, скользит...»
— Эх, да не печалься ты так, девонька, — прервал ее вдохновение скрипучий старческий голос.
Вардиетта раздраженно обернулась. Находить рифму к таким словам как «мир» ей всегда было тяжело, и она ненавидела, когда ее отвлекали.
— Ну хошь, я посмотрю, что ты там насочиняла? Интересно, чем оно кончится-то.
— Правда интересно? — обрадовалась Вардиетта.
— Правда-правда, девонька. Ну?
Поэтесса махнула актерам рукой. Лучше один зритель, который оценит, чем толпа, которая не поймет!
— Начинаем!
— Ну? — один из актеров, который должен был выносить созданную Арду, недовольно посмотрел на нее. — С какова места?
— На котором остановились! Ну, играйте же!
Актеры хмуро встали на свои места, подобрали оставшиеся декорации.
— И вот появляется Арда!
— Арда! Арда! — жиденько подпели еще не разбежавшиеся остатки хора. — Арда!
Недовольный бородач выкатил огромный картонный шар, символизировавший Арду.
— Это самый ключевой момент в пьесе, — зашептала Вардиетта старичку. — Сотворение мира — это главный космогонический миф, встречающийся во всех религиях, в мифах любого народа. И что интересно, основной особенностью этих мифов является наличие Демиурга, Творца мира. Это может доказать существование Творца-Бога, о котором ведется так много споров. В этой пьесе я попыталась собрать элементы всех наиболее известных мифов и показать...
— Р-ребята-а-а! — звонкий голос перекрыл пение остатков хора. — Ребята-а-а!!! Там! Руссандол! Фокусы показывает!
— Где? — встрепенулся старичок.
— Да на том конце площади! Пошли!
— О-хо-хо! Сам Руссандол показывает, — старичок засобирался. — Ну, милая, хорошее у тебя представление, и фиглярочки ничего, особенно вон та, с розовой ленточкой. И заканчивается быстро. Так что пойду я...
— Но ведь пьеса еще не закончилась! Еще только середина!
— Вот-вот, я и говорю, что хорошо заканчивается, — покивал старичок и бодрым шагом направился туда, где, по полученным сведениям, показывали фокусы.
Вардиетта с отчаянием смотрела вслед своей последней надежде, своему последнему зрителю. Фокусы... Снова эти фокусы... Они не оценили. Никто. Слезы комом подступили к горлу. Она опустилась на скамью и закрыла лицо руками.
Вардиетта не запомнила, сколько так просидела. Но когда она открыла глаза, актеров уже не было, и мостовая вокруг сцены совсем опустела. Зато на другом конце площади собралась большая толпа. Видимо, именно там показывал фокусы тот самый Руссандол, любимец толпы.
«Что ж», решила Вардиетта. «Пойду хотя бы посмотрю, кто это такой».
Решить как обычно оказалось проще, чем выполнить. Толпа стояла так плотно, что Вардиетте стоило огромного труда пробиться вперед. Но она была девушка упорная и, протиснувшись в третий ряд, поднялась на цыпочки, и увидела фокусника. Им оказался высокий рыжеволосый юноша, стройный и — несмотря на неприязнь к конкуренту, Вардиетта не смогла этого не признать — необыкновенно красивый. Редкого, медного цвета волосы сразу же привлекали внимание, а поймав единожды взгляд веселых серых глаз, уже невозможно было отвернуться.
Краем глаза Вардиетта заметила, что стоящий рядом с ней высокий мужчина в одежде священника напряженно всматривается в фокусника. Его красивые, но немного жестковато очерченные губы, были плотно сжаты, а глаза горели какой-то нездоровой страстью. Вардиетта повела плечами, с трудом сдерживая дрожь, и постаралась отодвинуться.
А Руссандол кружил по мостовой и в танце жонглировал десятком зеленых яблок. Десятком — так показалось Вардиетте, потому что точно сосчитать в этом кружащемся рыже-зеленом вихре не представлялось возможным. Случайно она встретилась с ним взглядом, Руссандол подмигнул ей и — р-раз, у нее в руках оказалось сочное зеленое яблоко. А фокусник уже уходил дальше, постепенно освобождаясь от зеленого груза.
— А теперь, почтеннейшая публика, — красивый голос фокусника разнесся далеко в толпу, словно усиленный волшебством. — Самый интересный фокус! Изрыгание огня злым драконом!
Достав из-за пазухи красную трубку, Руссандол продемонстрировал ее толпе.
— Посмотрите! Видите, внутри ничего нет! Я дую... и тоже ничего не происходит! А теперь... — откуда-то из рукава он выхватил алый шарф и на мгновение накрыл им трубку. — Волшебный шарф из далекого Египта дарит ей частичку огня древнего дракона! И...
В толпе закричали, потому что из трубки, которую фокусник поднес к губам, вырвались языки пламени. Руссандол закружился, то подходя близко, то отдаляясь, а пламя так и било из трубки. В толпе раздавались крики, испуганные и восторженные одновременно.
— Это колдовство! — раздался зычный голос за спиной Вардиетты. Она обернулась и увидела так напугавшего ее мужчину. — Колдовство и богохульство! А все, кто смотрит на это — пособники Врага! Посмотрите же! Это колдун! Ни один человек не может такого! И он рыжий!
Толпа отхлынула. Руссандол остановился, с удивлением вглядываясь в обвинителя. В его больших серых глазах читалось удивление.
— Это просто фокусы, — сказал он.
— Нет! Это богохульство! Ты присваиваешь себе... — начал обвинитель, но его голос утонул в грохоте. По одной из улиц, вливавшихся в площадь, как реки в море, двигалась шумная процессия. Впереди, танцуя и кривляясь, шли наряженные скоморохами люди. Следом за ними — «стражники», в импровизированных доспехах, наспех сделанных из лохмотьев. А за ними с песнями и плясками двигался кортеж Короля Шутов. На носилках, увитых цветами и украшенных яркими тряпками, восседал Моринготто, в ярком наряде и короне короля-дурака. Он по-прежнему не понимал, что происходит, но уже вполне освоился, улыбался, кривлялся и махал рукой «подданным».
— Что вы творите! — глаза человека, только что обвинявшего Руссандола в колдовстве, загорелись гневом. — Преступники! Святотатцы! — тренированный многими проповедями голос перекрыл шум, а отец Сулимо, настоятель собора Илуватар-де-Пари, уже пробирался сквозь толпу к Королю Шутов.
Моринготто узнал своего хозяина и жалко скорчился на носилках.
— Слезай! — гневно закричал отец Сулимо, стаскивая Моринготто. — Как ты посмел!
Мантия и корона полетели в грязь, а Моринготто упал на колени. Толпа зарокотала.
— Он обидел короля! Короля шутов! Он должен быть наказан!
Отец Сулимо выпрямился и обвел взглядом окруживших его людей. Толпа отшатнулась. Он лишь усмехнулся, кивнул Моринготто и пошел к собору.
Но вернемся к нашей милой Вардиетте. Смятая толпой, разгневанной поступком отца Сулимо, она была прижата к одной из колонн, окружавших площадь. Ей удалось зацепиться за кованую решетку и найти маленькую нишу, в которую она и забилась, чтобы немного передохнуть. Но едва поэтесса прислонилась к стене, как услышала приглушенный крик. Обернувшись, она увидела на другом краю улицы Руссандола, который из последних сил отбивался от каких-то мрачного вида людей. Прижатая к колонне девушка ничем не могла ему помочь, только закричала, но ее никто не услышал. А между тем, мрачные личности, воспользовавшись всеобщей неразберихой, накинули на голову Руссандола мешок и потащили его куда-то с площади.
— Да что же это творится! — Вардиетта замотала головой. — Кто это, в конце концов, такие?!
— Кто, милая девушка? — спросил кто-то из-за ее плеча.
— Они, вон, посмотрите! Они похищают человека! Где стража?! Куда они смотрят!
— Хм... — глубокомысленно раздалось у нее за спиной. — И правда, куда? Эй, Фролло, Андрэ, за мной!
Только тут Вардиетта обратила внимание на того, с кем разговаривает. Высокий мужчина, в форме городских стрелков, стройный, широкоплечий, ослепительный в воинском вооружении, мужчина из тех, к кому хочется прижаться и забыть обо всем на свете... Только сейчас она узнала его — Алдарон де Шатопер, любимец и ночная греза всех девушек города, жених счастливицы Ваны де Лис.
Стрелки быстро пробирались через толпу, и любопытная Вардиетта побежала следом. Интересно же все-таки узнать, кто эти мрачные личности!
Похитители ушли недалеко. Алдарон де Шатопер знал свое дело, и в следующем же переулке их окружили. Когда Вардиетта подбежала туда, она увидела Руссандола, без чувств лежащего на мостовой, и стражников, быстро скручивающих нескольких типов явно разбойного вида.
Один из них рычал и отбивался. Стрелки втроем насели на него, но никак не могли совладать с могучей силой противника. Наконец, кто-то из них изловчился и ударил его по голове рукоятью кинжала. Разбойник застонал и рухнул на мостовую рядом с Руссандолом.
— Эй, да это же Моринготто! — воскликнул один из стражников.
— Да ну? Куда ему! — Алдарон де Шатопер подошел поближе. — Хм-м. И правда, он. Вот это быстрота — только что был королем шутов, а теперь уже похищает красавчиков. Ладно, ребята. Вяжите их, и в тюрьму. А ты, милая девушка, — он улыбнулся Вардиетте так, что у той зашлось сердце, — позаботься об этом парне. После таких переживаний твое личико для него — лучшее лекарство.
Часть 3
Вардиетта склонилась над юношей. Он уже начинал приходить в себя: ресницы затрепетали, и он тихо вздохнул. Поэтесса невольно залюбовалась молодым человеком: он был очень красив, но иной, чем, к примеру, Алдарон де Шатопер красотой. Командир стрелков был, что называется, кровь с молоком, в нем горела могучая мужская сила, энергия жизни, так привлекавшая к нему девушек. Руссандол же был другим. Нельзя сказать, что в нем не было огня — за это пламя и любили его люди — но в нем струилась не животная, а поэтическая сила. В нем словно бы отражался другой, более тонкий мир, который наполнял огнем и его песни, и его фокусы, и самого Руссандола.
Он открыл глаза и посмотрел на Вардиетту совершенно ясными серыми глазами. Она улыбнулась:
— Как ты себя чувствуешь?
Руссандол поморщился.
— Ч-что со мной было?
— Какие-то негодяи пытались тебя похитить! — возмущенно воскликнула поэтесса. — Но теперь все хорошо! Я вовремя заметила и спасла тебя! А еще... — она вовремя опомнилась, чтобы не слишком хвастаться, — еще вот эти герои!
Герои в этот момент были заняты тем, что связывали «негодяев». Один из похитителей мерзко ухмыльнулся кривым, щербатым ртом.
— Не того вяжете! — прохрипел он.
— Молчи уж, скотина! — стражник грубо тряхнул его.
— А я говорю — не того! И молчать не собираюсь! Вон она нам заплатила, чтобы мы его схватили! А теперь, нас в тюрьму, а ее, значит, ворковать с этим голубчиком?!
Вардиетта обернулась. Уродливый мужик в черном показывал на нее.
— Я вам заплатила? — возмутилась она. — Да я бедная поэтесса, у меня таких денег отродясь не было!
— Ты, и правда, попридержи свой грязный язык, — Алдарон де Шатопер подошел поближе. — Хватит зря девушку-то порочить.
— А почем я знаю? — мужик скривил рот. — Та, конечно, в маске была. Но одежа ее. И голосок похожий!
— Оно и правда, — подтвердил второй похититель, переглянувшись с первым. — Один в один.
Вардиетта в ужасе смотрела на начальника стрелков. Тот перехватил ее взгляд и вздохнул.
— Придется тебе, девушка, пойти с нами. Но ты не бойся, если не виновна, судья разберется.
Поэтесса задрожала. Она не любила суды, судей, тюрьмы и стражников (если они защищали не ее). В романах и сонетах тюрьмы придавали произведению красоты и грусти, но на деле оказывались совсем иными.
— Я не хочу! — начала она.
Рука в жесткой перчатке сжала ее плечо.
— А тебя никто и не спрашивает.
Дом судьи находился совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от места происшествия, однако путь до него показался Вардиетте ужасно длинным. Мнительная по природе, она успела перебрать в уме пять вариантов развития событий (один хуже другого) и перепугаться до полусмерти. Но ужасней всего было то, что Руссандол мог подумать, будто бы она действительно заплатила этим мерзким людям за его похищение. Несколько раз она пыталась перехватить взгляд юноши — его вели с ними, на этот раз Алдарон де Шатопер настоял на этом — но тщетно. То ли Руссандол был настолько утомлен и напуган, то ли не хотел встречаться с ней взглядом, но он шел, опираясь на руку Алдарона, и ни разу не посмотрел в ее сторону.
На их счастье (или несчастье?) судья оказался дома. В честь праздника он уже был слегка навеселе и явно не хотел долго возиться с этим делом. Выслушав показания похитителей, стрелков и нескольких свидетелей, увязавшихся следом за ними, и не спросив ни ее, ни Руссандола, он пожал плечами.
— И думать тут долго нечего. Добрые люди показали, что было похищение. Значит, похитители виновны. А сами они указали на эту женщину, опознав ее платье и голос. Людей этих высечь плетьми завтра на площади, женщину — повесить.
Вардиетта не поверила своим ушам. Сбылись самые худшие ее предположения. Она прислонилась к стене, чтобы перевести дыхание, и, не выдержав, разрыдалась.
— А нечего было добрых людей на недоброе дело подговаривать, — назидательно сказал судья. — Но-но, девушка. Не плачь. Говорят, это не так уж и больно.
Вардиетта рыдала. Она не могла ни оправдываться, ни спорить. У нее ни на что не было сил, остался только ужас перед грядущим и детская обида на несправедливость.
— Я не виновата! — закричала она в отчаянии. — Они оболгали меня!
— Ой, девонька, все вы так на суде говорите, — сказала какая-то бабка из собравшейся толпы. — А сами только и знаете, что добрым людям жизнь портить. Вона посмотри на этого рыжего. Тоже... фокусник.
Руссандол, услышав, как про него говорят, неожиданно шагнул вперед.
— Есть один закон, который даже смертную казнь заставляет отступить! — громко выкрикнул он.
— Да ну? — усмехнулся уже собиравшийся уходить судья. — Поведай мне, юноша, что же это за закон такой?
— Если... — голос Руссандола прервался, но он быстро овладел собой, — если кто-то согласится взять приговоренного в супруги, то принадлежит преступник уже не закону и смерти, а возлюбленному и жизни!
— А что, у девоньки и жених есть? Любопытно было бы поглядеть... — снова встряла бабка.
Вардиетта, не слыша бабку, широко раскрытыми глазами смотрела на Руссандола. В ее душе, только что побывавшей на грани отчаяния, снова вспыхнула надежда. Колени дрожали и, если бы не один из стрелков, державший ее, поэтесса давно бы упала на колени.
— Есть, — Руссандол склонил голову. — Я беру эту женщину в жены.
— А красивая выйдет пара, — вдруг сказал кто-то из стражников. — А, судья, ты как считаешь?
— Ну, если согласна вместо петли выйти замуж за бродягу, так пусть идет на все четыре стороны, — судья пожал плечами. — Что, девушка?
— Я согласна! Согласна!!! — вне себя закричала Вардиетта.
— Что ж, так тому и быть, — радуясь, что так быстро закончил дело, сказал судья.
Они шли по улицам вечернего Парижа, крепко взявшись за руки. Вардиетта вздыхала, еще не до конца отойдя от потрясения, Руссандол улыбался чему-то своему и подставлял лицо лучам заходящего светила. Где-то шумел и кружился карнавал, но здесь, на окраине, было на удивление тихо.
— Зачем ты это сделал? — вдруг спросила Вардиетта.
— Что? — Руссандол повернулся к ней.
— Вступился за меня. Ведь ты меня совсем не знаешь, а теперь... мы связаны друг с другом супружескими узами...
— Милая девушка, — уличный фокусник вдруг остановился и, взяв ее за подбородок, заставил посмотреть на себя. — Неужели ты думаешь, что эти брачные... узы для меня что-то значат? Сердце и только сердце — вот наш главный повелитель, а человеческие законы — ничто перед ним.
— Но...
Видимо, в глазах Вардиетты так явно отразилось разочарование, что Руссандол продолжил:
— Но не печалься! Ты красива и добра, и я рад был назвать тебя своей женой.
Вардиетта вздохнула и повторила:
— Но ведь ты меня совсем не знаешь!
— Твои глаза говорят о многом. И о том, что ничего постыдного ты в своей жизни не совершала, тоже. Я верю глазам, Вардиетта.
Поэтесса благодарно улыбнулась и покрепче стиснула его руку.
— И куда же мы теперь пойдем? — спросила она.
— Предлагаю тебе свой кров. Он более чем скромен, — вздохнул Руссандол, — но у нас хотя бы будет крыша над головой.
Комната, в которой жил Руссандол, оказалась малюсенькой каморкой под самой крышей древнего и уже очень ветхого здания. Когда за ними закрылась дверь, Вардиетта не смогла даже сделать шага, пока Руссандол не отодвинулся и буквально не вжался в стену.
Она подошла к маленькому, едва заметному, окошку и выглянула наружу, но не увидела ничего, кроме ночной темени. Да и в самой каморке было не светлее.
Руссандол куда-то вышел и через несколько минут вернулся с маленьким огарком.
— Ненадолго хватит, — улыбнулся он. — А больше у меня нет.
— Ничего, — сидевшая на груде тряпья, заменявшей Руссандолу кровать, Вардиетта пожала плечами.
Ее «муж» сел напротив, прямо на пол, и прислонился к стене. Повисло неловкое молчание.
Вардиетта, по характеру совершенно не застенчивая, склонила голову набок и искоса посмотрела на Руссандола. В темноте его лицо казалось словно выточенным из черного мрамора — лик красивой, но очень печальной статуи.
— Расскажи мне о себе, — попросила девушка. — Я ведь совсем ничего про тебя не знаю.
Печальная статуя вздохнула.
— У меня странная история...
— Расскажи! — любопытная Вардиетта подвинулась поближе. — В конце концов, мы с тобой теперь не совсем чужие друг другу. И по тебе, уж прости, видно, что не простой ты фокусник.
— Мало ли что по человеку видно, — Руссандол пожал плечами, помолчал и продолжил. — Я вырос в окрестностях Льежа, а вовсе не в Египте, — он усмехнулся, — как говорят сплетники. Но много путешествовал по Франции. До пяти лет рос у какой-то женщины, кажется, она была крестьянкой, но ее я почти не помню. А потом меня воспитывала женщина. Она называла меня племянником, но, как я потом узнал, я не был ей родней. Она путешествовала по всей стране, пела песни, танцевала и показывала фокусы. От нее я и научился этому мастерству. Потом мы прибились к бродячим актерам и стали ходить вместе с ними. Когда мне было шестнадцать, случилась одна история. В меня влюбилс... — Руссандол запнулся, — влюбилась одна из актрис, а ее супруг... был очень ревнивый. И сумел сделать мою жизнь настолько невыносимой, что через несколько месяцев я оставил эту труппу.
Руссандол замолк, задумчиво глядя перед собой.
— А как ты оказался в Париже? — не выдержала Вардиетта.
— Нэсса — так звали мою воспитательницу — перед смертью рассказала мою историю. Знаешь, я был даже не удивлен. Почти. Я всегда чувствовал, что, несмотря на хорошее отношение, Нэсса мне не родная. Да и все говорили, вот из-за этого, — он откинул за спину медные волосы.
— А откуда же ты? — Вардиетте становилось все интересней.
— Погоди. Не торопись. Она рассказала, что несколько лет назад пела в Париже, и некая светская дама пригласила ее к себе в дом. Тогда Нэсса была известна, и вельможи часто так делали. Тем не менее, Нэсса удивилась, ведь еще никогда ее не приглашали приближенные короля, а та дама была женой королевского золотых дел мастера Фьенора. Нэсса рассказывала, что тогда ей показалось, будто бы дама проверяет ее, смотрит, какой Нэсса человек. А через несколько дней дама снова пригласила мою воспитательницу. На этот раз дело было не в представлении. Дама вновь долго расспрашивала о ней, о ее семье, о ее жизни. А потом сказала, что у нее к Нэссе просьба. «Через пять лет, — сказала Нэр де Нэль, — Вы придете в дом одной женщины на окраине Льежа. Там будет жить приемный ребенок, вы сразу узнаете его, по кудрям рыжего, такого редкого у нас цвета. Вы заберете его с собой и воспитаете как родного. А потом, в день его совершеннолетия, вы расскажете ему, кем были его родители».
Руссандол опять умолк. Вардиетте не хотелось тревожить его, но, в конце концов, она снова нарушила молчание:
— И этим ребенком был ты? Получается, что Нэр де Нэль и Фьенор твои...
— Получается, что так. Во всяком случае, Нэр де Нэль — точно. Я всегда хотел ее увидеть, но когда пришел в Париж узнал, что ее здесь нет. Пытался найти — но тщетно. Говорят, ее сослали в далекий монастырь по приказу королевы. А куда, не знаю. И жива ли она...
— Я слышала эту историю, — вздохнула Вардиетта. — Королева Йаванна Кементарская...
— Да, — глухо сказал Руссандол. — Она... Она! — его глаза сверкнули так, что Вардиетта даже вздрогнула, и в эту минуту огарок свечи затрепетал и потух. — Она ревновала короля к моей матери и погубила ее. Она и этот негодяй, король Аулэ из династии Валаруа!
Вардиетта пододвинулась поближе и положила ладонь на руку Руссандола. Он вырвал ее, вскочил и заходил по комнате.
— Я ненавижу их! Они лишили меня родителей, лишили того, на что каждый человек от рождения имеет право! Лишили счастья знать их, любить или ненавидеть — все равно, но знать! Кто не был таким, тому не понять, что это за мука — жить и не знать кто твои родители!
Руссандол хотел сказать еще что-то, но голос прервался, слезы душили его.
— Но разве ты не знаешь? — удивилась Вардиетта. — Ты ведь сам сказал, что Нэр де Нэль...
Руссандол обернулся к ней.
— Нэр де Нэль — да! Мать — да! Но кто мой отец?!
— Как же... ведь Нэр де Нэль была замужем на Фьенором...
— Замужем! — с горечью воскликнул фокусник.— Когда это кого-то останавливало?! Тем более всемогущего Аулэ! Ведь Нэр де Нэль обвиняли в связи с королем! В связи за несколько месяцев до моего рождения!
Его кулак врезался в стену, с потолка посыпался какой-то мусор вперемешку с опилками.
— Я бы давно нашел опального Фьенора. Или хотя бы попытался. Но я не знаю, я не уверен, что, найдя его, я не увижу просто чужого человека. В лучшем случае чужого. В худшем, он меня ненавидит...
— Да, дела, — тихо прошептала Вардиетта. Она очень жалела, что ничем не может помочь Руссандолу. Вдруг ей пришла в голову одна мысль. Она подняла глаза и посмотрела на темную фигуру, возвышавшуюся над ней. — Послушай, Руссандол. А хочешь, я попытаюсь найти Фьенора? У меня есть знакомые, которые могли бы рассказать, где его следует искать. Я попробую его найти и поговорить. Может быть, все не так уж и плохо? Может быть, он не такой, как ты про него думаешь? А даже если и такой... ну что ж, ты будешь об этом знать. А знание лучше неизвестности.
Руссандол опустился на постель и долго молчал. На этот раз Вардиетта не пыталась его отвлечь, понимала — не надо. В конце концов, он вздохнул и тихо сказал:
— Я буду тебе благодарен.
Оставим ненадолго молодую пару. Им еще многое нужно сказать друг другу, и не все из этого стоит читателю знать сейчас, а кое-что не должно знать и вовсе. И перенесемся в утро следующего дня, к дому судьи, где разворачивается интереснейшее действие.
Не желая утомлять любезного читателя ненужными подробностями суда, опустим их, упомянув лишь о том, что суд был скорым, а судья не слишком разбирался в тонкостях. К тому же, он был попросту глух. Равно как и подсудимый.
Итак, заканчивался суд, вину похитителей Руссандола доказали, но по традиции нужно было выслушать и обвиняемых. Стражники вытащили вперед измученного ночью в тюрьме, ничего не понимающего Моринготто.
— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — грозно спросил судья.
— Эээ? — промычал несчастный.
— Говори! Кто ты? Откуда?
— Я? — догадался с третьего раза глухой горбун.
— Да, ты, — раздраженно повторил помощник судьи, которому хотелось уже поскорее закончить дело и пойти обедать.
— Я — горбун из Илуватар-де-Пари, звонарь, — печально сказал Моринготто.
Это почти все, что он знал о себе, однако в этих словах содержалось и нечто большее. Но можно ли было отдавать это на суд толпы? Как рассказать всем этим людям о том, что он о себе знал? О долгих днях одиночества всеми ненавидимого и гонимого существа, от которого отказались даже собственные родители, бросив его на пороге собора. Существа, которое лишь один в мире человек пожалел — тогда, много лет назад отец Сулимо нашел этого несчастного, уродливого ребенка и, сжалившись над ним, взял к себе. Как рассказать о том, как отец Сулимо заботился о нем? О прекрасных колоколах, в которые он яростно бил, желая порадовать отца Сулимо, которого любил страстно, единственного на всем свете, и за которого готов был отдать и душу, и тело?
— Зачем ты пытался похитить прекрасного Руссандола, показывавшего фокусы на площади?
— А-а? — Моринготто так задумался, что не сразу смог прочесть по губам вопрос.
— Зачем ты пытался? Похитить? Прекрасного? Руссандола?
— А-а-а? — они говорили слишком быстро, он честно пытался понять, но не мог. А люди почему-то подумали, что он издевается.
— ЗАЧЕМ ТЫ ПЫТАЛСЯ ПОХИТИТЬ РУССАНДОЛА, ВОНЮЧИЙ ПРИДУРОК?!!! — заорал один из стражников.
Вот в чем дело. Моринготто опустил голову. И правда, зачем? Он не знал этого. Знал лишь, что прекрасный Руссандол зачем-то понадобился отцу Сулимо, и тот приказал похитить его, а вопросов Моринготто своему богу не задавал.
— Я не могу этого сказать, — глухо ответил Моринготто и закрыл лицо руками.
Судье передали эти слова. Он грозно нахмурился.
— Ты смеешься над судом, несчастный?
Моринготто смотрел на него, не понимая, что тот говорит.
— Все ясно! И говорить тут больше не о чем! — судья вряд ли понимал больше, чем Моринготто, но в отличие от него он был судьей, и потому внушал доверие. — Он запирается, молчит, отказывается говорить с судом. А значит, виновен! Высечь его плетьми на площади, — судья помедлил, вспоминая, что тут что-то нужно добавить. И, гордо выпрямившись, закончил речь:
— Дикси!
Толпа разразилась рукоплесканиями и улюлюканьем. Судья и его помощник ушли. Моринготто потащили на площадь.
Что такое наказание плетьми и позорным столбом? Это когда сначала жестокая плетка разрывает тебе кожу так, что ты задыхаешься от боли, а потом не менее жестокая толпа несколько часов забрасывает тебя насмешками и разной гадостью. А ты изнываешь от того, что спина горит огнем, невыносимо мучаешься от неудобной позы и от жажды, а что до насмешек... то только крайне совестливый или застенчивый человек способен всерьез обращать внимание на смеющихся людей в такой момент. Лишь обида вспыхивает в сердце. Обида на человеческое жестокосердие, заставляющее людей смеяться над тем, кто и так сильно наказан.
Моринготто стоял у позорного столба. Толпа окружила его, запасы гнилых помидоров и насмешек не кончались, а спина болела сильнее и сильнее, и все больше мучила жажда. Но худшие страдания причиняла сердечная боль.
Может показаться странным, что у такого существа, как Моринготто, могло болеть сердце или вообще иметься какие-то чувства (во всяком случае, толпа бы в это ни за что не поверила), но именно они мучили его сильнее любого бича и насмешек. Нет, не несправедливость заставляла его страдать. Он очень хорошо понимал, что он тут делает и почему тут оказался. Он знал, что должен защитить своего господина и с гордостью выполнял свой долг.
А мучило его другое.
Со вчерашнего дня, с того момента, когда он впервые увидел Руссандола на площади перед собором, с того мига, когда их глаза встретились, он не переставал думать о нем. Что это было? Моринготто не понимал. Но даже тогда, когда он, по приказу своего господина, схватил фокусника и потащил его, оглушенного, туда, куда отец Сулимо приказал его принести, он старался делать это бережно. Глаза Руссандола, его голос, улыбка пробудили в темной душе Моринготто что-то, еще не затронутое, осветили уголок в сыром мраке пещеры и... внезапно во тьме засверкали алмазы.
Моринготто полюбил фокусника. Но сам не отдавал себе в этом отчета. И страдал от этого неимоверно: он хотел и одновременно не хотел видеть поразившего его, тянулся к нему и хотел бежать прочь.
Он облизнул сухие губы и застонал. Все-таки и физическая боль давала о себе знать, а жажда пересушила горло. Звонарь обвел взглядом толпу, но, не найдя ни в ком сочувствия, снова опустил голову. Осталось потерпеть до утра, сказал он себе. И решил держаться.
Вдруг по толпе пронесся шум. Моринготто услышал его, но не стал поднимать головы. Зачем? Наверное, это еще кто-то пришел полюбоваться на его страдания, глупо лишний раз потешать его.
А толпа вдруг стихла, и плеча Моринотто коснулась чья-то рука.
— Попей. Я знаю, после плетей всегда очень хочется пить, — прошептал кто-то, поднося к его губам щербатую плошку.
Моринготто жадно прижался к краю, выпил до дна и только потом посмотрел на пожалевшего его. И задохнулся. От счастья и от боли одновременно, потому что перед ним стоял тот, о ком он только что думал. Руссандол улыбнулся, слегка коснулся его плеча и тихо сказал:
— Держись.
Слезы подступили к глазам Моринготто, и он уже не мог остановить их.
На Париж ложился томный вечер. Карнавал окончился, люди вернулись к привычным делам, но разве завершение праздника когда-нибудь было помехой для влюбленных сердец? Нет, и еще раз нет.
Он летел по городу как на крыльях. Рыжие волосы развевались на ветру, густым плащом падая за спину, на губах играла мечтательная улыбка, глаза сияли, точно алмазы. Любовь озаряла его лицо таким светом, что редкие прохожие улыбались, лишь взглянув на него.
Вот и заветное место. Он остановился. Но где же тот, кого он так ждет, тот, до встречи с кем минуты становились часами, а часы сливались в годы? Сердце билось в груди, и он сжал кулаки, пытаясь успокоиться.
Ветер качнул ветки высокого дерева, и тень легла на дорогу, подкрадываясь сзади, но он даже не заметил этого. Потому что из-за угла появился Алдарон. Он шел быстро и, похоже, так же ждал встречи. Еще несколько шагов, они вскрикнули и бросились друг другу в объятия...
Можно ли описать то, что они чувствовали? Попробовать можно, но понять это способен лишь тот, кто хотя бы однажды любил по-настоящему. Но кто любил, тем не нужны слова, а кто не любил, тот не поймет, сколько бы мы ни старались, потому что для настоящей страсти нет подходящих слов в языке человеческом.
А они действительно любили друг друга... Страстно, нежно, с первой же минуты их встречи там, на вонючей мостовой, когда Руссандол с трудом шел, опираясь на плечо Алдарона, а Алдарон вздрагивал от этих прикосновений, как от огня...
С тех пор они уже не принадлежали сами себе. Алдарон не мог забыть роскошных кудрей и сияющего взгляда, Руссандол — могучих рук и героического образа. Дело не могло не закончиться новой встречей. Алдарон ходил как в бреду и все время напевал одно и то же:
Сон, светлый счастья сон, мой Руссандол ты.
Стон, грешной страсти стон, мой Руссандол ты.
Он сорвался с губ и покатился камнем вниз,
Разбилось сердце белокурой Ваны Лис.
Всевышний Эру, ты не в силах мне помочь!
Любви запретной не дано мне превозмочь!
Стой, не покидай меня безумная мечта!
В раба мужчину превращает красота.
Они держались за руки и не в силах были оторваться друг от друга.
Вдруг черная тень, которую по наивности не заметил Руссандол, привлекла внимание Алдарона. Он вскрикнул, вырвавшись из объятий, оттолкнул фокусника за спину и схватился за меч. Вернее, за то место, где должен был быть меч, потому что меча он с собой на свидание не взял.
— Стой! — закричал он, но было поздно...
А Руссандол, сильным движением отброшенный к стене здания, увидел лишь, как черная тень метнулась к командиру стрелков, столкнулась с ним и... Алдарон начал медленно оседать на мостовую.
— Нет! — он бросился вперед и упал на колени рядом. — Нет! Нет! — повторял он, рыдая, и пытался зажать рану на груди Алдарона. Рану, нанесенную острым кинжалом, теперь валявшимся рядом, на мостовой.
Но это было тщетно. Алдарон умирал. С трудом открыв глаза, в которых уже угасала жизнь, он слабо прошептал белеющими губами:
— Как... жаль... что мы встретились... так... поздно. Может быть... где-нибудь... в ином мире... мы и смогли бы...
— Нет! — рыдал Руссандол, почти не слыша его.
— Мы и смогли бы... — из последних сил прошептал Алдарон, и голос его прервался.
Руссандол схватил его, потряс:
— Нет, не умирай!
Но Алдарон уже не отвечал ему.
Руссандол отшатнулся. Полными отчаяния глазами он смотрел на того, кто принес ему столько счастья и столько горя.
— Нет... — взгляд его случайно упал на кинжал, так и валявшийся на мостовой. Дрожащей рукой он поднял его.
— Что ж! — воскликнул юноша в отчаянии. — Тогда и мне больше незачем жить!
— Как это незачем? — услышал он позади чей-то голос. — До суда и казни еще поживешь, убивец, — и чьи-то грубые руки схватили его за плечи. Руссандол вздрогнул, узнав голос, который принадлежал одному из тех типов, что недавно пытались его похитить.
— А мне за тебя, красавчик, награду дадут, — продолжал тот. — А ну не вырывайся! Шустрый какой! — негодяй вывернул его руку так, что Руссандол закричал от боли. — Нечего тут. Убил ты своего защитничка, молодец. Вот теперь и отдувайся.
Руссандол не отвечал на обвинения. Не было ни сил, ни желания говорить с этим подлецом, и какое-то странное равнодушие овладело его душой. «Не все ли равно, что теперь со мной будет?» — подумал он. Грубые руки связали его и куда-то потащили.
В то же время темная тень скользила по улицам Парижа. Люди шарахались от этого человека: от его грозного и безумного взгляда, перешептывались у него за спиной. Он же шел, ни на кого не обращая внимания, и что-то неразборчиво бормотал себе под нос.
То был уже знакомый нам отец Сулимо. Но что он делал здесь, в такой поздний час? Почему, как безумный бродяга, шатался по улицам города? Чья рука правила им и что его вело?
Любовь и ненависть клокотали в его душе и рвали ее на части. Любовь и ненависть выгнали его на улицу, любовь и ненависть вложили в руки кинжал, любовь и ненависть заставили вонзить его в Алдарона, и они же гнали теперь Сулимо в ночь.
Дело в том, что он тоже любил Руссандола. Только в отличие от счастливца начальника королевских стрелков любил давно и безответно. Уже несколько лет он наблюдал из окон собора, как Руссандол беззастенчиво показывает фокусы на площади, и страсть сжигала его душу. Он лишился покоя, не мог спать по ночам: везде, в шуме людских голосов, в свете солнца, в песне ветра, в ярких красках заката и даже в пении колоколов виделся ему образ рыжеволосого фокусника.
Он пытался бороться с этой страстью, но ничто не помогало. Огонь разгорался только сильнее, и в конце концов привел Сулимо в черную пропасть.
Сначала он решил похитить Руссандола, чтобы исполнить желаемое и успокоиться. Но задуманное не удалось, и Сулимо клял себя последними словами. Нет, не муки совести за то, что он обрек на позорный столб Моринготто, терзали его. Он разрывался от осознания бесчестности своего поступка и от того, что потерпел неудачу. Когда Руссандола отпустили, он начал следить за ним. Он крался за ним и за Вардиеттой, переночевал, снедаемый муками ревности, у порога дома Руссандола, видел, как тот пожалел Моринготто, видел, как кто-то вручил ему записку, от которой лицо Руссандола озарилось радостным светом.
Когда наступил вечер, Сулимо, вконец измученный, все еще крался за ничего не подозревающим Руссандолом. Видел их встречу с Алдароном. И если бы, если бы они только держались за руки, может быть, все бы не кончилось так трагично, но они бросились друг другу в объятия, и тут Сулимо потерял разум. Выхватив кинжал, величайшую свою драгоценность (несколько дней назад Руссандол потерял его на улице, а Сулимо подобрал и с тех пор не расставался с ним), он бросился на Алдарона и пронзил его.
Однако напуганный совершенным и горем Руссандола, он в ужасе бежал в ночь и теперь жуткой тенью бродил по улицам, бормоча что-то, словно безумный. Разум его помрачился, скорбь, ненависть и безответная любовь отравляли его душу ядом. Он прислонился к стене какого-то мрачного здания и зарыдал.
Рай, обещают рай твои объятья.
Дай мне надежду, о мое проклятье!
Знай, греховных мыслей мне сладка слепая власть.
Безумец, прежде я не знал, что значит страсть.
Распутным парнем, словно бесом, одержим!
Рыжеволосый, он мою погубит жизнь.
О, его насмешками я в траур облачен.
Hа муки страшные навеки обречен.
Часть 4
Вечер плавно перетек в ночь, а ночь в серый рассвет. Что-то неприятное, жуткое крылось в утренних сумерках, словно какая-то тень пришла ночью и не желала уходить с утренними лучами.
Стражники, несшие службу в городской тюрьме, зевали.
— Скорей бы уже солнце взошло, — сказал один из них. — Мерзкая ночка.
— И не говори, — поддержал его товарищ.
Вдруг кто-то постучал в дверь.
— Кого еще несет? — хрипло спросил первый стражник.
— Открой, сын мой, — раздался с улицы властный голос. — Это отец Сулимо, настоятель собора Илуватар-де-Пари. Я пришел исповедовать преступника.
— А что его исповедовать? — удивился стражник, тем не менее, открывая дверь. — Его ж еще не осудили...
— Осудят, сын мой, — ответил отец Сулимо, проходя в низкую дверцу. — Обязательно осудят. Дело там ясное.
Стражник в ответ только вздохнул и загремел ключами.
Руссандол лежал лицом к стене в грязной камере и ни о чем не думал. События вечера и ночи слились для него в один черный кошмар, высосавший все силы и не оставивший ничего, кроме желания умереть. Еще вчера он был любим, счастлив, полон надежд, и вся жизнь разворачивалась перед ним цветным ковром. А сейчас... все разбито, смято, Алдарон — тот, кто был для него ценнее жизни, убит, а его, Руссандола, обвиняют в этом преступлении. Он рассмеялся, но смех вышел жалким, быстро сменившись слезами. Поскорее бы все это кончилось, простонал фокусник.
Когда с протяжным скрипом отворилась дверь в камеру, он даже не повернул головы. Кто может прийти сюда, кроме стражников? И что они могут с собой принести?
Отец Сулимо смотрел на скорчившуюся на полу камеры фигурку. Вот он, виновник его боли, его страсти. Его мечта... Вот он, так близко, так рядом — один шаг и можно прикоснуться рукой... Но он не решался сделать этот шаг, да что там, даже слова застряли в горле, и он, натренированный столькими проповедями, впервые оказался нем.
Руссандол горестно вздохнул, словно ножом полоснув по сердцу Сулимо.
— Сын мой, — хрипло выговорил он.
Плечи фокусника вздрагивали.
— Сын мой, — голос отца Сулимо постепенно обретал уверенность. — Я пришел тебя утешить.
— Меня ничто не сможет утешить! — простонал Руссандол.
— Нет, — отец Сулимо подошел ближе и осторожно, словно боясь спугнуть, коснулся плеча пленника. — Нет! Ты еще молод, сын мой. Ты молод, у тебя впереди долгая жизнь, а все печали со временем забываются.
Ответом ему было лишь полное невыносимой боли рыдание, которое пронзило душу Сулимо.
— Дитя мое, милый мой! — всегда суровый настоятель собора сейчас сам был готов расплакаться. — Тебе еще не ведома жизнь. Ты скорбишь о том, о чем не знаешь и готовишься к смерти. А ведь я могу спасти тебя! Подарить тебе жизнь!
— Интересно, как? — хрипло спросил Руссандол.
— У меня есть сила и власть... — сердце отца Сулимо радостно забилось. — И если ты полюбишь меня... — забывшись, он схватил Руссандола и притянул к себе.
Фокусник вскрикнул, рванулся и с воплем отскочил к соседней стене.
— Так вот зачем ты пришел?! — воскликнул он. — И ты! Ты посмел! Прийти ко мне! В такой час! И предложить! Такое!
Его глаза горели, в них плескалось пламя, обжегшее Сулимо. Тот поднялся. В душе настоятеля собора разгорался гнев: еще никто не смел разговаривать с ним таким образом. Но в то же время он невольно залюбовался Руссандолом: в полумраке камеры, в измятой одежде, осунувшийся и измученный, но с пылающим взором, он был прекрасен как никогда.
Сулимо хрипло расхохотался.
— Подумай еще раз. Я предлагаю тебе жизнь! В обмен на лишь малую каплю...
— Убирайся! Никогда! Ты слышишь?! Никогда и ни за что! Негодяй! Мерзавец... — голос пленника сорвался, сменившись рыданиями.
— Что ж, — Сулимо пожал плечами, к нему постепенно возвращалось его ледяное спокойствие. — Посмотрим, как ты заговоришь после суда.
Суд, по традиции, был скорым и суровым. Все тот же глухой судья, которого уже начинало утомлять однообразие подсудимых (и можно только догадываться, как он утомил их), быстро вынес обвинительный приговор и отправился обедать.
Несчастный Руссандол, даже не пытаясь оправдываться или клясть судьбу, безропотно покорился своей участи. Договорившись о месте и времени казни, герои разошлись кто куда. Стражники отправились в кабак, свидетели в город в поисках новых зрелищ, отец Сулимо — в собор, Руссандол — в тюрьму, а судья с помощником, как уже упоминалось, обедать.
Казнь должна была состояться на рассвете следующего дня.
Выходя из зала суда, отец Сулимо бросил страстный взгляд на Руссандола, но тот гордо отвернулся, всем своим видом выражая презрение, чем вызвал особенный гнев толпы и горькую усмешку настоятеля.
Ночь Руссандол провел относительно спокойно, мужественно приготовившись к смерти и поплакав всего пару раз. Когда стражники явились за ним, он был тих, печален и озарен каким-то нездешним светом, ясный, словно утреннее солнце.
Поглазеть на казнь собралось много народа. В основном это были любители повеселиться за чужой счет, но встречались и идейные зрители. Идейные делились на два лагеря: те, кто жалел Руссандола, и те, кто его ненавидел. В первом были в основном девушки и сердобольные старушки, поклонницы его фокусов и красоты. Во втором же были только девушки — тайные воздыхательницы мужественного Алдарона. Который, к слову сказать, оказался живее всех живых.
То ли сбылось предсказание цыганки, данное ему еще в раннем детстве, что он не сможет утонуть даже в воде, то ли он себя так вел, что ни одна зараза его не брала, то ли просто был счастливчиком, но кинжал не пронзил сердце, а только слегка оцарапал нашего мужественного капитана. А крови было много просто потому, что много было ее у Алдарона, и щедр был он по натуре, а испугавшийся «страшной раны» Руссандол оказался слишком наивен и никогда не видел серьезных ран.
Поэтому ласковым летним утром Алдарон рядом со своей невестой вечноюной и вездесущей Ваной де Лис поправлял здоровье чашечкой целебного отвара и нежными улыбками Ваны.
— Скажи мне, родной, — по-лисьи улыбаясь, спрашивала Вана, — а где это ты умудрился так порезаться?
— Ах, любимая, — тем же тоном отвечал ей Алдарон, — стоит ли говорить о таких пустяках? Кинжалы десятка грабителей, не более того.
— Грабителей, которые показывают фокусы на площади? — ласково допытывалась вездесущая Вана.
— Милая моя, грабители чего только не показывают, — отшучивался бравый капитан.
Они еще долго могли бы продолжать обмен любовными признаниями, но тут на улице послышался шум, они прервались и обратили взоры с небес любви на бренную землю. По которой, как назло, двигалась процессия с осужденным Руссандолом.
— Ах! — воскликнула Вана, пожалуй, чересчур громко, — Какой милый юноша!
— Где? — Алдарон никак не мог увидеть его, хотя слепотой или рассеянностью никогда не отличался.
— Посмотри! Алдарон! Посмотри же вниз! — еще громче закричала Вана.
— Да что ты так вопишь? — возмутился капитан. — Я не вижу его, а тебя слышу даже лучше, чем надо!
— Ну как же так?! — Вана перегнулась через перила, рискуя упасть. — Вон он, вон! Это Руссандол, фокусник с площади!
Руссандол, услышав свое имя, поднял голову. Взгляд его серых, благородных глаз встретился с взглядом Аладарона, и они оба на мгновение застыли, Руссандол от неожиданности и удивления, Алдарон от страха, что его разоблачат.
— А, так это и есть тот самый фокусник? — небрежно спросил он, отходя вглубь балкона. — Хоть посмотрю на него, а то ни разу не видел.
— Да, тот самый фокусник, — улыбнулась Вана. — Тот самый, которого вчера судили за то, что ударил тебя кинжалом.
— Глупости какие! — с наигранным бешенством воскликнул Алдарон. — Я же никогда его не видел! А ранили меня грабители! Надо будет разобраться с этим делом, — сказал он и крепко поцеловал Вану.
На том они и порешили.
А что же бедный Руссандол? Увидев Алдарона, он замер, не в силах поверить своему счастью, ведь его любимый, его свет, которого он считал мертвым, оказался жив. С воплем «Алдарон! Алдарон!» он бросился к балкону. Но жестокие стражники схватили его, а бравый капитан, даже не услышав отчаянного крика, ушел в дом.
— Алдарон! — последний раз простонал Руссандол и без чувств повис на руках гвардейцев.
— Алдарон! — вздохнула толпа.
— Убежище-е-е! — прокричал чей-то отвратительный, хриплый голос.
И пока все в удивлении оглядывались на того, кто своим мерзким голосом внес диссонанс в общий хор, виновник этой отвратительной неразберихи выскочил из подворотни, разметал стражников и с криком «Руссандол! Убежище!» помчался к собору Илуватар-де-Пари.
Его пытались остановить, но куда им. Моринготто (а это оказался именно он) был самым сильным человеком в Париже.
Продолжение текста в комментариях
@темы: Воинство Валар, Этап: Кроссовер, БПВ-1
-
-
14.03.2013 в 23:19читать дальше
-
-
14.03.2013 в 23:19-
-
14.03.2013 в 23:19-
-
15.03.2013 в 01:34Бредово настолько, что прекрасно))
-
-
15.03.2013 в 01:37Примерно этого эффекта мы и старались достичь.
один из авторов
Спасибо
-
-
15.03.2013 в 11:19автор.
-
-
16.03.2013 в 21:21И мне тоже травы, пожалуйста. Бессовестно ржала, читая все это _____
-
-
16.03.2013 в 21:46-
-
18.03.2013 в 18:06Однако, насколько я понимаю термин «кроссовер», фанфик такого типа должен либо описывать попадание героя из одного худ. произведения в другое, либо создавать «смешение» двух произведений на основании похожих характеров или ситуаций. Интерес состоит в том, чтобы показать героев под неожиданным углом, осветить по-другому «каноническую ситуацию» либо просто позабавить читателя неожиданным смешением героев и ситуаций.
Здесь же автор ограничился просто «механическим» переименованием героев одного произведения в героев другого произведения. Какого-либо сходства ситуаций в двух взятых произведениях не наблюдается вообще и автор не озаботился его создать (разве что в начале есть попытка это сделать, обыграв выражение «верная жена», но этого, имхо, маловато для такого длинного фанфика). Сходства характеров тоже практически не наблюдается. В общем, я не очень понимаю, почему это «кроссовер». Эдак можно просто взять ситуацию из известной книги и переименовать ее героев, и все. Но это просто скучно и неинтересно, на мой взгляд.
Собственно, цели автора тоже не слишком ясны. Просто посмеяться над шаблонами приключенческо-любовного романа и фанфикшена? Это делали уже не один раз, и, смею сказать, гораздо более удачно. Особого смеха фанфик не вызывает.
В общем, «кроссовер» как «кроссовер» вышел неудачным, имхо.
Теперь о недостатках самого сюжета, насколько я их заметила.
1. Не рассказано, что произошло с Фьенором. Обычно в такого рода произведениях в конце все «тайны» раскрываются. Следовало рассказать, что произошло с героем, как он «дошел до жизни такой».
2. В начале Нэр да Нель говорит о «третьем ребенке», но в конце мы видим только двоих детей. Куда делся третий? Если он не нужен для сюжета – незачем было его упоминать в начале.
3. Если уж автор хотел создать «французский колорит», обращение «леди» в тексте выглядит неуместным. Если же это попытка посмеяться над шаблонами или необразованностью фанфикеров, она неудачна.
-
-
18.03.2013 в 18:48-
-
18.03.2013 в 21:09автор понимает термин более широко
Какого-либо сходства ситуаций в двух взятых произведениях не наблюдается вообще
в том и цимес
Собственно, цели автора тоже не слишком ясны
ну увы
Следовало рассказать, что произошло с героем, как он «дошел до жизни такой».
смотрите второй сезонвообще, довольно знать, что король захотел от него избавиться, а как это происходило, пусть читатель пофантазирует, если можетКуда делся третий?
во-первых, тогда уже третий и четвертый, во-вторых,
смотрите второй сезонживет с матушкой. в-третьих, автору так захотелосьобращение «леди» в тексте выглядит неуместным
а вот тут автор действительно лажанулся
-
-
18.03.2013 в 21:16Тогда мне этого не понять
вообще, довольно знать, что король захотел от него избавиться, а как это происходило, пусть читатель пофантазирует, если может
Дело в том, что в литературе подобного жанра это всегда проговаривается. Если вы уж взялись за такое...
тогда уже третий и четвертый
Откуда четвертый, если Руссандол - третий, и я так понимаю, что супруги расстались еще до его рождения?
во-вторых, смотрите второй сезон живет с матушкой.
А можно цитату? Я, вероятно, ее упустила.
в-третьих, автору так захотелось
Можно хоть десяток. Просто обычно об их судьбе упоминается (если уж в конце вся семья собралась...)
-
-
18.03.2013 в 21:26я точно помню, что собирались, но что-то видно, толкнуло нас под локоть промолчать
Откуда четвертый, если Руссандол - третий, и я так понимаю, что супруги расстались еще до его рождения?
ну как же: Нэр говорит, что у них будет уже третий ребенок, т.е. два уже есть. А "третьим" оказались близнецы.
А можно цитату? Я, вероятно, ее упустила.
Можно хоть десяток. Просто обычно об их судьбе упоминается (если уж в конце вся семья собралась...)
этого нет в тексте, это был спойлер ))) семья еще не собралась - матушки же нету надо писать продолжение...
-
-
18.03.2013 в 21:34По фику получается, что третьим был Руссандол и его-то мать спрятала от отца, который его "не признавал". Если автор что-то другое имел в виду, то он ввел читателей в заблуждение - намеренно или нет. Если намеренно - то я не понимаю, зачем это нужно.
-
-
18.03.2013 в 21:39-
-
18.03.2013 в 21:42-
-
18.03.2013 в 21:46отсюда неясно, что юноша и девушка - близнецы?
И зачем было прятать только девочку?
не, ну можно было спрятать обоих и потом долго говорить мужу, что ребенка тролли унесли, угу
-
-
18.03.2013 в 21:51Нет. Отсюда ясно, что они брат и сестра
не, ну можно было спрятать обоих и потом долго говорить мужу, что ребенка тролли унесли, угу
Эм, тогда мне совершенно непонятна логика Нэр да Нель.
-
-
18.03.2013 в 21:55если смотрясь в зеркало, вы видите что-то, отличное от своего лица, тогда ой
не, ну можно было спрятать обоих и потом долго говорить мужу, что ребенка тролли унесли, угу
-
-
18.03.2013 в 21:56Нет. Отсюда ясно, что они брат и сестра
не, ну можно было спрятать обоих и потом долго говорить мужу, что ребенка тролли унесли, угу
Эм, тогда мне совершенно непонятна логика Нэр да Нель.
-
-
18.03.2013 в 22:02-
-
18.03.2013 в 22:09-
-
18.03.2013 в 22:11-
-
18.03.2013 в 22:13-
-
18.03.2013 в 22:16-
-
18.03.2013 в 22:16-
-
18.03.2013 в 22:19-
-
18.03.2013 в 22:21Но надеюсь мы с Вами поняли друг друга
-
-
18.03.2013 в 22:25-
-
18.03.2013 в 22:27плеткупоп-корн