Голосование - Пятый раунд

[Битва Пяти Воинств]

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 24 ноября.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд, Голосование

---

Эглет — Пятый раунд

[Эглет]

Название: Половина
Задание: Берег встретит героя

...

Берег встретит врага. Нас всегда было двое, А теперь только я
Размер: 242 слова
Жанр/категория: джен, драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Даэрон
Примечание: POV первого лица, условное АУ по одной из версий: Даэрон — старший брат Лютиэн



Это всё кровь матери. Её сила струится внутри, пусть мне и досталось немного. Её природа во мне таится, а в тебе всегда была так явственна.

Была.

Ты ушла дальше, чем когда-либо прежде, я почувствовал это совершенно точно. Это всё ещё больно, хотя прошли годы. Огни Элберет холодны — я надеюсь, это только кажется отсюда, из зимнего леса, а там, в потоках, через которые вы двое странствовали, холода нет.

Небо подобно Великому Морю — и где-то за пределами здешнего разумения, я знаю, тоже есть берег, на который он привёл тебя, потому что это позволено его народу.

Для меня тот берег недостижим, несмотря на наследие, что оставила нам с тобой мать. Смешно.

Моё одиночество я выбрал, потеряв тебя в очередной, но не в последний раз. Тогда я не знал, что оно не было настоящим — ты вернулась, и, вопреки всему, я почувствовал такую радость, которую не может теперь постичь мой собственный разум, разум Воплощённого. И горе, которое не в силах понять никто из Священных, кроме нашей матери.

Я помню день, когда ты родилась.

Я помню все наши дни.

Я был странным существом, которое, возможно, вовсе не должно было появляться на свет — но ты пришла в мир, и моё одиночество закончилось.

Никто, даже твой смертный, никогда не смог бы так чувствовать тебя, как чувствовал я. Он никогда бы не смог понять, что забрал у меня.

Это всё кровь, сила и узы, выше моего собственного понимания. Я не виню мать, не виню отца, но я знаю точно, особенно теперь: это слишком много, чтобы просто быть.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Мирный феаноринг - Пятый раунд

[Мирный феаноринг]

Название: Слабоумие и отвага
Задание: «Сладкая парочка»
Размер: мини, 1768 слов
Категория: джен
Жанр: AU, драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Фингон, Маэдрос
Краткое содержание: «история-со-спасением», теперь — в космосе.
Примечание: космоопера!AU

Сфера Ангбанда выглядела чудовищно. Впрочем, назвать сферой эту структуру, заключающую в себя едва не всю систему Тангородрим, можно было только условно — казалось, оболочку шара смяли небрежной рукой, а потом попробовали расправить, да так и бросили. Повсюду зияли дыры и проломы, торчали острые углы непостижимых конструкций, причальные палубы, внутренние блоки и кто знает что еще.
«Апельсиновая кожура, вот на что это похоже, — неожиданно подумал Финдекано. — Если почистить апельсин одним куском, потом бросить засыхать, и еще натыкать туда иголок — вот что-то вроде такого и выйдет. Только эта штука еще и черная».
Сердце системы — красный карлик — беспокойно пульсировало, то и дело выбрасывая багровые протуберанцы. По обшивке сферы кое-где ползали многоногие ремонтные боты — лениво, будто им не хватало энергии; время от времени вспыхивали дюзы кораблей, заходящих на посадку или выходящих из активных доков, но это происходило редко. Ангбанд восстанавливал полную функциональность медленно, очень медленно.
(«Интересно, а планеты эта штука переварила или просто... инкорпорировала? Были же здесь какие-то планеты...»)
Разведкатер, заглушив двигатели, укрылся в глубокой черной тени одной из торчащих конструкций, на внешней обшивке крепости, и Финдекано пытался прикинуть, куда двигаться дальше. Точнее — какая из потенциальных точек входа находится ближе всего к его цели.
Одна его рука лежала на приборной панели, методично перебирая частоты передач. Сканировать эту громадину было попросту бессмысленно — такую сложность структуры никакой сканер не пробьет, сигнал увязнет, а уж найти здесь одного-единственного пленника — никаких шансов... (и не думать о том, что можно и вовсе не найти, не позволять себе думать) Оставалось только прощелкивать все частоты в инфосфере, одну за другой, и ждать, пока среди них не мелькнет знакомый код аманского аварийного маячка. Все равно что расслышать шепот в тысяче шумных голосов — но Финдекано верил своей удаче. А если он до сих пор жив и остался незамеченным, значит, удача на его стороне.
Он откинулся на спинку пилотского кресла, бездумно глядя в черноту за армированным стеклом кабины.
Еще несколько кораблей, совсем уж нечеловеческой конструкции, кружили вокруг звезды по вытянутым эксцентрическим орбитам, ныряя иногда внутрь сферы, останавливаясь в произвольных точках или меняя направления. Легендарные «Орлы», творения столь же легендарных Древних — загадочной расы, от которой не осталось ничего, кроме их технологий. В отличие от систем типа «Айнур», «Орлы» не обладали полноценным искусственным интеллектом — это был скорее псевдо-разум, впрочем, на независимые действия его хватало. В Валиноре они обычно патрулировали границы системы, но возвращались к центральной станции для подзарядки, так что нолдор успели на них насмотреться. Считалось, что управлять ими невозможно, хотя можно выйти на контакт...
Он едва не пропустил сигнал — настолько слабым тот оказался. Поспешно переключая частоту на предыдущую, порадовался, что не стал доверять автоматическому распознаванию: машинный интеллект с куда большей вероятностью принял бы это за случайные помехи. Но сигнал все-таки был. Прерывистый, точно нить неровно бьющегося пульса, но несомненный.
И относительно недалеко. «Вот уж точно, слабоумие и отвага — наш девиз», — хмыкнул Финдекано, активируя двигатель — осторожно, в четверть мощности.
На то, чтобы отыскать среди обломков и внутреннего бардака недостроенную причальную палубу, много времени не ушло. Попытки взломать шлюз заняли немного больше — все-таки таланты у него лежали в другом направлении, хакерское мастерство никогда ему особенно не давалось... Наконец, после особо заковыристого ругательства, замок шлюза пискнул и замигал лампочками, открываясь. Финдекано шагнул внутрь Ангбанда.
В коридорах царил полумрак — опять экономия энергии? Впрочем, это было ему только на руку: в черной нолдорской броне он успешно сливался со стенами. Гравитация странно колебалась, будто угрожала отключиться вовсе, поэтому дезактивировать магнитные подошвы ботинок он не стал.
Ему по-прежнему везло: патрули попались на его пути всего дважды. Оба раза он отступал в темноту боковых коридоров и ждал, стараясь даже не дышать. Финдекано не сомневался в своих способностях справиться с десятком орков, но кто-нибудь успел бы поднять тревогу. Орки вызывали у него отвращение и жалость: пленники Моргота, киборгизированные с жестокой прагматичностью, лоботомированные до потери свободной воли. Из каждого можно было сделать... такое. Финдекано старался не думать, что это, марширующее мимо с механической размеренностью, — тоже когда-то были люди. Квэнди. Такие же, как он.
У него не было карты — сканировать коридоры изнутри он не рисковал, слишком легко импульс мог его выдать — только сигнал маячка. Тонкая дрожащая линия в углу экрана на сетчатке — слабая, но упрямо не прерывающаяся.

...Замки здесь были для тюремного блока какие-то даже обидно хлипкие. Пара секунд брутфорса — и готово.
Пленник сидел в кресле в центре камеры, странно неподвижный. Не шевельнулся он и на звук распахнутой двери, только поднял на вошедшего взгляд.
— Что, опять пытать пришли? — губы дернулись в кривой усмешке. — И не надоело еще?
— Нэльо, ты что? — оторопел Финдекано. — Я ведь...
Но он тут же осознал, как выглядит в броне — угловатый черный силуэт, и лицевая пластина снаружи непроницаемая — конечно, как тут узнать. Он поспешно сорвал шлем.
— Нет, — Майтимо едва заметно покачал головой. — Ты не Финдекано. Не можешь им быть. Сколько вас уже тут было, кем вы только не прикидывались... Нет.
Глаза у него были — пустые, будто бы прозрачные. Будто он смотрел... не сквозь собеседника, но параллельно ему, на что-то еще.
Двойное восприятие, понял Финдекано. Понял за секунду до того, как увидел провод, уходящий в нейрошунт на затылке, под неровно остриженными рыжими волосами. Виртуальная реальность, с почти полным погружением, и не нужны ни замки, ни оковы. Самая надежная тюрьма — в собственной голове.
Он бессильно сжал кулаки. Развернувшаяся рядом — сработала на открытую дверь? — консоль услужливо мигала голографическим экраном, но одного взгляда на плотные строчки кода Финдекано было достаточно, чтобы знать: эти пароли он не подберет. Здесь такое шифрование, что его можно десять лет ломать и ничего не добиться.
Он все равно потыкал в код — почти наугад, вдруг повезет — но настолько далеко его удача, похоже, не распространялась. А выдергивать из виртуальности просто так, без нормального выхода — значит гарантированно сжечь нервную систему, и последствия любые, вплоть до летальных. Могут быть микроинсульты, может быть непредсказуемая психосоматика в зависимости от того, какие процессы происходят там внутри, может парализовать напрочь, можно остаться овощем...Смертельный исход казался еще и не худшим вариантом.
От отчаяния ударив кулаком в стену, Финдекано выругался так, что отец — ревнитель приличий — упал бы в обморок, услышь он подобные выражения. Неужели всё закончится так бессмысленно, почти у самой цели?
— Финьо, — вдруг выговорил Майтимо — по-прежнему ровно, почти без эмоций. — Ты что же. Ты настоящий?
— А ты что, сомневался? — он резко развернулся на пятках, намереваясь встряхнуть Майтимо за плечи — и замер. Кто знает, что он видит, что происходит в его голове. Что он видел раньше.
— Я не верю. Я никому уже не верю, сколько их здесь было... разных. — Он говорил так, словно на одну только формулировку связной речи у него уходили все усилия, на мимику или жесты их уже не оставалось. — Но никто из _них_ не стал бы пытаться меня вытащить. Кем бы ни притворялись. Нелогично. Невозможные действия их система отрицает.
— А еще тройной нолдорский загиб ни один искин не воспроизведет, да?
Дурацкая шутка, но, кажется, сработала — Майтимо на долю секунды улыбнулся.
— Убей меня, — сказал он вслед за этим, всё так же спокойно. — Пока можешь — убей.
— Да сейчас! Не дождешься. Я тебя вытащу, подожди, я что-нибудь придумаю...
— Поздно. Некогда думать.
Точно услышав его слова, сработали наконец сигналы тревоги, заливая камеру мигающим красным светом. Времени и в самом деле не оставалось, еще несколько минут — и сюда доберется ближайший патруль.
Терять нечего, с пугающей четкостью осознал Финдекано. Либо сейчас здесь будет два трупа — даже не пленников, у орков алгоритмы тупые, они стреляют сразу на поражение — либо... Ну, да, в худшем случае — все равно два трупа.
— Нэльо, ты... потерпи, пожалуйста, — скороговоркой пробормотал он. — Это быстро.
И, не давая себе задуматься дальше, выдернул проклятый провод. Майтимо не закричал — только напрягся всем телом, сжал кулаки так, что из-под ногтей выступила кровь, и тут же обмяк.
Финдекано проверил пульс — живой. Пока что приходилось довольствоваться этим.
— А теперь, — сказал он самому себе, почему-то вслух, — пора валить. И быстро.

Вариант того, что придется, возможно, тащить бессознательное тело, он всё-таки предусмотрел — и как никогда порадовался, что нолдорская наука создала портативные антиграв-генераторы. Оставалось только придерживать груз, чтобы тот не заносило на поворотах. В свободной руке Финдекано сжимал бластер, выставленный в режим полуавтоматического огня. Оставалось надеяться, что на пути попадется не слишком много орков.
Первый встреченный отряд он расстрелял сразу же, не сходя с места. Из второго двое сумели подобраться вплотную, и пришлось прикончить их силовым мечом. Пока что это были только патрули, персонал тюремного блока. А вот что будет, когда подтянутся подкрепления...
Финдекано начинал опасаться, что добраться до своего катера попросту не успеет. Слишком далеко, слишком долго — а карты у него как не было, так и взяться ей было негде. Он старательно не думал об отчаянии и о том, чтобы сдаваться. Очень старательно.
Экран на сетчатке вдруг мигнул странным сигналом — похожим на привычную валинорскую кодировку, но неуловимо чужим. Сообщение — слова, всплывающие из мешанины чуждого кода — было предельно простым: «помощь», «здесь», координаты. Совсем рядом, куда как ближе, чем его несчастный катер.
Неужели «Орлы», изумился Финдекано. Он слышал, что они способны на контакт, но чтобы древние машины делали это по собственной воле... Но ничего другого, способного оказаться хотя бы не враждебным, в этой крепости не было.
По указанным координатам — всего через три поворота и одним уровнем выше — обнаружилась еще одна причальная палуба, на этот раз закрытая. «Орел» стоял там, приветливо откинув трап — точно протянутое крыло.
— Ты что же, в самом деле хочешь нам помочь? — зачем-то спросил Финдекано.
«Орел» замигал огнями, опоясывающими корпус. Очевидно, это было согласие.
— Ну... спасибо, железяка, — хмыкнул Финдекано, поднимаясь на борт. — Вот уж чего не ждал...
Внутри не было ни кресел для пилота и пассажиров, ни пульта — вообще ничего, только голографическая панель в передней части. Возможно, силовые поля, окружающие корабль, удерживали и его содержимое, оберегая от перегрузок, но выглядело это все равно неуютно. На людей здесь явно не рассчитывали.
Финдекано подошел к панели. Интерфейс был не просто странный, а очень странный, но все-таки понятный — еще бы, основа же одна, что у этой штуки, что у аманской техники... Управление требовало полного погружения в виртуальность. Хорошо, что у них всех стояли валинорские импланты — можно было рассчитывать на совместимость...
Сознание старой машины не отталкивало его. Не приветстовало, просто присутствовало рядом, но и не мешало. Он вывел «Орла» из ангара — мимолетно порадовавшись, что защитные системы Ангбанда не решатся по ним стрелять, потому что если здесь рванет реактор, то разнесет полкрепости — и задал курс на систему Митрим.
За спиной раздался шорох — кажется, Майтимо пришел в себя. Финдекано бросился к нему.
— Ты как? — разумеется, он задал самый идиотский вопрос из всех возможных. Ну ладно, не самый, мог бы еще спросить «ты в порядке».
— Не знаю, — Майтимо медленно моргнул. — Тела не чувствую. Почти. Будто... будто кусками. И шевелиться... не могу.
Еще бы, после внештатного выхода из полного погружения... Повезло, что не случилось кровоизлияния в мозг. Повезло, что его всего лишь парализовало, и, может быть, это даже обратимо. То, что способен еще и разговаривать — это вообще чистая случайность.
— Всё будет хорошо, — пообещал Финдекано, стараясь говорить как можно убедительнее. — Теперь всё точно будет хорошо.
— Не верю, — слабо усмехнулся Майтимо. — Не бывает. Но... ты настолько упрямый, что, может... и вправду будет.



Название: Среди звезд
Задание: «Сладкая парочка»
Размер: тумблер-коллаж, 600
Категория: джен
Рейтинг: G
Примечание: космоопера!AU; иллюстрация к тексту «Слабоумие и отвага»

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Одна звезда - Пятый раунд

[Одна звезда]

Название: Всё сокрытое
Задание: "Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Размер: ~ 7100 слов
Жанр/категория: джен, серия пропущенных сцен, драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Гвиндор, остальные
Предупреждение: авторская интерпретация канона

1.
Глаза эльфа — по виду он синда, и, судя по знакомой повадке, из пограничной стражи (только вот чьей?..) — смотрят на него со вниманием. А еще, похоже (слово даже в мыслях кажется странным, чуть ли не диким), — с добротой.
От этого взгляда делается страшно: так, как не было ни разу в темных, подернутых паутинными тенями лесах плоскогорья, некогда звавшегося Дортонионом.
И он смотрит в ответ, просто смотрит — так, что этому синда впору, верно, подумать, что вместе с рукой Гвиндор потерял и язык. Мгновения утекают, точно песчинки, с почти слышным опасным шорохом — как ощутимый не ушами, всем существом, отзвук землетрясения или обвала.
Он кашляет — от одного этого смутного напряжения, надсадно и глухо.
— Не молчи, друг. — Другой эльф дотрагивается до его плеча — нарочно так, чтобы не спугнуть.
«Если тебя вовсе можно называть другом» — слышится в предупредительной интонации.
Он приказывает себе встряхнуться; и у него выходит хотя бы назвать себя — выговорить своё прежнее имя, — но дальше…
— Я был пленником, — говорит Гвиндор, сын Гуилина (это я; это меня зовут так). — Я бежал.
Но если бы этот эльф только знал… Что сталось бы с этой его суровой добротой, с этой уверенной, осторожной попыткой помочь, подвести к костру, усадить поудобнее? (Ни разу не повернувшись при этом так, чтобы оказаться в уязвимой позиции — пусть даже Гвиндор и не в том состоянии, чтобы суметь как следует извернуться и ударить мечом).
Гвиндора сдавливает, как между двух огромных ладоней, памятью об отчаянии. Оно — невообразимо огромное — накрывает сверху, давит на грудь, и вдох едва идёт сквозь стиснутые зубы, а сердце в груди вяло пульсирует выброшенной на берег медузой. А потом — кончается, отхлынув мгновенно: в точности, как… тогда.
У него не хватило сил умереть. Даже тогда, когда ему дали почувствовать всё это в полной мере — дали прийти в себя и вспомнить, со всей ужасающей полнотой, последовательность событий, которые он — и никто больше, к чему лгать себе же самому?.. — привёл в движение.
Он не хотел видеть других — других эльфов, особенно тех, кто оказался в неволе в последней битве. Он не хотел помнить. Он… согласился. И был чуть ли даже не рад (насколько было вообще похоже на радость смутное чувство-тень, встрепенувшееся под ребрами в давящей, лишающей воздуха, темноте), что его знаний — его мастерства, пусть и меньшего, чем у тех, кто учил его когда-то в Нарготронде, — оказалось достаточно. Знаний о том, как создаются рукотворные пещеры и переходы в толще камня — без тяжкого изматывающего труда, но с твердым и точным рассчетом.
Ему дали под начало других рабов — смертных, глядевших отупело и смутно, не спрашивающих ни о чем, — и позволили спать в отдельной клетушке, где едва удавалось вытянуться в полный рост, но было — зато — и чисто, и даже в какой-то мере светло.
И простителен еще был бы простой подневольный труд, труд под страхом худшей судьбы, чем смерть — вот только эльфам редко приходится просто сгибать спину в шахте или кузнице, орудуя молотом или киркой. Жители лесов и холмов не выдерживают долго или признаются негодными сразу же; а что касается нолдор или тех, кто смешанной крови…
Есть причина, по какой любой нолдо должен предпочесть смерть — плену. Должен.
Тот, кто использовал на благо Врагу хотя бы часть драгоценных знаний, неизбежно вызовет подозрения и в ином. Но вот только…
Он не мог не бежать. И не может себе позволить быть убитым — сейчас, если ему удалось выжить до этого.

…Ему повезло.
Его отправили, в конечном счете, не в Железные горы — этот карьер был открыт на северных склонах Дортониона ещё при Ангроде. И именно это, должно быть, заставило его вспомнить, вырвало из отупелого дурмана, в котором он сам существовал как будто отдельно от своих умений и знаний.
Он мог видеть небо. Рискни — и он оказался бы на свободе. Тем более… кто знает, что будет, когда карьер истощится?
Он не мог решиться.
(Неудача — и всё закончится.
Боль — можно перетерпеть.
И жить без руки — можно.
Но даже Маэдрос…
Не так — сколько раз Гвиндор сам, тогда, на военном совете, посмотрел ему в лицо, а сколько — на руки. И кто из военачальников, из тех, кто не разговаривал с владыкой Химринга каждый день и не привык, делали так же — смотрели, ощупывали взглядами хитрые пуговицы и затейливые застежки перевязи для меча и на конской упряжи — такие, чтобы калека справился с ними, не прося помощи. И почему сам Гвиндор отвел взгляд, случайно заметив, как оруженосец переплетает Маэдросу косу перед обратной дорогой.
Каково ему терпеть это — каждый день, день за днём…)
Но всё-таки. Нарготронд.
Его город. Добраться. Вернуться. Он должен был…

…Как и все, кто работал с гремучей смесью, он полагался на расчет и музыку.
Сторожа на музыку не полагались — как и угрюмые смертные, отданные под его начало; но они же и не отмеряли точно смесь и не рассчитывали безопасную длину запального шнура.
Сторожа только укрепляли цепь (всего отличия, что не такую тяжелую, как у обычных рабов) на вбитом в скалу костыле с проушиной — чтобы если вдруг ему, Гвиндору, вдруг захочется использовать взрывной состав как-нибудь не так, он даже и не надеялся уйти живым и даже просто целым. Вот когда раскуют и выведут — пожалуйста.
Глупая предосторожность — запретные вещи можно делать у всех на виду, главное при этом держать в голове, что происходит именно то, что и должно происходить.
И это место — именно это, — он оставил напоследок.
Положить — меньше, смешать — иначе, запалить — незаметно, не дожидаясь. Натянуть цепь — до кровоточащей ссадины на запястье, до звона и до предела, распластавшись за давно примеченным небольшим, но прочным выступом и, может быть…
Нет, взрывом, ограниченным, направленным — настолько узко, насколько это вообще возможно, — если и не разобьёт цепь, то повредит — в этом он не сомневался. А вот рука останется целой, только если повезет. Если хватит сил удержать песню и удержаться за камень самому. Если ингредиенты для гремучей смеси будут должной чистоты и результат получится таким, как нужно.
(В последнем он сомневался больше, чем во всём остальном. Морготовы рабы портили тому войну, как могли.)
А потом — без перерыва — гораздо сильнее взорвётся другой подготовленный загодя заряд: чуть дальше, там, где порода непрочная, рыхлая, пронизана трещинами. Произойдёт обвал, и, если повезет, все решат, что его похоронило… вместе со всеми прочими, кто окажется рядом.
(Не то чтобы ему не было жаль их — но такое жалкое существование, которое язык даже мысленно не поворачивался называть жизнью, милосердней даже было прервать; и кроме того… разве их гибель теперь добавит сколько-то веса к тому, что уже — на его плечах?)
Зелье-корень он утащил заранее — что помогало от боли оркам, наверняка годилось и эльфу. Была у него и другая нужна вещь — кристальный светильник, каким он пользовался в работе в подземельях.
Должно быть, кто-то из пленных знал секрет феаноровых ламп и теперь, к своему несчастью, мог делать такие же светильники здесь — правда, светили они странным, мертвенным, иссиня-белым светом, словно Ангбанд был противен даже рукотворным кристаллам.
Гвиндор погиб бы без света — да и с ним перед глазами все равно неотступно колыхалось мутное, сзелена-серое марево, сквозь которое едва можно было различить окружающее. Но выбора не было, потому что выбирать приходилось между этим — и болью.
Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как ему удалось уйти — боль приходила, как только проходил дурман: пронизывала насквозь, тошнотворными волнами, сотрясающими всю левую половину тела с каждым ударом сердца — словно кроме руки переломаны и все ребра. Но наконец — почти не веря себе, уже проваливаясь в сонно-обессиливающее забытье, — он нашел укрытие: песчаную промоину между корнями одной из высоких сосен, чуть ли не нору, в которую он и забился, точно раненый зверь.
Сколько он пролежал там до того, как понял, что за спиной у него вовсе не корень? Должно быть, долго.
Едва слышный металлический лязг — вот что его разбудило, и он замер, едва дыша, не шевелясь. Гробовая была вокруг тишина — ни шороха; такая, что он в испуге сунулся проверить — не засыпало ли вход в пещерку, но следом лязгнуло — снова — уже за спиной.
Со стоном — так тяжело было повернуться в этой могиле — Гвиндор потянулся проверить и наткнулся вовсе не на шершавый, смолистый корень — на полуистлевшую ткань, на шероховатые пластины, на что-то сухое — и вначале всё не мог понять, что это, смутно догадываясь и не позволяя себе догадаться.
Не он первый скрывался в этой пещерке.
У него, того, который смотрел на Гвиндора черными иссохщими провалами глазниц, был при себе меч. Короткий, простой и даже грубый, человеческой, пожалуй, работы, но в заговоренных, слишком длинных для этого меча ножнах: лезвие лишь едва-едва было тронуто ржавчиной. Хотя и затупилось, конечно.
Яснее ясного стало: беглец был ранен, как и сам Гвиндор, скрывался от неприятеля, свой меч потерял, чужой подобрал, и не выдержал — здесь и остался, хитлумец ли, верный ли дома Феанора — не разберешь.
А и останься он жив, в плену, был бы сейчас, должно быть, рабом Ангбанда — может быть, ковал бы мечи, если бы из него удалось вырвать секрет…
Гвиндор ещё держал в руке светильник, разглядывая лежащий на коленях меч, когда через горловину входа посыпался песок и эльфийский звонкий голос коротко велел:
«Выходи, кто тут есть!»

…и он начинает все-таки говорить: превращая тюрьму отчаяния в застенки наяву, а мертвеца — в дарителя, слишком нерешительного, чтобы использовать подаренное самому.
И пока что — ему верят. Пока что.


2.
Гвиндор чувствует облегчение, увидев, наконец, стражей из пограничного патруля — они появляются вокруг почти незаметно: словно сама земля, покрытая высокой травой, расступилась, выпустив их. Сразу — готовым кольцом, нарочито широким, но любого, кто усмотрел бы в этом надежду, ждёт верная смерть.
Лук одного из стражей уже натянут — и на тетиве, верно, лежит отравленная стрела; но отчего-то это совсем не страшно — и Гвиндор выпрямляется, вдыхает полной грудью, смотрит прямо, не отводя глаза, на тех, кого уже отчаялся разглядеть за несколько дней пути.
Они со спутником шли на юг от Иврина — по исконным нарготрондским землям; и путь к светлому озеру всегда бдительно охранялся — на случай, если государь решит выехать и спросить совета у благословенных вод. Однако увиденное Гвиндором по дороге было больше похоже не на скрытность — на опустошение. (Он гнал от себя прилипчивый страх, насколько мог; он должен, обязан был верить, что Нарготронд стоит, что Нарготронд силён, как прежде — иначе всё было бы зря: и его побег, и убогие попытки отыскать что-нибудь съедобное в отравленном Тенью лесу, и то, как жалко скорчивался он, прижавшись к ближайшему дереву или камню, пока его спутник, Турин, даже будучи не в себе, методично сносил головы напавшим на них — порченым волкам или орку-другому).
Но облегчение быстро сменяется удивлением — есть что-то странное в том, как эти десятеро смотрят на них, обходят кругом, не торопясь ни спускать стрелы, ни требовать назвать условленные слова.
Гвиндор вновь обводит их взглядом — теперь они немного ближе, и это проще — пытаясь понять: знаком ли ему кто-то из них. Даже служа в гарнизоне Тол-Сирион, он знал многих нарготрондских стражей — сопровождавших караваны с припасами, гонцов, а также тех, кто не жил в крепости на острове постоянно, как сам Гвиндор, а приезжал туда на установленный срок — до новой смены.
Но раньше, чем он успевает хоть кого-то здесь вспомнить, внимание стражей обращается к Турину — и тот не выглядит обеспокоенным этим вниманием: без спешки или нарочитой задержки поднимает руки, показывая добрые намерения. И словно ждет чего-то.
Командир отряда — кем еще он может быть, с незаметной для посторонних блестящей нашивкой на рукаве кожаной куртки? — глядит ему в лицо: чуть нахмурив брови, выступив на дополнительный шаг вперед, но без прямой враждебности: пальцы только лишь раз проходятся поблизости от кинжала на поясе; кинжала, который — Гвиндор почти видит это, как наяву (как видел не раз) — может без промаха ударить в незащищенный участок между плечами и затылком или войти под подбородок за один взмах.
Тогда Гвиндор начинает говорить — вот только его голос звучит резко для его собственного слуха, и в торопливых, коротких фразах меньше достоинства, чем хотелось бы.
Слова — точно сухие желтые листья, что легко ломаются в пальцах.
И каждый такой стылый осколок исчезает в мокром густом тумане — бесследно.
Взгляды обращаются к нему всего на мгновение-другое — безучастно мазнув по лицу, — и вновь сосредотачиваются на Турине, имя которого еще даже не прозвучало.
Словно бы это Турин привел к ним Гвиндора — а не наоборот. Словно это Гвиндор — гость здесь, проситель.
Пальцы единственной оставшейся руки сами собой сжимаются в кулак.
Преодолевая злость, комком собравшуюся под горлом, он собирается заговорить и о своем спутнике, обозначить их, различить, кто есть кто — но Турин преграждающим жестом направляет руку перед его грудью. Вовсе даже не опасаясь, что резкий жест повлечет перемену в поведении стражей.
И представляется таким именем, что Гвиндор даже не сразу понимает: не шутка ли это. Но стражи кивают, как если бы решили подыграть: как если бы встретились на ежегодном танце весенних масок, а не посреди зеленого травяного моря, сейчас не колеблемого даже ветерком.
Их лица вдруг действительно и несомненно кажутся ему лицами незнакомцев — теми самыми масками, у которых стекло вместо глаз.
— Проведите нас с моим товарищем в город, — продолжает Турин, так, словно бы приходил на помощь.
Гвиндор поклясться бы мог — каждый из стражей слышит его имя не в первый раз, оно знакомо им; но вот только… Они ведь знают, понимает он; знают, чем закончилась та битва — и помнят, конечно, даже если не знали в лицо: кто упрашивал государя, своего прежнего командующего, согласиться на союз с Домом Феанора — временный, лишь только ради торжества над общим врагом.
Что они придумают, как объяснят потом? Скажут — так страшно изменил его плен? Гвиндор рассмеялся бы… и только он успевает подумать об этом, как понимает: он уже засмеялся, хрипло и сухо, и на него смотрят, как на безумца. Следом он сжимает зубы до хруста — и продолжает молчать, пока они идут, не торопясь, по зеленому травяному морю, на котором кое-где выступает пена цветов: степное разнотравье, на котором не позволяют расти деревьям, чтобы любого идущего было видно издалека, однообразное, одинаковое.
Но Гвиндор, изъездивший и исходивший эту равнину вдоль и поперек, узнает и вспоминает — поначалу смутно, а затем всё ярче: вот здесь — небольшой холм, невысокий, но трава на нём кажется выше и скрывает с головой, а у подножия холма — небольшой ручей, в который брошены камни, и один из них — с оттиском ракушечьего панциря, если ещё не стерся: точно травяное море и впрямь родственно соленой вотчине Ульмо.
А потом — как всегда, внезапно, — открывается Нарог, пенящийся по камням солеными брызгами, стиснутый берегами — и узкие ступени, и мостик, подвешенный на веревках от одного берега до другого — и доски знакомо качаются под ногами идущих. Это почти успокаивает — хотя от Гвиндора не укрывается, как напрягается всем телом Турин: ему это неуютно и непривычно, пусть даже он старается не показывать своего отношения — но смертному не скрыть от эльфа всех мелочей.
Вот только стражам, сопровождающим их, до этой слабости смертного человека тоже нет как будто бы никакого дела. Командир отряда перекидывается с Турином несколькими словами — шепотом, неслышным для остальных, — когда они входят внутрь, под сень пещер. Гвиндор отчего-то не узнаёт коридор, по которому их ведут — или, может быть, за годы, проведенные в полумраке, у него притупилось зрение?.. Впрочем, в более дальних от входа пещерах всегда было ощутимо светлее — там чаще ходили, и была больше нужда в настоящих каменных светильниках, и ни один эльф не проведет по доброй воле больше, чем нужно, времени в темноте или даже полумраке. И Гвиндор ждёт, когда они окажутся в сколько-нибудь большой пещере, которая наконец будет ему знакома…
Но этого не происходит.
— Жди здесь, — бросает ему одна из стражей, чуть подтолкнув его в спину — к незапертой двери в караульную. Гвиндору почти кажется к тому моменту, что он вспомнил ее имя — но оно вновь ускользает, стоит лишь потянуться к памяти; и в любом случае, даже если так, она, должно быть, еще слишком юна, чтобы помнить Гвиндора… прежним.
Слово-мысль вдруг пронзает огненной иглой.
Быть может, в этом всё дело? И именно поэтому она (все они) смотрит — так.
Мысль о том, что нарготрондцы изгонят его так же, как гонят бывших пленных, по слухам, многие общины эльфов, настолько невыносима, что он вновь воскрешает в памяти образ, увиденный им в водах Иврина — полуседые грязные космы, истрепанная одежда и заострившиеся от боли черты.
А может быть, он и впрямь…
Пожалуй, это было бы легче, чем быть забытым из-за неверного выбора, который казался верным — который и был бы верным, не случись…
Нет. Не был бы. Как раз потому, что выбирал — он, Гвиндор.
Услышав слова стражницы, Турин бросает на него непонятный взгляд — вроде бы извиняющийся, а может быть, насмешливый; в тусклом свете точно не разобрать.
Слыша их удаляющиеся шаги, Гвиндор ощущает во рту кислый вкус разочарования — не понимая даже, в чем именно он разочарован.
Но, опустившись на скамью в уголке, у самого очага — теплое место пустует по летнему, пусть и на излёте, времени — Гвиндор вдруг понимает: он дома. Волны тепла накатывают на него и перекатываются насквозь, а цвет стен — бежевый, коричневатый, слоистый, родной нарготрондский известняк, — ласкает взгляд. И хотя бы теперь больше уже не нужно никуда двигаться, и можно просто прислониться спиной к боковине очага.
Но всё же неуютный холодок где-то под рёбрами, в глубине, не даёт полностью отдаться этому чувству. Гвиндор еще раз поизносит про себя: дома. Этой мой дом. Я родился здесь, я должен быть рад. Я добрался. Но телесная расслабленность, навевающая дремоту, не сменяется действительной радостью — как бы он того ни хотел.
В какой-то момент на столе перед ним оказывается тарелка с мясным супом, и караульный, поставивший её перед Гвиндором, замирает на миг, не отнимая руки от ободка миски, но поспешно отводит взгляд, стоит только лишь Гвиндору повернуть голову.
Вот оно как. Действительно, не показалось.
Отчего-то ему очень хочется знать, как они буду смотреть, когда заговор молчания наконец-то рухнет, когда у кого-то достанет смелости…
Гвиндор криво усмехается — и не притрагивается к миске, хотя живот сводит от голода. Лучше снова сосредоточиться на тепле. На спокойствии. Пока есть хотя бы оно.
Время опять уплывает, утекает куда-то — он не мог бы сказать, сколько его точно прошло; дремота опутывает, закрывает веки и клонит голову. Но и сквозь сон по привычке слышит шорох — чуть сбоку и за спиной.
— Скажи, добрый друг, — окликает его женский голос — звонкий, как ручей под лучами солнца, — правда ли, что ты был в плену? Мне сказали стражи, что привели сюда пленника и отдадут его на суд государя и города.
Гвиндор цепенеет, разом проснувшись. Здесь, в караульной, темно, особенно у огня — и это хорошо: она не разглядит его сразу.
— Да, это так, — откликается он глухо. — А ты кто такая, чтобы спрашивать стражей?
— Я… — отвечает она и чуть осекается, вглядываясь в сумрак. — Я — Финдуилас, дочь государя Ородрета.
… Фаэливрин.
Эпэссэ, которое он когда-то сам дал ей, застывает в горле, почти удушая.
Она повелительным жестом протягивает руку, и один из стражей почтительно вкладывает в неё светильник — с правильным, теплым светом, который зажигает в её переплетенной для повседневных трудов косе золотистые искры.
— Но теперь и тебе придётся назваться, — твердо говорит она. — Так велит учтивость.
— Если я назовусь, ты не поверишь, госпожа, — голос предательски вздрагивает, точно в яму проваливаясь.
— Отчего же, — и её ответ — точно в той же самой яме вместе с его словами, и они молчат, застыв в неустойчивом равновесии, не в силах решиться.
И наконец, она всё же поднимает руку с сияющим кристаллом. Будь у неё в руке Сильмариль, Гвиндор всё равно смотрел бы только на неё, застывшую в испуге и вскинувшую вторую руку к губам, пока её взгляд мечется от его лица к спрятанному в рукав грязной рубахи ошметку руки. Но она видит его. Не отводит взгляд. Не делает вид, что не узнаёт.
— Здравствуй, Фаэливрин, — выговаривает он, выталкивает из горла эти слова, роняет их с непослушного языка и выгоняет из онемевших губ.
И чувствует, как на здоровое плечо легко и неуверенно ложится её ладонь, а она сама едва ли не опускается на колени, марая подол — чтобы взглянуть ему в глаза.
— Гвиндор, — говорит она. Больше ничего, только имя — но большего и не нужно.


3.
…когда Турин — Агарваэн, Аданэдель, как уже успели шепотом назвать его, — заводит речь о перековке меча: дабы лучше послужить этим клинком городу и народу (это он добавляет, оглянувшись на короля), никто отчего-то не упоминает о Келебримборе, сыне Куруфина.
Гвиндор скользит взглядом по рядам амфитеатра, но не находит примечательного лица: мастера нет ни на одной из скамей — ни в том секторе, который был отведен, помнится, прежним сторонникам сыновей Феанора, ни где бы то еще.
Должно быть — занят в мастерских; должно быть… И даже странно: между ними двумя не было дружбы или просто тепла, но все же Гвиндор, забывшись, подается вперед, желая рассмотреть лучше — и задевает левым локтем подлокотник скамьи.
Боль прошибает мгновенно, не давая времени подготовиться — от несуществующих пальцев до плеча, до шеи, мерзко отдавая в грудь и голову. Он опускает шею, пытаясь не согнуться пополам и не начать хватать ртом воздух.
Лица сидящих рядом идут рябью, точно между ними и Гвиндором колышется марево, как над горячими углями.
Он видит, словно сквозь то же марево или слой воды, как один за другим нарготрондцы поднимаются со скамей и тянутся к выходу из зала собраний — а он даже не успел услышать, до чего договорились. С досадой он всё же пытается встать на ноги — но тотчас же чья-то ладонь ложится ему на плечо, руки подхватывают под здоровый локоть и плавно, без рывка тянут вверх.
Он поднимает взгляд.
Финдуилас.
— Идем, — говорит она просто, помогая ему подняться. В её голосе нет жалости — и это облегчение; вообще ничего особенного в нём нет. Она только обхватывает его за плечи обеими руками — так, чтобы наверняка удержать, если начнёт падать. Оттого и в дверь — не палат исцеления, чьих-то жилых покоев, до которых они добираются сквозь череду неразличимых коридоров, — стучит невысоким каблуком туфли.
Ни лице открывшего ей целителя на мгновение мелькают удивление и тень досады — и только затем возвращается спокойствие, свойственное его роду занятий.
Спору нет — в таких ранах целители, прожившие много десятков лет на самой границе, разбираются лучше.
— Прости за беспокойство. — Финдуилас звучит далеко не так, как если бы действительно просила прощения; но целитель либо не знает ее голос настолько хорошо, либо предпочитает этого не заметить. — Но я предвидела, что ты здесь, не в Палатах. И идти было ближе.
Целитель кивает: он всё понял. Возможно, понял даже больше, чем понимает сейчас сам Гвиндор — думается вдруг отчего-то.
— Веди его внутрь — и дай ему выпить вот это. Сразу же.
Её рукав шелестит — небольшая бутылочка, в каких целители хранят снадобья, оказывается у неё в руке. (О, Валар, как стыдно за утратившее ловкость и силу тело, за всё это — особенно перед ней.)
Снадобье пахнет мятой и крепким вином, слегка жжёт рот, но и боль отступает — почти сразу, и комната перестаёт покачиваться — как раз к тому моменту, как подходит целитель.
— И… я пойду, — говорит Финдуилас сразу же следом. — Сейчас мне нужно быть у отца.
И без дальнейших объяснений она исчезает, лишь приподняв на прощание узкую белую ладонь — только некоторое время качается вышитый полог на двери.
А он, Гвиндор, остаётся на ложе, куда его усадили: в маленькой уютной комнатке-пещерке, куда помещаются только эта самая кровать, большой шкаф для белья да резной лёгкий столик.
На стене над кроватью — гобелен: личный герб. Никаких звезд, даже близко — целительские ножи и цветок маргаритки. Спокойные, сдержанные цвета. Под стать самому Аринвару.
Гвиндор знал его раньше.
Они даже приятельствовали, насколько это было возможно — еще до того даже, как сыновей Феанора изгнали из города. Аринвар не был похож на многих других верных Первого Дома — он всегда был сдержанным, не таким, как бешеная Кармис, ускакавшая вслед за лордами, как только бдительность слегка ослабела — вдобавок еще и сманив за собою некоторых других. Не было в Аринваре и той решительной жесткости, какой обладал брат Кармис, кузнец-оружейник — верный своему новому дому точно так же, как был верен когда-то прежнему.
Но сейчас Аринвар кажется Гвиндору даже слишком спокойным — точно тень в Чертогах Мертвых. И Гвиндор видит вдруг то, чего, должно быть, не замечают многие другие здесь: видит усталость, не телесную, а иную, ложащуюся на лицо Аринвара, как предзакатные тени.
Осторожно тот приподнимает рукав и разматывает относительно чистую тряпицу, которой Гвиндор по привычке обвязал руку уже сегодня. Легко пробегает пальцами — почти неощутимо: только покалывание, почти щекотное, поднимается вверх, к сгибу локтя.
— Надо бы подровнять, — говорит, наконец, Аринвар. — Кость выступает и срослась с рубцом, поэтому так больно, да и осколки остались в ране. Приходи завтра после первого утреннего колокола в Палаты Исцеления. Дорогу помнишь, надеюсь?
Гвиндор кивает. Он благодарен, что Аринвар не спрашивает — откуда могла взяться такая рана, не похожая на те, что остаются после удара мечом.
— С вечера ничего не ешь и, хотя бы за половину мерной свечи — не пей. Понятно? — И он кивает снова; мягкость в голосе целителя успокаивает, и легко счесть, будто странная усталость только почудилась — иллюзия разума, помутившегося от боли и последующего облегчения.
Аринвар, между тем, пододвигает к кровати столик, разжигает маленькую — на дистилированном вине — горелку, и ставит на неё небольшой, поблескивающий медью, чайничек — кружки на две отвара. Терпкий запах листьев — и целебных трав, без которых обойтись, разумеется, не позволяет его ремесло. Гвиндор почти усмехается этой мысли — почти.
— Хорошо бы изготовить искусственную руку, — замечает, между тем, Аринвар, отмеряя травы мерной ложкой, а затем — щепотью. — Вот только чертежей не осталось. Да и мастера здешние их, пожалуй что, не прочли бы правильно.
Усмешка застывает у Гвиндора на губах. Запоздало ему вспоминается: в амфитеатре на тех самых местах сидели сегодня вовсе даже другие эльфы — не только один Келебримбор отсутствовал на собрании горожан.
— А что же твой друг Фаэнриль? — спрашивает Гвиндор непослушным вдруг языком.
Гвиндору кажется — в глазах у Аринвара при этом вопросе мелькают тщательно скрываемые друг за другом негодование, отчаяние и недоверие, но затем на его лицо всё же возвращается мягкое спокойствие.
— Ах да, тебя ведь здесь не было. И войны тоже не было.
Чайничек, между тем, закипает, нежно свистнув носиком. Аринвар ставит перед Гвиндором расписную кружку — предусмотрительно, ручкой к правой руке — и помогает сесть удобнее.
— Впрочем, можешь считать, что была, — добавляет целитель, и чувство уюта, накатившее вдруг на Гвиндора, как тогда, в караулке, сносит прочь.
Аринвар рассказывает тихо, перемешивая в крупной — обхватить руками — чашке травяной взвар: привычным, механическим жестом. Ложка не ударяет о край ни разу — аккуратность, свойственная его ремеслу, не подводит целителя и здесь. Раньше он любил пить свой чай — в холодное время года — с вареньем из равнинных ягод; вспоминается Гвиндору.
Но сейчас никакого варенья нет. Есть только жест — и воспоминания, пробивающиеся наружу: как вода из-под отваленного в сторону камня.
— Государь Ородрет хотел защитить свой народ.
Простая фраза, которая должна бы звучать похвалой — но предельное спокойствие в голосе Аринвара только лишь пускает по спине череду мурашек.
— Мы знали, что с севера больше нет заслона, и земли Нарготронда открыты, но остаток лета прошёл почти мирно — и многие решили, что опасность пока что миновала. Но осенью, после того, как был собран урожай… — Аринвар замолкает; так проходит мгновение, а следом еще одно. — Это не было войско. Не то, что обычно понимают под этим словом. Они приходили небольшими отрядами — двойными и тройными дюжинами, — он пожимает плечами, — но их было слишком много. Иногда между нападениями проходило до недели и больше, а иногда — вражеские отряды шли один за одним. Нельзя был предугадать, когда будет нанесен следующий удар — и куда. Химладцы, — похоже было, Аринвар делает над собой усилие, чтобы не произнести вместо названия местности какое-то другое слово, — были в авангарде патрульных отрядов. Был приказ. Еще летом, еще до вестей с севера. Никто не счел, что это несправедливо — защищать новый дом. Но именно они первыми попали под удар. До Нарготронда добрался вестовой, юноша — каун его отослал, остальные погибли. — Аринвар произносит это так же почти-буднично. — И дальше так и пошло — из трёх отбывших в патруль дюжин две возвращались, потеряв по пятеро или шестеро убитыми и ранеными, а третья не возвращалась вовсе. А на один сторожевой пост, успешно отбитый, едва ли не всякий раз находились синдарские хутора, обитателей которых вырезали подчистую — ради их зимних запасов, ведь оркам тоже необходимо что-то есть, или просто для развлечения. — Аринвар вновь делает паузу — и просто глядит в свой напиток, не отпивая ни глотка. — На ближайшем городском собрании Фаэнриль — он тогда командовал несколькими отрядами, чьи прежние командиры погибли, — прямо попросил помощи у короля. Он говорил — это вторжение, и нужно собирать ополчение — давно ещё нужно было… Восстановить заброшенные крепости — быть может, даже вернуться на Тол Сирион, как обсуждалось когда-то.
А в ответ… В ответ государь укорил его, что патрули, которым он оказал такое доверие, не в состоянии дать отпор всего лишь разбойным бандам, и ставить под угрозу жизни нарготрондцев, созывая ополчение, он считает напрасным.
«Государь Ородрет хотел защитить свой народ».
Свой.
Горячий травяной отвар отчего-то кажется Гвиндору горьким, словно Аринвар, забывшись, добавил туда полынной настойки.
Аринвар, между тем, вновь замолкает. Прикрывает глаза.
— Также государь сообщил, что получил вести от своего старшего родича, Элу Тингола, владыки Дориата. Выслушав со всем вниманием тех, кто возвратился в Сокрытое Королевство после злосчастной битвы, — то, как Аринвар говорит сейчас с чужого голоса, слышится ясно — вопреки тому, что его собственный голос сейчас намертво лишен каких-либо интонаций, — владыка Тингол заключил, что битва была проиграна оттого, что князь Маэдрос опоздал вступить в бой.
Гвиндор вздрагивает, будто его ударили по спине — наотмашь, огненным бичом балрога. Но Аринвар не замечает этого.
— Немыслимо и печально даже подумать о таком, добавил следом государь Ородрет. Но, возможно, это опоздание совершилось нарочно. Старший в роду Феанора подставил под удар сыновей Финголфина, чтобы с их гибелью получить право на венец. Не удалось одним путем — удастся другим. Ведь всем известно, чей это был замысел — объединить под своими знаменами королевства Белерианда, дабы чужими руками добыть свои сокровща: тех, кто изгнан из Нарготронда и чьих имен более не произносят под его сводами. Вот только бесчестный этот расчёт, верно, не оправдался.
Гвиндор молчит. Иллюзорный ожог всё так же пылает огнем, а вместе с ним горит на языке правда, которую он не смеет произнести.
— И так и было дальше, — продолжает Аринвар. — Отряды приходили с границы, истекая кровью — но мы продолжали слышать, что война проиграна из-за самонадеянности и алчности наших лордов — «наших», как если бы каждый из командиров, не исключая и Фаэнриля, не поклялся в верности Нарготроду. Что наша неспособность защитить всех, кто нуждается в защите, — плохая плата за приют и прощение. И отступив, мы бы только доказали правоту этих слов.
Аринвар всё-таки отпивает отвара — глубоким большим глотком, точно тоже пытается смыть с языка какой-то неприятный вкус или заглушить что-то, беспощадно жгущее изнутри.
— На исходе зимы Фаэнриль всё же смог дать им отпор. Обозначить границу. Не старую — старую не удержали, и говорят, что это вовсе было невозможно. Я не знаю. Я не воин. Фаэнриль сохранил для Нарготронда хотя бы часть прежнего. А я не смог спасти его.
Его ранили. Отравленный клинок. Слишком поздно привезли в город. — Фразы Аринвара делаются всё более отрывистыми, словно даже его предельное, отчаянное спокойствие имеет границы. — Н… химладцев теперь мало здесь осталось, — вновь предательски запинается он, пытаясь не выговорить — «наши».
Вот что это было за слово, понимает Гвиндор.
— А Келебримбор? — зачем-то спрашивает он следом, не в состоянии удержаться. — Он… тоже?
Брови Аринвара приподнимаются — единственный призрак эмоций, который появился у него на лице за всю беседу. Впрочем, следом лицо вновь разглаживается — он, должно быть, вспоминает: протез. (Хотя Гвиндор как раз о замене своей утраченной руки думает сейчас меньше всего).
Целитель качает головой.
— Он в боях не участвовал. Хотя, когда всё это началось, он пытался вызваться — но никто не согласился взять его в отряд. Каждый рассудил, что в Нарготронде он нужнее. И государь Ородрет это решение поддержал. Разумно, не так ли.
Аринвар вдруг морщится, словно отказывается сейчас думать какую-то ещё мысль, которую не высказал и не выскажет, даже намёком, и пожимает плечами:
— После гибели Фаэнриля, он попытался… поговорить с государем.
Аринвар молчит вновь, но, встретившись глазами с вопрошающим взглядом Гвиндора, коротко пожимает плечами.
— Меня там не было. Кто был неподалеку — говорили потом, что Келебримбор почти кричал, а государь отвечал спокойно и даже холодно. Келебримбор вернулся белый от ярости — я даже испугался, увидев его таким, — и отказался разговаривать еще с кем-либо.
— А потом? — спрашивает Гвиндор, догадываясь от ответе.
— А потом он исчез, — спокойно отвечает Аринвар. — Он не смог стерпеть. Или смириться. Смотря какое слово ты предпочтешь.
А следом целитель встряхивает головой, и как ни в чем ни бывало протягивает руку за опустевшей, наконец-то, кружкой.
— Теперь иди к себе и отдохни до завтра. Проводить тебя?
Гвиндор качает головой — коротко и тяжело.
— Сам дойду.


4.
Они сидят с Финдуилас на верхнем ярусе, среди каменных цветов и клумб с цветами живыми — яркими, подобранными нарочно, хоть уже и начинающими увядать. Косые лучи солнца падают из прорезанных в камне, сбоку-сверху, глубоких окон — принося с собой свет и иллюзию тепла. Финдуилас рассеянно поглаживает пальцами кончик золотой косы; вторая ее ладонь лежит на скамье. Раньше, знает Гвиндор, она попросила бы принести сюда свежих фруктов и ягод — но не теперь: когда сады в большинстве потеряны, брошены или сожжены.
Они сидят одни; Финдуилас оставила ради него общество своих подруг и друзей — и Гвиндор говорит себе, что должен ценить это. В конце концов, рядом с ней ему никогда не бывает — и не бывало — одиноко. Но…
Гвиндор всё же стискивает зубы — против воли, однако так, чтобы не заметила вдруг Финдуилас.
Теперь он для них для всех, даже для тех, с кем когда-то пробивался в Нарготронд с Тол-Сириона, плечом к плечу, — всего лишь напоминание о неудаче, коснувшейся города краем темного своего крыла.
Лучше было бы, если бы его боялись из суеверия. Если бы избегали, потому что на нем может лежать скверна Врага — тогда он хотя бы точно знал, что они не правы. Тогда боевая злость могла бы помочь ему.
Но нечего доказывать — да и некому; как некому сказать слово в его пользу — без того, чтобы он стал унижаться до просьб.
Мать погибла уже давно — просто не вернулась однажды, носясь гонцом от одного края владений Третьего Дома в другой, в неспокойное время после Внезапного Пламени. Отца он и во времена, пока еще длился мир, видел редко, когда тот приходил к воротам Тол-Сирион и предлагал разделить охотничью добычу над чашей вина — он, синда, не любил войны, но любил их с братом и их мать. А сторонники их рода, приносившие клятву еще матери, ушли вслед за ним на битву, окончившуюся Бессчетными Слезами — все, кто мог держать оружие и вызвался сам.
Гвиндор прикрывает глаза.
Все опять кончается воспоминаниями об этой битве — и тем единственным воспоминанием среди многих, отрывочных и кровавых, которое он хотел бы себе запретить: но не может.
— Мормегиль вернулся, — нарушает, наконец, молчание Финдуилас. Ее пальцы все так же на вид беспечно скользят по золотым волосам; возможно, Гвиндору только чудится некая скованность в движениях, пришедшая вместе со словами. Возможно.
— Вылазка была успешной? — спрашивает он, только чтобы спросить. Чтобы не думать дольше, чем стоило бы, о значении ее задумчивого взгляда.
Финдуилас кивает.
— Вполне. Вот только… — Она наклоняет голову, будто пытаясь точно вспомнить. Движение замирает, ладонь опускается на колени, на вышитый лазурный подол. — Он опять говорит, что его бойцам несподручно возвращаться в Нарготронд и выходить из него старыми путями.
«Его бойцы».
Да, теперь Гвиндор понимает, почему так странно вели себя стражи границы, встречая их: и собственная наивность ему смешна. Идти вместе с Тем, Кто Носит Шлем — защитником земель, звавшихся некогда Хранимой Равниной, который на равных обменивался письмами с государем Ородретом, когда сам Гвиндор только вот-вот задумывался о побеге, — и использовать его как грубый заслон, щит от зверья, от которого не может отбиться калека!..
Можно было перебить его ближайших соратников — но не целое войско беглецов и изгнанников, отвечавшее теперь его приказаниям с готовностью отчаявшихся, которым дали, наконец, почувствовать заново вкус надежды. Их вождь вернулся — пусть даже один, но выживший, вопреки всему; и Нарготронд всё же пришёл на помощь их делу. Чего еще можно было просить у судьбы?..
— Тем более, — продолжает Финдуилас, — что им и наргорондцам теперь необходимо учиться действовать вместе, чтобы в большем числе давать отпор врагу.
— И что же он предлагает? — интересуется Гвиндор.
— Построить мост, — отзывается она. Откидывает голову назад, глядит в потолок, будто пытаясь что-то представить. — Знаешь, я больше понимаю в строительстве, чем в войне, но всё же… Мормегиль удивляет меня и здесь. Что бы он ни говорил, он говорит так, будто для него нет ничего невозможного. Неудивительно, что отец так ему верит.
Гвиндор видит мысленным взором перед собой мостки, раскачивающиеся медленно над бурлящим Нарогом — и кажется, будто он сейчас упадет.
Голова кружится — но ему отвратительна сама мысль о том, что Финдуилас будет вынуждена (опять!) поддерживать его под руку.
Скоро, должно быть, он сам начнет ее избегать — только чтобы не спрашивать себя всякий раз: перешагнет ли она сейчас грань унизительной жалости, или еще нет? Или уже перешагнула, но он просто не заметил — не хочет замечать?
Точно так же, как не хочет замечать ее внимание к Турину?..
— Ты, как и прочие, неохотно используешь имя, которым он назвался, придя сюда, — Гвиндор говорит это, только чтобы сказать хоть что-то.
— Оно звучит, как оскорбление.
— Но что тогда побудило его назваться так? Об этом ты не думала?
Финдуилас смотрит на него странно, чуть приподняв брови, но все-таки отвечает:
— Дело, конечно, в том, что он винит себя в гибели своих близких товарищей, с которыми когда-то только начинал сражаться против войск Врага.
Гвиндор только кивает — и молчит.
«Почему я не говорю правду?» — думается ему, пока текут томительные мгновения — каплями с потолка девственной пещеры (каких он, в его годах, здесь не помнит), застывая сталактитами. «Почему я не сказал правду еще тогда?.».
Он ведь не клялся. Он даже обещания не давал — не в том состоянии духа и разума был его спутник, чтобы требовать обещаний.
Потому что, должно быть, прозвание, выбранное Турином, подходит самому Гвиндору как нельзя лучше.

5.
Его даже не обвиняют в трусости — нет.
Его понимают; ему сочувствуют — снисходительно, походя. Обманувшийся однажды (не следовало вовсе поддаваться на посулы проклятого рода, следовать в бой за ними, даже если и не под их знаменем; каждый в долине Нарога подтвердит это) — после будет видеть подвох во всем. Это простительно — он ведь через такое прошел, столько вынес.
Простительно. Достойно сожаления.
И полностью недостойно внимания.
Он видит это даже сейчас — тем более сейчас! — в лицах членов королевского малого совета, куда он всё же остаётся допущен — каким-то чудом. Должно быть, и вовсе только благодаря Финдуилас (и он ненавидит за это заступничество — то ее, то себя, то их обоих вместе).
Будь у него обе руки — он бы сейчас оперся ими о стол. Но опираться одной — значит привлекать ненужное внимание к той, увечной (пусть даже она прикрыта дополнительной складкой его накидки); и он только привстает, выпрямляясь, насколько может.
Они спорят о том, как сподручнее посылать воинов, чтобы очистить, наконец, долину в междуречье Гинглита и Нарога, — точнее, спорит он: со всеми остальными. Воздерживается лишь Финдуилас — как та, кто не имеет опыта в делах военных; да молчит сам король, по лицу которого невозможно ничего прочитать.
Раньше он не был таким, думает Гвиндор — раньше, во времена Тол-Сирион; не пытался нарочито скрывать свои мысли. Но, быть может, это только кажется? Ведь разве воину так важно, насколько искренен комендант крепости — покуда их объединяет общая цель: эту самую крепость оборонять?
Коснувшись лица Ородрета, взгляд Гвиндора пробегает по лицам прочих — военных командиров, глав родов (одним из которых считается- интересно , сколько еще будет считаться?.. — он сам) и избранных королевских советников.
— Скрытность — по-прежнему хорошее оружие, — повторяет он. — Я еще раз скажу, — он едва не вскидывает руку, чтобы начать загибать пальцы — привычным когда-то жестом. — Выступать нужно небольшими отрядами. Точка сбора должна быть известна только командирам отрядов. И, наконец: о дне или днях выступления отрядов горожанам не сообщать. На этом последнем я стою твердо.
Мерилон, сын Малендира, кажется, даже поднимает глаза вверх, словно призывая в свидетели Могуществ — так, чтобы это видели все собравшиеся.
— Зачем такие сложности? — спрашивает он, и в голосе его проскальзывают тщательно сдерживаемые нотки недовольства. — Согласен, перебрасывать все силы разом не так уж и удобно, но два-три крупных отряда вполне могли бы…
— Привлечь к себе ненужное внимание, — подхватывает Гвиндор в тщетной попытке перебить собеседника так, чтобы его — не чья-либо еще! — правота стала ясна всем.
— Враг не подозревает о наших намерениях, — Турин делает решительный жест рукой; он не сдерживает ни жесты свои, ни слова, в отличие от большинства прочих. — Мои разведчики сообщили бы, будь иначе.
— Кажется, ты и сам утверждал, что Враг ещё не летает по небу, — с деланной мягкостью поправляет Линиэн — одна из немногих женщин, говорящих в Нарготронде на военных советах: пусть и не боевой командир, но более умелого следопыта, пожалуй, не сыщешь. — А небольшие отряды поодиночке слишком уязвимы. Пока что на этой земле у нас нет преимущества — что мы и пытаемся изменить, замечу. Конечно, — она задумчиво опускает взгляд к полированному темному дереву столешницы, — перед выступлением войска мы приложим все усилия, чтобы отыскать любого лазутчика, который только может укрываться в холмах рядом с городом.
— А если он укрывается в городе? — произносит Гвиндор, стараясь только, чтобы надежда на поиски не прозвучала в его голосе слишком явно.
Она удивлённо вскидывает брови, как если бы услышала нечто нелепое — и не стоящее ответа.
— Смехотворно! — восклицает кто-то сбоку — Гвиндор не видит лица и слишком напряжен, чтобы угадать по голосу и интонации.
По рукам пробегает судорога, но ему не расколоть ореховую столешницу одним ударом, как он, наверно, мог бы когда-то. Да и когда и кого убеждали сломанные столы…
Турин молчит, не улыбается, только смотрит со все тем же неприятным, почти дружеским на первый взгляд сочувствием — если бы Гвиндор так явно не различал, что оно окрашено в оттенок презрения.
Турин тоже думает, что скрылся здесь надежно: от той части прошлого, о которой не желает вспоминать; а от остального, случись что, отобьётся. Ведь сила — сила теперь за ним.
Хорошо ещё, он не попросил ввести в совет никого из своего... воинства. Пока.
Гвиндор опускается на сиденье; почти падает, как если бы от слабости или головокружения. Рука мерзко вздрагивает, как всегда, когда он слишком напрягает тело.
Кажется, на одном из лиц он ловит усмешку — и пальцы на здоровой руке сжимаются в кулак (под накидкой и за тенью стола этого незаметно, иначе бы стало предметом нового — столь же неприятного — внимания).
Не покусись Гвиндор на неприкосновенность самого Нарготронда, на замкнутую ракушку тайны, ему — может быть — доверяли бы больше.
И ведь когда-то он не сомневался и сам. Когда-то он твердо верил, как верит Линиэн: каждый, в ком есть хоть часть порчи, будет плутать по Хранимой Равнине, теряя собственный след.
Когда-то. Когда равнина оставалась еще Хранимой в самом деле, когда стояла крепость на Тол Сирион; но эти светлые дни прошли, и теперь тень повсюду — в каждой тени, в каждой пещере Гвиндор ловит ее маслянистый блеск, и вздрагивает, отшатываясь. Каждое лицо — каждая маска, глядящая на Гвиндора с учтиво-сострадательным безразличием — может обернуться вражьим оскалом, и он тоже начинает избегать глядеть в лица — или, наоборот, вглядывается слишком внимательно, не моргая. Уже шепчутся, что так он высматривает «лазутчика», рожденного помутившимся в плену рассудком — шепчутся, перемежая это натянутыми улыбками, тонкими, как ловушки-растяжки, которые устанавливают стражи границ.
Гвиндор не может объяснить ничего. Не может высказать напрямую, даже королю, потому что это бы значило — раскрыть правду. Признать вину, о которой не знает никто — потому что никого не осталось, кроме пленных и мертвых.
Он снова видит перед собой это, как наяву: видит пленника-брата, видит самодовольные орочьи морды, чувствует гнев и отчаяние, переполнившие его тогда. И только уже потом, уже будучи пленником сам, он подумал… он догадался… и гнал от себя эту мысль, потому что не мог позволить себе запятнать малейшим сомнением память о доме, куда должен был однажды вернуться.
Вот только — его ведь даже не допросили, беспощадно напоминал всякий раз внутренний голос. Он стоял тогда перед Врагом — чем еще мог быть тот сгусток ослепительной, сверкающей тьмы, от взгляда на который голову пронизывала молнией, от виска до виска, раскалывающая боль?.. — но чужая темная воля не попыталась даже ради насмешки разворошить его разум, выискивая там след сокрытой родины.
Он бежал с мыслью об этом — наряду с прочим. С мыслью о том, что может искупить свою вину, рассказав об опасности, с которой бесполезно уже бороться. Но предупреждение остаётся не доставленным — как погребенное под волной прилива, забивающей ноздри и глотку соленой взвесью.
Он сколько угодно может убеждать себя, что город важнее, но когда открывает рот — оттуда выходит что угодно, кроме горькой правды: что-то о тактике неожиданности, или о том, что имеющихся мостов вполне достаточно для передвижения оборонительных контингентов. И никогда, никогда он не отвечает на прямой вопрос, застывший во множестве чужих глаз — даже осознавая, что это делает с его доводами.
И к тому же… если вина будет возложена на него, как и должно это случится, он точно потеряет это проклятое трижды место в королевском совете; а оно необходимо Гвиндору — хотя бы малость, в какой он может противостоять самоубийственным (убийственным для города, быть может, уже почти потерянного) планам, уже ценна. Еще немного, еще какое-то время…
Не так ли? Не правда ли?..
И он чувствует себя лжецом, но продолжает молчать.



Название: All that is hidden
Задание:"Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Жанр/категория: джен, ангст
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Гвиндор
Примечание 1: спасибо за концепт коллажей участнику  Мирный феаноринг
Примечание 2: иллюстрация к тексту "Всё сокрытое"

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

А может быть и эльф - Пятый раунд

[А может быть и эльф]

Название: Там, за морем
Задание:

Берег встретит героя...

Берег встретит героя, Берег встретит врага. Нас всегда было двое, А теперь только я
Размер: 482 слова
Жанр/категория: зарисовка; гет, джен
Рейтинг: G
Предупреждение: попытка в сказку; автор честно признаётся, вышло не то, что задумывалось
Примечание: вероятно расхождения с каноном

Было ль, а может, и не было, жили в прекрасной стране за Великим Морем три эльфийских народа. И у каждого народа была своя слава и своё дело. Ваниар, самые благородные среди трёх народов, славились мудростью и благородством, даже Валар почитали их за разумность и нрав. Нолдор, другой народ, были искуснейшими творцами из всех эльфов. Они всегда стремились знать больше, чтобы творить самые прекрасные вещи, что возможно. Мудрость нолдор почитали даже Валар и мало было творений, сравнимых с созданными нолдор драгоценностями.

А третьим народом из эльфов, живших за Морем, были тэлери. Они создавали прекраснейшие корабли, что можно представить и любили море, стремясь всегда находиться недалеко от него. Мало общались телери с Валар, вот от того, может, и пошла о них слава, как о самом незначительном из всех народов, живущих в той прекрасной стране.

И был среди тэлери один юный эльф. Как любой в том народе, он любил море и прекрасные корабли. Эльф слышал музыку воды, пел морю прекрасные песни, которым научился у него, а море отвечало эльфу и пело с ним вместе. Эльф был счастлив на борту корабля, а, когда сходил на берег, то часами бродил у моря и смотрел вдаль, любуясь гордыми волнами и слушая их песню. Юный эльф был счастлив и не было в его сердце места для печали.

А однажды на побережье пришла дева из ваниар, чтобы любоваться морем и принести туда прекрасные цветы. Так случилось, что эльф встретил ее и они полюбили друг друга. Долго бродили влюблённые по берегу, и эльф рассказывал деве о море, кораблях и пел ей песни. Она же рассказывала о свете Древ, о прекрасном городе, где жила и ничего не могло омрачить их мыслей.

Однажды эльф захотел подарить возлюбленной цветок, что не знает увядания. Собрав прекрасные жемчужины, он отправился к нолдор, с которыми дружил, чтобы самому создать такой подарок. И один из тех нолдор узнал о прекрасной деве, для которой предназначалось украшение, и тоже полюбил её, но ни словом не обмолвился о том ни ей, ни другу. Но с той поры грусть не оставляла его.
Скоро эльф создал из жемчужин и серебра цветок, который хотел и подарил его возлюбленной. Та обрадовалась дару любимого и долго они гуляли по берегу, слушая песни волн и звезды освещали их.

Но недолгим было счастье влюбленных. Враг уничтожил свет той прекрасной страны и многие эльфы, поверив его лжи, ринулись отвоевывать свет, что удалось сохранить самому искусному мастеру из нолдор. Но у них не было кораблей, а телери не захотели помогать им, понимая, что нолдор ведёт не сколько гнев, столько слова Врага и не желая расставаться с кораблями. И тогда нолдор, разгневавшись на телери, решили захватить их корабли.

Неизвестно, что стало с эльфом из телери и его другом-нолдо, но, говорят, та дева, которую любили оба, каждый день в одиночестве приходит к морю и смотрит на волны, что бьются о берег, вглядывается вдаль, будто пытаясь высмотреть кого-то. Никто не знает, чем закончилась её история, и нет больше пути к той прекрасной земле.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Ilwen - Пятый раунд

[Ilwen]

Название: Зверь
Задание: «Спору нет, если ищешь, то всегда что-нибудь найдешь

...»

, но совсем необязательно то, что искал» (Дж.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
Размер: 2267 слов
Жанр/категория: драма, иногда флафф
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Леголас, люди и животные
Примечание:  Норлин Илонвэ, конечно, найдет здесь множество недостатков, но уж что вышло

Леголас шел по лесной тропе привычным легким шагом. Лес вокруг, редкий, напоенный солнцем, с редкой сухой травой на земле, которая больше прорастала камнями, чем деревьями, совсем не был похож на сумрачный и густой лес его родины. Южный Итилиэн был близок к горам, к мрачным, пепельно-серым горам Мордора. Но они остались на севере, а дальше на юг, за лесом, простиралась степь с редкими деревьями и ручьями. Она шла дальше и дальше, пока не упиралась в морское побережье.

Леголас вздохнул, вспоминая жалобные крики чаек Пеларгира и шум прибоя. Теперь он часто вспоминал их и любимые леса уже не могли отвлечь его от мысли о Море. На самом деле он знал, прекрасно знал, что когда-нибудь ответит на его зов. Не обязательно скоро, но что такое «скоро» для эльфа, для которого полтысячи лет могут пролететь, как один год для смертного? Пока, во всяком случае, у него еще много дел в Средиземье. Друзьям нужен он и то, что он может сделать.

Леголас улыбнулся, вспоминая друзей. Арагорн даже и после окончания войн, после усмирения Харада и вастаков, был очень занять в своем королевстве. Теперь он задумал возродить и Арнор, и поехал на север, чтобы восстановить Аннуминас во всей его древней славе. Гимли поехал с ним, помочь и посоветовать, как лучше отстроить разрушенные крепости, кроме того, он желал навестить родных в Синих Горах. Он звал Леголаса с собой, но эльф отказался. Сейчас он еще не готов бродить по темным пещерам, ему хотелось вольного лесного (если не морского) воздуха, к тому же он пообещал Арагорну и Фарамиру позаботиться о лесах Итилиэна, так долго бывшего пустым и забытым. Орки и другие твари Врага успели ему навредить, хотя это было и не сравнить с пустынями Мордора. Леголас привел сородичей с севера, и теперь они бродили по лесам, по одиночке или по двое-трое, кто как желал, и смотрели, что нужно сделать.

Леголас пожелал идти один. Он часто путешествовал один и раньше, а теперь ему хотелось поразмыслить в покое, не отвлекаясь на разговоры. Он не боялся. Хотя и встречались еще недобитые шайки орков, а иногда и бестии пострашнее, но его верный лук и кинжал при нем, да и трудно поймать эльфа в лесу. А животных он и вовсе не боялся.

Эльф потянул носом воздух, прислушался: кажется, теперь он был не один. И точно, вдалеке послышались голоса – не орочьи, к счастью. Человеческие. Они о чем-то громко, даже яростно, спорили. Леголас замер. Обойти людей? Они даже не заметят, что тут кто-то был. Или выйти к ним? Говорили на вестроне, с примесью слов синдарина: стало быть, это гондорцы. Наверное, новые поселенцы на землях Итилиена. Да о чем они так спорят-то?

Любопытство перевесило, и эльф, легко шагая между деревьями так, что ни один лист не шелохнулся, вдруг предстал перед группой просто одетых людей, который тут же замолчали при его появлении.

- Добрая встреча! – сказал Леголас, улыбаясь. Руки он держал впереди, ладонями наружу, пусть видят, что он не несет зла.

- Э-э-э… добрая встреча, господин… - первым ответил самый старший из людей, черноволосый коренастый бородач. Он смотрел на эльфа с изрядным удивлением, к которому примешивался страх. Человек задержал взгляд на кинжале эльфа, на колчане со стрелами, и только потом посмотрел Леголасу в лицо.

Остальные молчали в растерянности, оглядывая эльфа с головы до ног. Леголас тоже их разглядывал. Похоже, обычные крестьяне. На охоту, что ли собрались? У двоих – луки, у еще троих – ножи за поясом, у одного – топор. Или просто землю для нового поля присматривают?

- Ладно, - заговорил старший бородач. – Время уже обеденное, да и гость у нас. Давайте привал устроим. Заодно и поговорим.

Вскоре разожгли небольшой костерок, в котелке забулькала вода, в которой варился подстреленный кролик. Леголас решил, что мысль об охоте, пожалуй, была верной. Он, не чинясь, попробовал похлебку, похвалил. Для походной еды вышло, и правда, неплохо.

- Да вот что, мастер Леголас, - заговорил, наконец, бородач, которого звали Малдуином. – Вы ведь, ну… - он замялся, не зная, как сказать.

- Я – эльф, все верно, - сказал Леголас, улыбаясь. – Не бойся, мастер Малдуин, нет ничего зазорного, что ты удивился. Мы – первые эльфы в этих местах за много лет.

- Ну да… мы-то раньше ни одного не видели… - сказал Малдуин смущенно. – Слышали только, в сказках разных. Будто вы невидимками ходите. И летать умеете.

- И белке попадаете в глаз в темноте! – выпалил молодой мужчина, Вендор.

- И со зверями разговариваете, - добавил еще один, Лендир.

Леголас только покачал головой, улыбаясь этим знаниям об эльфах.

- Ну, невидимыми мы не становимся, - сказал он, - а вот незаметными – можем. Трудно заметить эльфа в лесу, если он сам не захочет. Летать не умеем, - он усмехнулся, - а вот про стрельбу и про зверей – правда.

- А-а, так вот то-то и оно, мастер эльф, - воскликнул Малдуин, - то-то нам и нужно! Беда тут у нас.

- А что такое? – встревожился Леголас. – Орки?

- Да нет! – махнул рукой Малдуин. – Орков тут уж давно не видели, хвала Валар! У нас другое.

- Зверь тут появился, - сказал Вендор. – Плохой зверь.

- Мы такого раньше не встречали, - продолжал Малдуин. – Сами-то мы из приморских краев. Там народу много, земли не хватает. А Король объявил, что в Итилиэне землю дают, только приходи да паши. Мы и пришли. Сначала все хорошо было, земля тут богатая, даром, что горы Вражьи рядом. Один раз орки налетели. Да мы отбились, и не убили у нас никого. А теперь вот зверь пришел.

- Поля топчет, посевы жрет, - уныло сказал Вендор. – Я вот вспахал землю, засеял, надеялся на хороший урожай – и на тебе! Все вытоптал, сожрал…

- Да огромный он какой! – добавил Лендир. – Я ночью его видел. Выше дома раза в два!

- И кричит страшно, - сказал Малдуин. – Все в домах трясутся, когда он приходит. И дома сами трясутся. Тяжело топает, поганыш!

- А на людей нападал? – cпросил Леголас.

- Да нет, - ответил Малдуин. – Только кто его знает, Вражью тварь! Сначала поля вытопчет, пшеницу пожрет, а потом за нас примется!

- И то сказать, - проговорил Вендор все так же уныло, - уходить, верно, придется. Бросим все, да новое место искать будем…

- Да хватит тебе нудеть! – закричал Лендир, более молодой и явно похрабрее осторожного Вендора. – Убить зверя надо, да и все!

- Да попробуй убей его! – со злостью ответил Вендор. – Он тебя сожрет и не подавится!

- Тебя точно сожрет, потому что ты собственной тени боишься! – задиристо сказал Лендир.

- Да тихо вы! – прикрикнул на них Малдуин. – Хватит! Решили ведь уже его выследить, да, может, и убить. Хватит спорить!

«А вот и о чем спор был», - подумал Леголас. А вслух сказал:

- Ну так и что же, вы следы его нашли?

- А то! – ответил Малдуин. – Это и нетрудно было, зверюга-то огромный. И, чай, не призрак какой, следы оставляет. Вот мы по ним и шли, потом решили в сторону отойти немного, а то напоремся сразу, да и поубивает он нас. А тут мы и вас, господин эльф, встретили. Добрая встреча! Ну, если вы помочь нам захотите, конечно, - он быстро взглянул на Леголаса, потом отвел взгляд, будто смутился.

Леголас только плечами пожал.

- Да отчего бы и не помочь, - сказал он. – Следопыт из меня не самый плохой, да и лук при мне, - он улыбнулся.

- Да-да, - Малдуин посмотрел на него с надеждой. – Пойдемте, я следы покажу!

Они залили костерок водой, быстро собрались и отправились туда, где люди видели следы. Скоро и Леголас их увидел. Зверь, и верно, был очень большой, мало того, что следы были громадными, каждый по четверть фарлонга в ширину, так еще и обломанные ветки и ободранная с деревьев кора указывали его путь.

Леголас присмотрелся к следам. Почти круглые, отдаленно похожие на следы копыт, однако, впереди виднелись и отпечатки пальцев, правда, очень коротких. Когтей не было. На стволах деревьев остались следы чего-то острого, будто их резали.

Эльф задумался, глядя на следы. Пятеро людей с нетерпением ждали его слов.

- Не видал я такого зверя, - признался, наконец, Леголас. – По крайней мере, в лесу – точно не видал.

- Так откуда он? – спросил Малдуин. – Может, из самого Мордора?

Леголас только пожал плечами.

- Может быть, - сказал он. – И правда, очень большой. Хотя я сначала подумал, у страха глаза велики, - он с улыбкой посмотрел на Малдуина.

- Большой, большой! – закивал Лендир. – Я же говорю, видел его ночью. Как гора!

- Ну, не совсем, - сказал Леголас. – Видите, где самые высокие обломанные ветки? В двух фарлонгах от земли. Значит, там его голова, не выше.

- И это немало, - сказал Малдуин. – А у нас-то – одни луки да ножи.

- И вы все-таки на него вышли, - сказал Леголас.

- А что же делать-то? – ответил Малдуин. – Надо его как-то отвадить. Или самим уходить…

- Ладно, - сказал Леголас. – Помогу я вам.

- Спасибо, мастер эльф! – с чувством сказал Малдуин. – А мы-то как благодарны будем!

- Сейчас, - продолжал Леголас, - я пойду по следу. Посмотрю, что да как. Вернусь, тогда решим, что делать.

- А мы за вами! – воскликнул Лендир.

- Пока нет, - покачал Леголас головой. – Вы только мешать будете.

Вендор вздохнул с видимым облегчением, да и остальные не то чтобы загоревали от его слов. Один Лендир нахмурился.

- Я бы все-таки за вами пошел, - заявил он. – Мало ли чего.

- Не надо, оставайся здесь, - твердо сказал Леголас. – Мы, эльфы, ведь невидимки в лесу, забыл? А тебя за лигу слышно.

- Ладно, - нехотя проворчал Лендир, а Малдуин ухватил его крепко за руку, будто стараясь не пустить силой.

- Ну вот и договорились, - сказал Леголас. – Ждите меня, - он огляделся, - вот за тем камнем, - он указал на большой валун слева от тропы, протоптанной зверем. - А то зверь может вернуться, да напасть на вас.

- Хорошо, - кивнул Малдуин, и остальные, молча, пошли за ним.

Леголас глубоко вдохнул воздух, прислушался. Зверь, похоже, был не так уж близко, во всяком случае, даже чуткие эльфийские уши не слышали шума движения по лесу чего-то большого. Птицы пели вокруг, легкий ветерок шелестел в ветвях. Лес был спокоен.

След был таким четким, что не было нужды идти прямо по нему. Леголас шел слегка в стороне, легко находя выломанную зверем тропу. Не стоило натыкаться на зверя сразу, нос к носу. Конечно, он мог услышать его загодя, но кто знает, на что способна сауронова тварь? Может, зверь затаился и поджидает неудачливых охотников?

Леголасу не было страшно, был лишь привычный охотничий азарт, но и осторожности он не терял. Пробирался по лесу так тихо и незаметно, что птицы не оставляли своих гнезд, а встретившийся заяц так и продолжал щипать травку, не повернув головы. Эльф скользил ночной тенью, или, скорее, дневной. Подумав об этом, Леголас слегка улыбнулся.

И тут же нахмурился. Он услышал отдаленный треск ветвей и какие-то громкие звуки, не то рев, не то ворчание. Вот и зверь, совсем недалеко.

Леголас утроил осторожность, и ни одна ветка не шелохнулась, когда он подобрался к зверю так близко, чтобы его разглядеть. И чуть не щелкнул пальцами с досады, что ни о чем не догадался по следам!

Это был мумак.

Огромные ноги с круглыми не то копытами, не то жесткими лапами, с коротенькими пальцами впереди. Бивни, которые и оставляли надрезы на коре. Один бивень, впрочем, был обломан почти посередине. Голова зверя с огромными ушами и свисающим впереди хоботом.

Леголас вспомнил поля Пеленнора. Множество мумаков, которых погоняли острыми стрекалами люди в красном, их топот, похожий на землетрясение. Ужас людей вокруг и отчаянная атака рохиррим. Он и сам стрелял по зверям, метя в глаза, и свалил, по меньшей мере, одного, а несколько других серьезно ранил. Эльфийские стрелы пробивали и эту толстую шкуру, а уж попасть в большой глаз не составляло труда, все же не белка.

Леголас стоял, колеблясь. Не так и трудно убить мумака, особенно спокойно стоящего в лесу, а не бегущего прямо на тебя на открытой равнине. Один меткий выстрел в глаз – и дело сделано. Люди будут спокойно растить урожай, а он пойдет дальше. Всем будет лучше.

Он снял с плеча лук, принялся натягивать тетиву. Краем глаза он наблюдал за мумаком, который стоял, слегка опираясь на ствол. Его хобот шевелился, наверное, он искал себе пищу.

Леголас натянул тетиву, вставил стрелу, прицелился. Всего один выстрел и все.

Он ожидал увидеть злобную сауронову тварь, а встретил животное, не слишком молодое, уставшее, может быть, даже больное. Мумак выглядел неважно. Серо-коричневая шкура обвисла, ему явно не хватало еды. Бивень был обломан. Хобот устало опустился. Мумак был здесь один, далеко от родных мест.

И Леголас опустил лук. Хватит. Ему надоело убивать за эту долгую войну. Убивать людей было хуже всего. Да и других… нет, никакой радости это не доставляло. И это даже не охота ради пропитания.

Он ведь может говорить с животными? Нужно попробовать и здесь.

Он решительно выступил навстречу мумаку, готовясь, в случае чего бежать обратно в лес. В густом лесу зверь его не догонит.

Мумак повернулся к нему огромной головой. Поднял хобот, переступил с ноги на ногу.

И вдруг опустился на колени, склонив голову. Леголас удивленно остановился. Прислушался, улавливая смутные мысли звери.

Мумак предлагал ему сесть верхом. Он скучал здесь, скучал по людям. Он привык носить их на своей спине. И они не всегда были жестоки. Они давали ему пищу и ласкали, мыли и разговаривали с ним.

Может быть, именно поэтому он и пришел в деревню. Не только за пшеницей, но и к людям.

Леголас приблизился к огромному зверю, прикоснулся к нему. Мумак шумно вздохнул, прикрыл глаза. Леголас тихо заговорил с ним на синдарине. Незнакомая речь, может, и удивила мумака, но понравилась ему.

Ну вот и все. Скоро Леголас вернется к Малдуину и остальным. Скажет им о том, что зверь больше не потревожит их. А потом придет сюда. Он сядет верхом на мумака и направит его на юг. Харад сейчас живет в мире с Гондором. Харадрим ласково примут своего зверя.

Леголас усмехнулся. Чего только не встретишь в долгом путешествии! Он многое видел в своей долгой жизни. Но встречи с мумаком в Итилиэне не ожидал даже он.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Сосновая шишка - Пятый раунд

[Битва Пяти Воинств]

Название: В чаще леса
Задание: Сладкая парочка
Размер: 600x600, фотоколлаж
Жанр/категория: гет
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Том Бомбадил и Золотинка

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Синяя папка Даэрона - Пятый раунд

[Синяя папка Даэрона]

Название: Дорога к свету
Задание: Свет в конце тоннеля
Размер: 4381 слово
Жанр/категория: драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: эльфы-телери
Предупреждение: ОМП, ОЖП

Он мчался наугад, поднявшийся ветер швырял ему в глаза острую пыль и сор. По его лицу хлестали ветки, а он все бежал и бежал. Наталкивался на стволы, то и дело спотыкался о камни, забывая о собственных ногах, запутывался в кустарнике. Падал, обдирая руки о лесной бурелом, но стоило ему замереть хоть на миг, как темная волна ужаса накрывала с головой. И он опять бросался прочь из последних сил, не разбирая дороги, кожей ощущая, что беда бежит вместе с ним, не отступая ни на шаг. В какой-то момент под ногами оказалась пустота, потом последовал сильный удар, выбивший воздух из груди. Он замотал головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать белых мух перед лицом. Как только ему это удалось, он сразу вскочил на ноги, озираясь по сторонам, чувствуя на себе обжигающий злой взгляд. Было слишком темно, так что пришлось на ощупь продвигаться вперед, пока руки не наткнулись на преграду. Он бросился в другую сторону, но и там не было выхода, только земля осыпалась сверху от безуспешных попыток ухватиться хоть за что-то, что он мог вслепую нащупать на подвернувшейся стене. Наконец, пальцы наткнулись на какие-то корни, он постарался вскарабкаться по ним наверх, но сорвался. Попробовал еще раз, и еще раз, и еще, но все попытки были тщетны. В воспаленном сознании неожиданно вспыхнуло слово «ловушка». И у этого слова, в отличие от многих, оставалось значение. Он заметался в западне, громко воя и издавая нечленораздельные звуки, пока силы окончательно не покинули. Тогда он сжался в комок на земляном дне, подтянул ноги и спрятал лицо в коленях, содрогаясь всем телом от страха и отчаяния.

Когда сверху появился из темноты красноватый свет факела, сил оставалось только на то, чтобы жалобно заскулить, пытаясь отползти в тень. Огонь факелов означал, что его нашли, ему сделают больно. Сверху раздавались удивленные голоса:

– Эй, как ты здесь оказался? С тобой все в порядке? Ты ранен? – и еще десятки слов, смысл которых был не понятен, а еще больше его пугало то, что существа говорили без злобы и издёвок. Эти голоса что-то тревожили в самой глубине его души. Что-то спрятанное, почти погибшее, чему не было названия из тех слов, что он помнил.

– Не может быть! Глазам не верю! Дайте сюда огня, еще огня! Бронвенир, это ты? Неужели ты?

После этого наверху все пришло в движение, вскоре вниз полетел конец бечевки.

– Бронвенир хватайся, – окликнул уверенный голос. – Мы вытащим тебя.

Слова повторили еще несколько раз, подергав веревку при этом, и тогда он понял, чего от него хотят. Вцепившись дрожащими пальцами в бечевку, он начал неловко выбираться из ямы. И едва оказался на поверхности, со всей силы оттолкнул стоящего рядом и кинулся бежать. За ним бросились в погоню, что-то крича вслед. Только не останавливаться, ни в коем случае не останавливаться! Но силы были не равны, и через малое время он почувствовал, что его настигли. Кто-то навалился сзади, сбивая с ног, и прижал к земле, а потом рывком развернул к себе. Перед ним было существо, похоже на тех, что держали вместе с ним. Все не так плохо, оно может быть слабее, его можно одолеть. Он изо всех сил толкнул противника коленями в живот, набросился сверху, вцепляясь пальцами в горло и рыча. Тот в первый момент растерялся и не оказал сопротивления, но сейчас, почувствовав угрозу своей жизни, перехватил его за запястья, пытаясь ослабить хватку.

– Бронвенир, – сипело существо, – прекрати, это же я. Твой брат.

Он не знал, что такое «брат». Пустой набор звуков. Убить и бежать – только в этом спасение, вот о чем он думал, глядя в тускнеющие глаза. Еще чуть-чуть! Неожиданный удар по затылку, и вокруг него сомкнулась тьма.


Очнувшись со связанными руками, он рычал на любые попытки говорить с ним, а тому, кто попытался прикоснуться, вцепился зубами в руку. В конечном счете, это ничего не дало. Подоспевшие на помощь оттащили его, прикрутили к дереву, да еще и рот завязали. Он бросал на них злобные взгляды, не понимая, почему они защищают друг друга. Ему все больше казалось, что он отличается от них. Другие. Совсем другие. Со странно скрученными волосами, в одежде, непохожей на ту, что он привык видеть, без страха в глазах. Двое существ меж тем стояли возле него и спорили друг с другом. Один был с темными волосами, спутанными в два жгута, с копьем в руках. Второй – тот самый, укушенный. Он был повыше остальных и, как будто, шире в плечах. Наверное, ест хорошо. А кто хорошо ест – заводилы, вожаки. Вот кто он – вожак! Но тогда почему не убил напавшего наглеца? Не понятно. А спор тем временем разгорался.

– Я слышал, что Элхаэль однажды встретил орка, который мордой был похож на его друга. Эта тварь убила бы его, если бы ее вовремя не пристрелили другие охотники, – горячился темноволосый.

– Бронвенир не орк, как ты сам видишь, – воспротивился укушенный, осторожно перевязывая руку.

На месте укуса наливался заметный синяк, и существо морщилось.

– Мы не должны приводить его в поселение! Он безумен! Он не помнит ни тебя, ни себя. Не понимает нашу речь, не может говорить сам. Превратился из квендо в кого-то, похожего на келва!

– Так что же ты предлагаешь, убить его, как мы убиваем келвар? Вероятно, мне стоит пустить стрелу в собственного брата? – угрюмо поинтересовался вожак.

Спорщик смешался и отвел глаза:

– Можем просто развязать его и отпустить. Пусть звезды решают его судьбу.

– Нет, – сурово возразил укушенный. – Так поступать нельзя. Эта та же гибель. Возьмем его с собой, попробуем помочь. Эрнил найдет способ, я уверен.

Вожак сам поднял его на ноги, накинул ему на плечи длинную ткань. Он хорошо помнил, что обычное тряпье пахло грязью и кровью, а на ощупь было жестким как деревяшка, и был поражен, когда почувствовал мягкость, легкий приятный аромат, уже почти выветрившийся, и запах хозяина вещи. Этот запах был знаком, почти родной, и он нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда знает его, но память молчала.

Он не понимал, что ему говорили существа, и упрямо сопротивлялся, затрудняя передвижение отряда. Сопровождающим приходилось тащить его под руки, заставляя перебираться через валежник и подниматься по склонам.

Наконец отряд добрался до укромной поляны, где расположился лагерь. Он стал крутить головой во все стороны, не скрывая изумления. В нескольких местах горели костры, высились непонятные сооружения, накрытые кусками ткани. Там и тут стояли, ходили, разговаривали и даже смеялись. А некоторые ловко забирались по веревкам куда-то наверх. Он задрал голову и застыл на месте, вынудив сопровождающих остановиться: между ветвей были видны настилы из сучьев.

– Агларон, – заговорил тот, что слева, – куда твою находку вести?

– Ко мне, – вожак тяжело вздохнул, – куда же еще. Схожу за Эрнил. Посоветуюсь с кем-нибудь.

Его завели в постройку из ткани с высоким потолком, в ней можно было стоять в полный рост. Похоже, это было жилище вожака. В центре было кострище, огороженное камнями, по бокам от него вбиты две рогатины, у дальней стены, завешанной толстой тканью, стоял продолговатый застеленный лежак с низкими ножками.

Вожак усадил его прямиком на лежанку и строго сказал:

– Сиди здесь! – и больше не глядя на пленника, заговорил со своим. – Брайгон, сделай милость, присмотри за ним. Я схожу за целительницей.

Вожак ушел куда-то, а второй грустно пробормотал ему вслед:

– Бедняга Агларон, и что он теперь будет делать с этим заблудным? – сердито глянул в сторону лежанки, а потом устроился на небольшом чурбачке у кострища:

– Разжечь бы очаг, да от тебя отвернуться страшно, опять бросишься.

А ему хотелось вскочить и бежать прочь или, наоборот, забиться в темный угол и заскулить, потому что едва он остановился, перестал куда-то идти, сопротивляться, как в самое сердце ледяной хваткой вцепился страх, пропитал каждую клеточку тела, затопил мечущийся разум. Разве этот, чужой, не чувствует злой воли, которая жжет, разве не накрывает его ужасом? Почему спокойно сидит на бревне, вертит в руках какую-то непонятную деревяшку?

Сторож тем временем поднес деревяшку к губам, что-то сделал, и жилище наполнилось громкими звуками, стройными и звонкими, чем-то напоминающими те, что ему приходилось слышать в лесу. В первое мгновение он испугался, но чем дольше раздавалась трель, тем спокойнее ему становилось. Он перестал дрожать, выпрямил спину, вытянул шею, вслушиваясь в переливчатые трели. «Музыка», – шепнула память. Эти стройные звуки так зовутся.

А деревяшка в руках у сторожа заиграла другую мелодию, теперь она сменилась, зажурчала ручейком, запела каплями дождя. Звуки оседали на лице капельками влаги. Он осторожно потер щеку, ожидая нащупать там влажные дорожки, но кожа была сухой, шершавой от многодневной грязи. Он с удивлением посмотрел на пальцы, а когда поднял глаза, то столкнулся с внимательным взглядом. Сколько они так смотрели друг на друга – не ясно. Разорвать соединившую взгляды незримую нить их заставил шум снаружи. Ткань, закрывавшая вход в жилище, взметнулась, пропуская уже знакомую фигуру вожака, а за ним следом шел еще кто-то, точнее шла. Она вошла уверенно, без намека на осторожность, повела головой из стороны в сторону и о чем-то с недоумением заговорила с его сторожем.

Пока они разговаривали, он, не мигая, смотрел на нее. Красота женщины пленила его, а лёгкие стремительные движения заставляли замереть сердце. Если схватившие казались ему чуждыми и непонятными, то она в сравнении с ними была еще более непостижимой, словно сотканной из воздуха, и чудилось, что тонкая фигурка лучится светом. Даже будь он развязан в этот момент, не смог бы сделать ни шагу. Наконец женщина обратила внимание на него. Она подошла к лежаку и радостно произнесла:

– Ну, здравствуй, Бронвенир. Я знала, что ты сможешь вернуться.

Он с досадой закусил губу – опять это слово! Каждый раз, когда они заговаривают с ним, говорят «Бронвенир». Может так называют пленных? Понять бы, чего эта женщина хочет! Она внимательно вглядывалась в его лицо, будто ждала ответа или искала что-то.

Подождав какое-то время, и не дождавшись ничего, женщина хмуро свела брови и прошептала:

– Надо разобраться, – обернулась к вожаку и с требовательной, властной интонацией сказала. – Развяжи ему руки, Агларон.

Тот замялся и отвечал неуверенно, на что она лишь негодующе тряхнула головой, после чего мужчина выхватил из складок одежды нож и рассек путы на руках. И все-таки вожак был не совсем дурак, пристроился чуть сбоку, чтобы в случае чего перехватить пленника. Однако женщину, судя по ее поведению, не предупредили, что он опасен. Она спокойно взяла его за руки, сказав:

– Давай попробуем выяснить, что с тобой случилось, – и вдруг сделала совершенно неожиданную для него вещь – запела.

Он помнил, как их разливали ледяной водой, когда какая-нибудь свара переходила в кровавую грызню. Тогда на голову, словно из ниоткуда, опрокидывались студеные потоки, заставляя жаться по углам в поисках укрытия.

Вот и сейчас на него будто вылили огромный ушат, только не воды, а света. Вначале малая часть его души встрепенулась, потянулась к этому свету, как голодный к еде. Однако в следующее мгновение свет опалил его, обратился в пламя, причиняя нестерпимую муку. Он забился, утробно завыл. Кто-то испуганно закричал, чьи-то сильные руки вдавили его в лежанку. Еще одна пара рук обхватила голову, напев сменился, стал тихим, размеренным. Боль отступила, сознание поплыло, закачалось, погружаясь в сон.


Он так и остался среди чужаков с ясными глазами. Жил в шатре вожака, привык ко многим вещам. Спать на лежанке, менять одежду, расчесывать волосы. Знал, что вожак откликается на Агларон, светлая дева – Эрнил, а если кто-то из них зовет Бронвенира, то это его. Порой, глядя на свое отражение в воде, он беззвучно повторял: «Бронвенир», и тут же зажмуривался от страха.

Знал, что вожак сердится, когда он рычит или рвет мясо зубами. Он запомнил многие слова и несложные фразы и даже научился произносить некоторые из них. Безошибочно разыскивал среди других чужаков Брайгона с его дудочкой, пристраивался рядом и слушал. Если бы только можно было объяснить Брайгону, что, пока звучит дудочка, от него отступает чувство страха, перестает казаться, что за ним следят. Однако это были слишком сложные чувства, требующие огромного количества слов, а все, что он мог – умоляюще заглядывать в глаза и просить: играй.

Присутствовавшие при этом порой начинали посмеиваться и что-то говорить Брайгону, на что он лишь отмахивался или сердито ворчал. Часто Брайгон заглядывал к ним в шатер, следом за ним приходила Эрнил, и они на пару принимались играть и петь.

Ему эта новая жизнь нравилась, только Агларон день ото дня становился все мрачнее. В какой-то момент и Эрнил поддалась этому настроению. Тень тревоги залегла в уголках глаз и рта, прочертила на лбу едва заметную морщинку. Эти двое вели сложные беседы, бросали на него беспокойные взгляды. Такое поведение настораживало, заставляло ожидать чего-то: плохого или хорошего – не ясно. Долго так продолжаться не могло. И вскоре он ненароком подслушал разговор в шатре Агларона, за которым последовали большие перемены в уже привычной жизни.

– Неужели больше ничего нельзя придумать?! – воскликнул Агларон.

– Я уже объясняла, – устало отвечала Эрнил. – Его фэа пострадала слишком сильно. Будто взяли большой отрез ткани и исполосовали его без какой-либо надобности. Теперь не ткань, а ветошь.

Она замолчала, смешавшись, зачем-то переложила с места на место перья для стрел, которые приготовил Агларон, а потом продолжила:
– Я скрепила уцелевшие обрывки, чтобы фэа не рассыпалась окончательно, но соединить порванное не в силах. Все наши попытки, – Эрнил кивком головы указала на Брайгона, – причиняют Бронвениру только муку. Здесь нужен целитель искуснее и сильнее, чем я.

Брайгон, до этого не вступавший в разговор, перестал крутить дудочку, отложил инструмент и твердо сказал:

– У нас есть предложение.

– Да? – пожалуй, никто еще ни разу не видел на лице у Агларона такого замешательства.

–Ты слышал, что Бала Ульмо возвратился к нашим берегам и призывает всех переправиться на остров и последовать за нашими друзьями в Земли Стихий?

Агларон напряженно кивнул, а Брайгон продолжил:

– Часть нашего народа желает откликнуться на его зов, и Ольвэ уступил их просьбам и согласился продолжить поход. Мы должны отправиться с ними.

В разговор вновь вступила Эрнил:

– Эльвэ рассказывал, что владыки той земли мудры, и мы в том сами убедились, узнавая новое от Оссэ и Уинен. Я спрашивала у Уинен, не знает ли она, как помочь Бронвениру. И Уинен поведала, что таких сил у нее нет, но в землях за Морем живут три Стихии, разбирающиеся в устройстве душ более остальных, и они могут исцелить раненый дух.

– А как же сам Эльвэ? – воскликнул Агларон. – Не намеревались ли мы искать до тех пор, пока не найдем его? Или не отыщем хоть что-то, что прямо укажет на его участь.

– Эльвэ ищут несколько сотен, а кто поможет твоему, – Эрнил особо выделила это слово, – брату?

Она гневно посмотрела на Агларона и в порыве чувств топнула ногой.

– Помощь Стихий – последняя надежда для него. Если даже ты не согласишься идти, я готова отправиться в путь и без тебя. Пойдем вдвоем.

– Втроем, – поправил Брайгон.

Тут Агларон поднял ладони вперед в защитном жесте - видимо, ссориться с этими двумя ему не хотелось, и он примирительно сказал:

– Хорошо-хорошо. Раз вы настроены так решительно, то я пойду с вами.


Бронвенир с беспокойством наблюдал за обстоятельными сборами, еще не до конца понимая, зачем и куда они собираются. Вскоре настала пора прощаний. Желающих уйти вместе с Аглароном набралось много. Глядя на объятия и нескрываемые слезы, он, стоя за спиной вожака, слышал, как кто-то печально сказал:

– Остаемся мы всеми покинутые.

В ответ Агларон крепко пожал руку говорившего:

– Будем верить, что когда-нибудь звезды осияют нашу встречу. Удачи вам, берегите себя.

И все же была в этих словах щемящая грусть, что пробралась в сердце Бронвенира. Он старательно прятал глаза и тихонько вздыхал. Когда все желающие простились, они покинули долину, ставшую такой знакомой ему за то время, что он прожил среди родичей Агларона.

Если бы кто-то мог доходчиво объяснить Бронвениру, каких ужасов ему предстоит натерпеться в пути, он бы непременно сбежал от вожака в первую же ночь. Чего только стоила та огромная вода, к которой вышли утомившиеся путники. Она была неохватной, раскинулась во все стороны, куда не посмотри, а вдали, казалось, сливалась с небосводом. Вода дышала, рокотала, пела какой-то ей одной ведомый мотив, который завораживал и пугал.

Увидав эту громадину и вслушавшись в ее песню, Бронвенир попятился назад от страха с одним желанием: броситься наутек под защиту знакомого леса. Он бы так и поступил, но налетел спиной на идущего позади Брайгона. От неожиданности перепугался еще сильнее, отпрянул, ощетинился.

На лице Брайгона отразилось сильное удивление: брови взметнулись вверх, зрачки расширились.

– Бронвенир, ты чего это? Испугался что ли? Это же море.

Каким-то образом удалось этому чужаку в очередной раз заболтать его, подхватить под руку и увлечь за собой. Тут же рядом очутился Агларон и кто-то еще из спутников – так просто не убежишь. Когда сделали привал, Брайгон долго играл, но даже его мелодии не могли до конца заглушить голос этого моря. Всю ночь он не сомкнул глаз, ворочаясь с бока на бок.

Следующие два перехода они шли вдоль кромки воды, пока не добрались до узкой полосы земли, соединяющей берег и виднеющиеся в отдалении очертания острова. Это напоминало Бронвениру мостик, который был перекинут над речушкой рядом с оставленным поселением. Он с подозрением покосился на Агларона, уж не собираются ли они идти туда? Когда неприятная, пугающая догадка подтвердилась, Бронвенир встал как вкопанный и на любые уговоры только тряс головой и едва шевелил губами, повторяя: «Нет, нет», – а для пущей убедительности сел на песок. Движение отряда застопорилось, вокруг них столпились другие, и Эрнил, стоя над ним, озадаченно поинтересовалась:

– И что будем делать?

Агларон велел остальным идти дальше, голос у него при этом был настолько раздосадованный, что Бронвенир заподозрил, сейчас его точно ждет расправа. Наконец, на берегу остались только четверо, и Агларон устало сел напротив него и нервно потер лицо руками.

– Бронвенир, мы почти добрались до места, куда так долго шли. Осталось перейти перешеек, – вожак махнул рукой в ту сторону, куда направились остальные. – Идем, прошу тебя.

– Нет, – Бронвенир не решался даже смотреть на дорогу.

– Чего же ты боишься?

– Её, – он вспомнил огромную массу воды и ощущение присутствия кого-то сильного, опасного. – Его.

– Его? – обескуражено переспросил Агларон. – А если Брайгон будет играть, сможешь идти?

Он отрицательно покачал головой. На некоторое время между ними воцарилось напряженное тягостное молчание.

– Свяжем и поведем силой? – сдержанно поинтересовался вожак.

Бронвенир весь сжался, но, оказывается, Агларон говорил уже не с ним, а со спутниками.

– Нет, лучше не надо, – возразила Эрнил, – вся работа над его фэа может рухнуть, если применять насилие.

– Предложи что-нибудь другое.

– Можно его усыпить и перенести.

Агларон покачал головой:

– Остров далековато, на руках его нам не донести, конечно, можно соорудить носилки, но я бы предпочел, чтобы Бронвенир шел сам. Может быть, вы попробуйте снова объединить усилия с Брайгоном, чтобы брат смог преодолеть страх?

Брайгон переглянулся с Эрнил:

– Можно попытаться. Надо только хорошо подумать, что петь. Простой мотив о смелости тут не подходит. Мы его как-то опробовали, результата не было. Как бы ни пришлось петь всю дорогу, это не легче, чем на руках его тащить.

Они долго еще советовались о чем-то, спорили, хмурились. Конца этому не видно было, пока Агларон не подскочил, будто его кто укусил, с криком: «Вот оно! Как раньше не додумались!» – и принялся объяснять что-то, активно размахивая руками. Такая бурная реакция у вожака внушала Бронвениру серьезные опасения. Во время недолгого привала он с тревогой косился на дурную троицу, ожидая подвоха. Однако ничего не происходило, после недолгой передышки собрали вещи, потушили костер и преспокойненько устроились на песке. Брайгон заиграл какую-то очередную мелодию. Вначале он не вслушивался, слишком муторно было на душе, но мотив был такой спокойный и неторопливый, что невольно Бронвенир поддался ему. В мелодию ненавязчиво вплелся голос Эрнил, и он уже не видел море, перед мысленным взором встала другая картина. Их шатер, в котором они вчетвером сидят у костра и о чем говорят. Эрнил смеется и ласково улыбается ему. Брайгон продолжает играть, а в уголках лучистых глаз пляшут смешинки. В мелодию начинают проскальзывать нотки любопытства и желания увидеть новое, и душа узнает их, тянется к ним. Где-то вдалеке, на самой границе видения поднимает голову страх, готовый накинуться на Бронвенира с новой силой, и в этот момент вмешивается Агларон. Он появляется на тонкой границе яви и грезы, и его фигура будто светится изнутри, заслоняя Бронвенира от всепоглощающего ужаса:

– Бронвенир, ты больше не один, я не позволю никому причинить тебе вред. Ничего не бойся, – Агларон протянул ему руку. – Идем с нами.

Это был невероятный переход. Бронвенир шел по земле, словно по тонкой ниточке, а по обе стороны от него бились волны. В их рокоте он слышал недовольство и неприкрытую угрозу. Казалось, стоит сделать один неверный шаг, и волны бросятся на него, как дикие звери, и утащат в темную глубину. Будь Бронвенир один, он давно бы поддался панике, но рядом шел Агларон. И когда с новой волной на него накатывал страх, то вожак - нет брат! - тихо повторял:

– Не бойся, я иду с тобой, тебя никто не тронет.

И Бронвенир делал следующий шаг. А чуть впереди шли Эрнил и Брайгон, то и дело оглядываясь, и ободряюще улыбались. Их взгляды и улыбки были продолжением мелодии.

Остров был пригоден для жизни. С невысоких холмов, у основания покрытых редколесьем, бежали звонкие ручьи, стремившиеся к его центру. Там располагалось небольшое богатое рыбой озеро, в долинах хватало дичи и плодов. Многие из сородичей Агларона ходили на побережье, посмотреть на волны, послушать пение вод, но Бронвенир предпочитал оставаться в сердце острова. Он по-прежнему боялся моря и его обитателей, в особенности Оссэ, с которым сдружился народ брата. Агларон восхищался знаниями и мудростью этого создания, а Бронвенир ощущал лишь опасную, неистовую силу, которой тот обладал.


Жизнь текла привычным порядком, и Бронвенир не сразу почувствовал и заметил перемены. Одна половина неба потихоньку, плавно меняла оттенок, становилась светлее, и чем ярче делался свет, тем сильнее нарастала тревога Бронвенира. Ему казалось, что свечение жжет глаза, пробирается в душу, терзая ее, поэтому все чаще уходил в темный еловый лес. Там можно было дать отдых глазам и растревоженным чувствам. Он бы с радостью остался в лесу навечно, но раз за разом его находил Агларон, и приходилось возвращаться.

Тем не менее, настал момент, когда свет стал совершенно нестерпим для Бронвенира. Он поспешно бежал прочь, стеная на всю округу. Агларон отыскал его под корнями старой вывороченной ели и снова принялся за свои уговоры. Бронвенир через силу поднял лицо, до этого спрятанное в ладонях, и, с трудом глядя на Агларона покрасневшими слезящимися глазами, прохрипел:

– Не могу. Уходи.

Брат замолчал, бессильно осел рядом, привалившись спиной к поваленному дереву, сгреб его в охапку:

– Я никуда не уйду, я же обещал. Мы что-нибудь придумаем. Снова.


Агларон сказал, что надо подождать, возможно, Бронвениру нужно время, чтобы привыкнуть. Он перенес свой шатер на лесную прогалину, практически неотлучно оставаясь с Бронвениром, а если и уходил в поселение или на побережье, его подменяли Брайгон или Эрнил. Только Бронвенир точно знал, что притерпеться не получится, нутром чувствовал, что достиг предела. Он слабел, будто иссыхал. Постепенно это начали замечать и остальные. Бронвенир все реже покидал жилище брата, безвольно валяясь на лежанке, в томительном ожидании, когда же свет чуть угаснет, смениться чем-то похожим на полумрак. По разговорам он понял, что сородичи Агларона собираются отправиться куда-то еще, и с затаенным страхом ждал, что вскоре троице надоест, и они покинут его. Настал момент, когда Брайгон, вернувшись с побережья, сказал, что проводил последних линдар из поселения. Бронвенир, услышав, о чем идет речь, затаил дыхание и навострил уши.

– Зря вы с Эрнил не уплыли, – опечаленно заметил Агларон.

– А вы тут вдвоем бродить будете? – насмешливо отозвался Брайгон. – Одичаете ненароком, будете на звезды выть.

Агларон только рукой махнул.

Эрнил долго не возвращалась с побережья, и пришла она не одна, а вместе с высокой статной девой. Бронвенир взглянул в ее глаза и со сдавленным стоном спрятал лицо в сгиб локтя.

– Эрнил, – укоризненно начал Агларон, но девушка перебила его.

– Прости, Агларон, что не предупредила, но ждать и дальше – глупо, а для Бронвенира просто опасно. Пришла пора попросить о помощи. Я все рассказала Уинен.

Бронвенир почувствовал, что незнакомая дева приблизилась к нему, и вместе с ней приблизилось дыхание свежего ветра, сила морских волн, шорох прибоя. Он ощутил на себе внимательный взгляд.

– Удивительно даже то, что он смог попасть на наш остров, добраться так далеко и не погибнуть. Почему вы не оставили это создание в Срединных Землях? - спросил тихий глубокий голос.

– Мы надеялись, что Владыки этого края смогут исцелить моего брата. Только ради него я отправился в этот путь, – угрюмо отозвался Агларон.

– Что ж, ждите. Я поговорю с Эстэ.

В томительном ожидании прошло пять перемен света, когда сияние меняло свой оттенок, или, как их еще стали называть, дней. Чего он ждал, Бронвенир точно не знал, может чего-то еще более ужасного, чем визит морской девы. Сил бороться за свою жизнь у него больше не осталось, он решил – будь что будет. У лежанки неотлучно кто-то дежурил. Разглядев сквозь опущенные ресницы размытые черты Брайгона, он вполголоса попросил: «Сыграй», – и стал вслушиваться. В этот раз мелодия была радостной, мелькающей, словно отблески звездного света на воде, сверкающей искорками в каплях росы, и уголки губ, будто сами по себе, слегка приподнялись. Брайгон прервал игру, осторожно сжал его ладонь и с грустью в голосе прошептал:

–Друг, ты наконец-то улыбнулся.

Бронвенир еще продолжал улыбаться, когда в шатер вошла женщина в сером платье. Брайгон встал, чтобы приветствовать ее, а Бронвенир замер на месте: гостья излучала могущественную Силу. Он тут же вспомнил, что уже встречался с похожей сущностью, тогда на него веяло леденящим ужасом и обжигающей ненавистью, и душа не в силах выдержать этой муки, рвалась и чернела. Воспоминание об этом сверкнуло яркой вспышкой, но он не успел испугаться. Слепящая сила перестала обжигать его, но не погасла совсем, словно женщина приглушила свет и жар.

Женщина положила легкую узкую ладонь на лоб Бронвенира.

– Тише, – пропел мелодичный голос. – Я не причиню тебе зла.

Теперь Бронвенир ясно видел, что она была совсем другой: не лед и пламя, а источник светлой целительной силы. Усталая душа и измученное тело получили нежданное облегчение. Он изумленно распахнул глаза, натолкнувшись на внимательный взор и мягкую улыбку. Женщина перевела взгляд на собравшихся возле них друзей:

– Я уже видела такие повреждения фэа.

При этих словах глаза ее полыхнули гневом.

– Ему можно помочь? – не испугавшись рассерженной Валиэ, нетерпеливо спросил Агларон.

– Раньше я была уверена, что нет. Настолько сожженные души не могут восстановиться даже в Чертогах Намо. Но вы столько всего сделали, что теперь все не безнадежно, – она покачала головой, будто не до конца верила увиденному. – Вы в самом деле дети Илуватара и порой творите невероятное. Как бы то ни было, мгновенного исцеления не будет, вашего друга надо переправить в сады моего супруга. Его душе и телу нужен отдых.

Женщина вновь обернулась к Бронвениру, пригладила влажные от пота волосы и едва слышно запела. Ее нежный голос ласково прикасался к разуму и фэа. Колыбельная была протяжной, мотив кружил, убаюкивал и повторялся снова и снова. Ему казалось, что он стал маленьким и легким, и кто-то осторожно берет его на руки и прижимает к сердцу, надежно пряча от всех бед. Бронвенир тихо вздохнул и погрузился в спокойный сон.


***


В час смешения серебряно-золотой свет вырывался из узкого пространства Калакирия, создавая на воде длинную, широкую дорожку, распадался на отдельные искорки. По водной глади в полосе света скользил легкий кораблик. На его палубе, скрестив ноги, сидел пепельноволосый эльда и восхищался веселыми озорными зайчиками на воде, разноцветными огоньками Альквалондэ, серебряной вышивкой на парусе корабля. С кормы к нему подошел Агларон, устроился рядом и добродушно поинтересовался:

– Не надоело тебе любоваться?

Ответом ему была улыбка и покачивание головой. Агларон легко вдохнул свежий морской воздух и попросил:

– Сыграй что-нибудь, Бронвенир.

Тот посмотрел на лежащий рядом инструмент, пробежался пальцами по отверстиям, закрыл глаза и поднес его к губам. Над водой полетели чистые звуки флейты.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Пятый раунд

---

Объявление #86

[Битва Пяти Воинств]

Добрый вечер! Заканчивается 9 ноября, а вместе с ним и первый день, отведенный для выкладки работ Пятого раунда. Но вы еще успеете принести свои работы до до 23:59 11 ноября.
Напоминаем, что это предпоследний наш раунд и последний, на котором следует выкладывать работы по предложенным темам. Впереди останется только Вольный стиль.

Правила выкладки:
- одна текстовая и/или одна челленджевая работа;
- заголовок поста: Ник участника - Пятый раунд;
-

шаблон шапки

<b>Название:</b>
<b>Задание:</b> (лучше для красоты частично спрятать под кат)
<b>Размер:</b> (в словах)
<b>Жанр/категория:</b>
<b>Рейтинг:</b> 
<b>Персонажи/Пейринги:</b> (по желанию)
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть)

- теги - "Пятый раунд", "БПВ: "Смешанные единоборства";
- рейтинг +18 закрывается от несовершеннолетних.

Ждем всех участников!

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Голосование - Четвертый раунд

[Битва Пяти Воинств]

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 24 ноября.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд, Голосование

---

Сосновая шишка - Четвертый раунд

[Битва Пяти Воинств]

Название: Absolvo te
Задание: Свет в конце тоннеля
Размер: 1780 слов
Жанр/категория: джен, ангст
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Белег, Турин и др.
Примечание: название – латинская формула католического отпущения грехов («отпускаю тебя»).

Только великое страдание есть последний освободитель духа.
Ницше

Белег заблудился. Он шел через лес уже много дней, но не мог ни отыскать следов, ни обрести уверенность, что движется в нужном направлении. Свет слабо пробивался сквозь толщу ветвей, и нутро леса тонуло в полумраке – это тоже не облегчало задачу. Несколько раз Белег забирался наверх, продирался сквозь сучья и оглядывал местность в надежде увидеть хоть какие-то приметы и знаки; но все было без толку.
Впрочем, нет, он видел кострище. Дважды. Это было их с Гвиндором кострище, хотя он даже не смог понять – одно и тоже это место или два разных. Гвиндора рядом не нашлось, хоть он и звал его долго, как принимался время от времени звать Турина. Но лес был темен и молчалив, и Белег шел дальше…
Путь снова преградил ручей, и Белег, не останавливаясь и не боясь напороться на острые сучья, спрыгнул в него и преодолел за несколько шагов. Со дна поднялась черная муть, закружилась вокруг, пачкая руки и одежду. Но он не обращал внимания и торопливо выбрался на берег, чтобы снова продолжить путь.
Ничего приметного не попадалось, хотя орки должны были пройти где-то здесь же и изрядно наследить. Тем более следовало спешить: если он ошибся с направлением и потерял отряд, у него почти нет времени, чтобы отыскать его снова и настигнуть прежде, чем случится непоправимое. И он спешил, то и дело переходя на бег и рискуя запнуться и растянуться в сплетении древесных корней и сухого валежника.
От напряжения сил в груди ворочалась боль. Белег старался не прислушиваться к ней, отмахивался, как от насекомого, и думал только о том, что должен как можно скорее разыскать Турина. Но помимо этой смутной боли его одолевало небывалое, незнакомое прежде смятение. С ним ничего нельзя было поделать, оно отвлекало, мешало трезво размышлять, сбивало с толку и только гнало вперед – быстрее и быстрее.
– Турин! – звал Белег в очередной раз и в очередной раз не слышал ответа. Собственный голос мгновенно затихал среди деревьев, словно проглоченный лесной глушью. – Турин! – повторял он. Впустую…
Путь ему снова преградил ручей. Потревоженная, поднятая со дна черная муть заклубилась в воде, делая ее совсем непрозрачной, осела на руках, на одежде. Белег только отмахнулся от нее и уже карабкался прочь, цепляясь за скользкие, похожие на змей корни. Внезапно, нашаривая опору, он ощутил чье-то прикосновение. Дернулся и чуть было не свалился обратно в воду, но чья-то сильная рука удержала его и одним рывком вытянула наверх.
Он немедленно вскочил на ноги, готовый защищаться. Но угрозы как будто не было: перед ним стояла женщина и смотрела мягко и печально. Сначала Белег даже принял ее за королеву, но через мгновение сам себе удивился: ничего общего у них не было. Мелиан была высока, темноволоса и красива той строгой, но яркой красотой, которую передала дочери. Эта женщина была куда ниже, фигуру ее скрывал свободный серый плащ, а обрамленное капюшоном лицо казалось каким-то размытым, нечетким. Белег смотрел и отчего-то не мог уловить черт и скорее ощущал, чем видел некий светлый спокойный образ.
– Мне нужно спешить, – наконец, вымолвил он и попятился.
– Тебе нужно остановиться, – покачала головой женщина и осторожно взяла его за руку: – Посмотри.
Белег помотал головой.
– Посмотри же, – мягко повторила она и перехватила вторую руку.
– Не могу, – скорее прошептал, чем произнес Белег и хотел снова попятиться, но она удержала.
Не в силах сопротивляться он теперь лишь смотрел, как она отпускает его, но только затем, чтобы потянуться и прижать пальцы к вискам. Прикосновение было мягким и прохладным. Но отчего-то Белег зажмурился и в тот же миг ощутил, будто его хорошенько встряхнули. Мир словно перекувырнулся через голову, зависнув на мгновение в воздухе, а потом встал на свое место. Тут же исчезли и усталость, и боль в груди, и озноб после ручья.
Белег сглотнул и, решившись, открыл глаза. Древесные стволы вокруг тоже исчезли – они превратились в каменные колонны; сумрак в кронах стал клубящимся серым туманом, сквозь него просвечивало тусклое сияние. Шуршащая лесная подстилка уступила место ровному, без стыков плит, тоже же серому и каменному полу. Лес колон, подобно лесу древесному, был темен, беззвучен и пуст; вокруг не было никого. Белег чувствовал, что смятение его достигло пика, и, хотя ощущение сердцебиения теперь тоже пропало, ему казалось, будто сердце должно бы колотиться, как у загнанного зверя. Он еще раз сделал над собой усилие и опустил взгляд. Неопределенно-темное на бурой ткани влажное пятно расползалось по всей груди, цепляло подтеками рукава и верх штанов, поблескивало в тусклом, льющемся сквозь туман свете. Белег, не веря, смотрел на себя несколько мгновений. Затем поднял руку, чтобы прикоснуться, но женщина перехватила и остановила, хоть и не стала ничего говорить. Сам он тоже молчал, не двигаясь и не отводя взгляд. Смятение постепенно ушло, но уступило место какой-то холодной пустой тоске и вкупе с ней чувству обреченности. Он ощутил желание опуститься на каменный пол и сжаться в клубок. Но вместо этого вскинул голову и спросил:
– А что с ним?
Женщина не ответила. Повернулась и, взяв его за руку, потянула за собой. Он послушно пошел следом.
Они миновали множество колонных пролетов, но в сумраке и тумане Белег не мог различить, был ли это один нескончаемый чертог, или просто границы между разными оставались невидимы для его взора. Но потом женщина вдруг отклонилась от прежнего прямого пути и повела его куда-то в сторону. Вскоре вокруг стало как будто светлее и свежее, клочья тумана больше не клубились между колонн, а те сделались шире и приземистее. Белег принялся озираться по сторонам, но вдруг увидел впереди яркую полосу – нечто вроде дорожки света, какую солнечный луч, пробившись сквозь листву, рисует между деревьями. Дорожка эта тянулась через пролеты наперерез тому, как шли Белег и женщина; начало и конец ее терялись за пределами видимости где-то среди колонн.
По полосе света шел человек. Шел прихрамывая, припадая на левую ногу, но быстро и уверенно. Белег так удивился, вдруг увидев его, что остановился и выпустил руку своей провожатой. А когда опомнился и огляделся, понял, что остался один. Но замешательство длилось недолго, и он снова двинулся вперед, следя за фигурой человека. Тот не замечал чужого внимания и продолжал идти своим путем, а Белег теперь уже видел, что чем дальше, тем ярче делается дорожка, и тем менее различим в ее сиянии становится силуэт идущего. Наконец, он исчез вовсе. Белег в задумчивости постоял, глядя в это манящее средоточие света, затем развернулся и пошел в противоположную сторону.
Люди попадались ему еще несколько раз. Мужчины и женщины, старые и молодые, зрелые и совсем дети; медленно или торопясь они шли вперед, не замечая ни присутствия Белега, ни близости друг друга, и свет постепенно поглощал их. Сам Белег заметил теперь, что постепенно этот путь становится все более размытым, рассеянным – словно превращается в полураскрытый, разложенный среди колонн огромный веер. Силуэты людей по одному появлялись с разных сторон и двигались вперед, чтобы затем выйти на главный, набирающий яркость путь.
Тут он и увидел Турина.
Тот сидел под колонной, прислонившись к ее основанию, уронив на колени руки и устремив перед собой отрешенный, безучастный взгляд. Белег поспешил к нему, но остановился, не доходя нескольких шагов. Сейчас он видел, что где-то там, на просторах Белерианда с их последней роковой встречи прошло лет десять. Так мало… Но в волосах человека теперь поблескивали серебристые нити, вокруг рта и возле глаз залегли морщины, и та складка над переносицей, которая часто отмечала гнев или недовольство, или глубокую задумчивость Турина, теперь сделалась постоянной. Ощутив укол то ли жалости, то ли горечи, Белег переступил на месте и, не сразу решившись, снова шагнул вперед.
Турин заметил его не сразу. Еще несколько мгновений он все также безразлично смотрел перед собой, потом вяло повернул голову, словно услышал досужий шум, и обмер. Медленно поднял и прижал к груди ладони и стал подниматься, упираясь и скользя спиной вдоль колонны; и когда уже почти выпрямился, вскинул вдруг руки, прикрыв ими голову, и как подкошенный рухнул обратно – ничком, сжавшись и сдавленно завыв.
Белег медленно подошел к нему и опустился на колени; накрыл прячущие макушку ладони своей рукой, вторую руку прижал к спине и стал ждать, не двигаясь и ничего не говоря. Может быть, это продолжалось несколько мгновений, а может быть, гораздо дольше. Вой сменился беззвучными рыданиями, затем к ним присоединились какие-то неразборчивые слова. А затем Белег дождался достаточного промежутка между ними и успел вставить:
– Ну же: ты как будто призрака увидел.
Понадобилось еще немного времени, прежде чем Турин, неловко выпрямившись, сел и взглянул на него.
– Не смешно? – спросил тогда Белег, и Турин медленно покачал головой.
Белег виновато развел руками, а затем подался вперед и обнял Турина, крепко прижав к себе. Тот сперва дернулся и сжался, словно испугавшись, но затем покорился и сам прильнул головой к подставленному плечу. Они просидели так еще какое-то время. Потом Белег, собравшись с мыслями и с силами, сказал:
– Я прощаю тебя.
Турин вздрогнул, отстранился и решительно замотал головой. Зажмурился, помолчал еще и, наконец, уже глядя прямо и открыто, произнес, как выдохнул:
– Прости меня.
– Я прощаю тебя, – повторил Белег. – Ты тоже меня прости, – и добавил, остановив возражения: – Что не был рядом и не помог.
– Я прощаю тебя, – кивнул тогда Турин.
Потом, когда прошло еще время, Белег все же спросил – что было дальше. Где именно он не был и в чем не помог. И Турин, не отказываясь, рассказал. Про Нарготронд, Финдуилас и Тумхалад; про Глаурунга, Дор-Ломин и Ниэнор; про то, как все закончилось. А Белег слушал и чувствовал, что несмотря на скорбь и горечь, где-то внутри у него, где когда-то было сердце, словно распадается комок. И сам Турин, постаревший, поникший, будто распрямляется, освобождаясь от того, что так терзает его. Серебро в черных волосах стало постепенно тускнеть, складки на лице делались слабее и мягче, пока не исчезли вовсе, оставив только ту, извечную – над переносицей.
Наконец, когда все слова были сказаны, Белег понял – можно. Он поднялся и, подхватив Турина под локоть, заставил подняться тоже. Они неспешно прошли вперед и остановились перед тускло светящейся дорожкой, еще не влившейся в основной путь.
– Думаю, пора, – сказал Белег.
– Пора, – согласился Турин. – Как думаешь: мы увидимся опять?
– Уверен, что да, – ответил Белег и не покривил душой.
– Тогда до встречи, – произнес Турин. Белег отозвался тем же, и они снова крепко обнялись.
Турин шагнул на полосу света, и оба пошли вперед – один внутри, другой снаружи. Ничего больше не говорили, только переглядывались иногда, пока свет не стал слишком ярок для Белега, и он не вынужден был остановиться. Турин этого не заметил. Возможно, там, изнутри ему тоже было не видно, а возможно, Путь уже завладел его вниманием и теперь увлекал только вперед. Белег еще смотрел ему в след, пока мог различить, а потом просто стоял, провожая взглядом сначала шаркающую старуху, затем полную девушку с длинной косой, а затем испуганного мальчика с выпавшими передними зубами. Потом развернулся и, заложив руки за спину, побрел прочь.
Мыслями его полностью владела только что поведанная Турином страшная история, но обреченность и пустота ушли. Он ощущал теперь грусть и печаль, а вместе с ними умиротворение и покой, и даже принялся рассеяно пинать шишку, когда та вдруг попалась ему в траве. Задумавшись, он нескоро опомнился и огляделся, а когда поднял голову и увидел вокруг зеленые, шелестящие, пахнущие хвоей и ветром деревья, то даже не удивился.

Название: Не конец
Задание: Свет в конце тоннеля
Размер: 600x600, фотоколлаж
Жанр/категория: джен
Рейтинг: PG
Примечание 1: как бы иллюстрация к вышепредставленному тексту.
Примечание 2: спасибо Мирный феаноринг за идею таких коллажей. Они выглядят эффектно, и мне тоже захотелось попробовать.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

Одна звезда - Четвертый раунд

[Одна звезда]

Название: Выбор
Задание: Берег встретит героя,
Берег встретит врага.
Нас всегда было двое,
А теперь только я.
(Наутилус Помпилиус, "Берег")
Размер: 650 слов
Жанр/категория: джен, зарисовка странное
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Мириэль, Нэрданель
Примечание: происходит спустя некоторое неопределенное время после Исхода Нолдор

…она почти задремала — в прохладной, чуть колеблющейся над головой синеватой тени: глаза закрывались сами, и сознание уплывало, сколько ни щипли себя за ладонь.
Оттого, должно быть, и не заметила — как появился перед ней силуэт: тот самый, которого дожидалась.
Другая женщина соткалась, словно полотно, выходившее из-под ее рук когда-то (выходившее, по слухам, и до сих пор): будто из туманной взвеси, наползавшей сверху от гор.
Небольшого роста. Изящная. Легкая. Белые волосы — не серебристые, как она ожидала, скорее чистой ясной белизны, точно соединенные цвета радуги. И лицо… такого странного спокойствия она не сумела бы изваять: одновременно предельного, неживого — но скрывавшего изменчивость внутри: точно так, как в лице ее всегда сына жила возможность улыбнуться или нахмуриться в любое мгновение.
— Что привело тебя сюда? — спросила Мириэль (Фириэль). Голос был тихим и ясным; хотя бы это совпадало.
— Любопытство, — Нэрданель наклонила голову к плечу — и словно уронила слово: алой ягодой на траву.
— А. Вот оно что. — Как будто этот ответ ее полностью удовлетворил, Мириэль присела на траву — не близко, но рядом. Ее одеяние оказалось сделанным из обычной ткани — по крайней мере, с виду: так же смялось, так же потемнело от росы по подолу. — Но что же хотела бы еще знать та, кто прозвана Мудрой за свою предусмотрительность?
— Ты тоже звалась мудрой, — заметила Нэрданель.
— Нет, — Мириэль покачала головой — отрывистый жест, точно у шарнирной куклы. — Ты ошибаешься; или язык переменился даже сильнее, чем мне хотелось, за эти годы. Я звалась звалась той, чьи руки ведают память, звалась помнящей, звалась искусной в сплетении слов. Но не мудрой, как ты. Потому что это прозвание дают за то же, за что тебе — и другим, подобным тебе.
— За что же?
— За понимание должного. Я же известна как та, кто не прислушалась к долгу.
Последовало молчание. Нэрданель глядела искоса, не переставая изумляться: тому, с какой неподвижностью сидела Мириэль в своей вроде бы непринужденной позе. Как коснулась травинки, легшей на платье: с медленной аккуратностью, и как после этого ее ладони возвратились в прежнее положение — ни на волос не изменившееся, точь-в-точь.
— Ты засомневалась в сделанном, так? — вновь произнесла Мириэль, не поворачивая головы. — Зря.
— Не думала, что услышу те же слова от тебя, — Нэрданель попыталась усмехнуться.
— Ты сделала выбор. Тебе нужно жить с последствиями. Каждому и каждой из нас нужно жить с ними — или смотреть, как живут с ними другие: как смотрела я.
— И это значит — жить в неизвестности? — этот вопрос она задала громче, чем собиралась: почти крикнула.
Мириэль подняла руку ладонью вперед — неожиданно властным жестом.
— Ты не увидишь гобеленов Вайрэ. А если бы и увидела, то не поняла бы их. Они — не для Живущих. Тебе не утолить ими свое сердце.
— Тебе не жаль меня, верно? Потому что я оставила его. Потому что не одобрила его взгляд на свободу.
Мириэль поводит плечами.
— Свобода недостижима. Я желала ее сама, и я это знаю. Каждый может получить лишь столько, сколько дано.
— Но значит ли это, что ты осуждаешь его?
— Разумеется, нет. — Губы Мириэль тронула улыбка — нездешняя, отдающая тенью потерянного тепла. — Путь — это нить, и пока она длится, она ценна тем, какой создает узор.
— Но что делать мне? Мое искусство обретает форму, и не меняется больше.
— Значит, всё дело в этом? Тогда у меня тем более не найдется тебе ответа.
— И всё же — скажи. Даже если это будет не мудрость.
— Ты могла бы выйти замуж, — уронила Мириэль, едва ли не безучастно. — Снова. Благодарение моему мужу: эта дорога открыта. Если нет желания терзаться и вспоминать. Конец мира, в конечном счёте, ещё далёк. Еще много пряжи не сплетено; поверь мне.
Лицо Нэрданели пошло, должно быть, сейчас пятнами — алыми на смуглой коже: как от удара.
— Я говорю это без злости или оскорбления. Игла идет в одну сторону, идет и в другую. Точно так же, как не держала я и не держу зла на Индис — она тоже сделала выбор, как и все мы. Впрочем… — Мириэль сощурилась, наконец-то оглядывая собеседницу внимательнее и будто бы полнее, — возможно, ни тебе, ни ей не нужен больше супруг…
Нэрданель приоткрыла рот — но ничего не смогла сказать: настолько неожиданно и необыкновенно вдруг прозвучали эти слова.
— Возможно, — повторила Мириэль, невесомо кивая — или так легли тени под подбородком?.. — самой себе. — Возможно, это сплетение нитей даст ещё что-то новое, и притом в здешней земле, не в той. Но я непричастна к этому. Мне — прошлое и непреложное знание. Тебе — настоящее и неуверенность.
Еще несколько ударов сердца (когда Нэрданели казалось, что, вопреки очевидности, бьется лишь одно: ее собственное) они глядели друг на друга — противоположностью отражений, совпадая только в несходстве.
Глаза Мириэль, немигающие, серебристые, блеснули напоследок.
Она поднялась — и исчезла в иссиня-белой дымке: как не было.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

Эглет — Четвёртый раунд

[Эглет]

Название: Путаными тропами
Задание: "Спору нет, если ищешь, то всегда что-нибудь найдешь

..."

,но совсем не обязательно то, что искал" (Дж.Р.Р. Толкиен, "Хоббит").
Размер: 810 слов
Жанр/категория: джен, драма
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Трандуил, Келеборн
Примечание: 1. неопределённый пост-канон ВК
2. у Трандуила здесь своё собственное нормально, но человеки и Келеборн, вероятно, могут его не разделять

Ветка так высоко, что можно не просто увидеть бездонное, прозрачное небо, а и вовсе почувствовать себя птицей. Выше ветви совсем тонкие, даже его ловкости не хватит, чтобы устроиться в их сплетении. Осенний ветер ещё кажется тёплым, но он осенний, несомненно, и дело не в том, что откликающаяся ему листва — всех оттенков золотого цвета, лёгкая, умирающая. Это сам ветер. Трандуил чувствует. И всё-таки, подставлять ему лицо приятно. Лес отсюда видится полным света, и нет сейчас ничего и никого, кроме Леса, неба, и взъерошенного эльфа.

Ничего и никого больше.

Уже нет.

Лес кажется бесконечным и где-то там, за тем пределом, который не пересечёт даже эльфийское зрение, он должен упереться в Море, смешаться с ним, погружая корни в беспокойную воду и даря ей свою шелестящую золотую тишину. А затем дорасти до горизонта, распустить свои ветви дальше, дотянуться до того, что за ним.

Хотя Лес всё ещё помнит многое, и кое-что ему и его эльфу под силу, это, конечно, невозможно.

Трандуил смеётся.

"Но мы попробуем однажды, а?" Только так, на своих условиях, если не выйдет (пожалуй) — что ж, они будут с этим жить.

Чья-то тревога касается его, заставляя отвлечься, и Трандуил спускается в дрожащую светлую тень (как же он по ней скучал, и теперь она такая как надо). Он быстро, не глядя, цепляется за ветки, чутко касается тепловатой коры. Не хочется заставлять пришедшего ждать.

Родич снова выглядит немного не так, как помнит его Трандуил, Трандуил не знает, не помнит точно, сколько лет прошло, но всё опять изменилось.

Интересно, знает ли о переменах сам Келеборн?

Трандуил сгребает его в охапку, и Келеборн возмущён.

Келеборн говорит-говорит-говорит.

Кажется, даже с укоризной. Прямо как в старые времена.

Трандуил не понимает, чего Келеборн от него хочет.

Он не собирается путешествовать так, нет нужды ехать к Морю.

Это бессмысленно.

"Разве?" — спрашивает Келеборн.

Конечно.

"Разве ты не хочешь найти утраченное?".

Почему он думает, что нужно искать так? Там? Трандуилу смешно, и, отсмеявшись, он предлагает родичу вина.

Келеборн говорит, вздыхая, что Трандуил ищет забвения. Трандуилу, наконец, становится интересно.

Это подходит ему не хуже прочего. Теперь он знает, что ищет. Это важно, чтобы что-нибудь найти. В Лесу всю жизнь было так, и кто он такой, чтобы что-то менять?

***
Отец говорит, чтобы он не уходил далеко. Дворец непохож на лесные тропы, где сами деревья и земля кажутся Трандуилу ласковыми. Во дворце легко заблудиться. Это тоже лес, но каменный, и деревья упираются в высокий свод и держат его.

Конечно, Трандуил теряется.

Это досадно, потому что короля он ещё не видел, а детей, таких как он, именно в эту пору приводят к Королю и Королеве, ради этого сбора владыки возвращаются в Тысячу Пещер в середине лета — в иное время, пока лето в силе, они странствуют по лесу.

Интересно, может ли король тоже потеряться.

"Можно с тобой посидеть?" — говорит незнакомый эльф. Трандуил не возражает — места у колонны, где он устроился отдыхать, пожалуй, хватит. Они немного гадают вдвоём, дерево на соседней стене, или олень, а ещё Трандуил рассказывает про папу и про короля, которого так пока и не увидел.

Трандуил решает до времени не расстраиваться, но и врать сейчас неинтересно, и когда незнакомец спрашивает, не потерялся ли он, Трандуил честно признает: именно так.

"Такое случается" — согласно говорит незнакомец. "Потерять дорогу можно как и любую другую вещь".


Эльф, наверное, тоже много чего теряет, и это сразу делает его ближе. Трандуил, например, всегда теряет очень нужные вещи: стеклянную бусину, тростниковую дудочку, пять желудей, гусеницу и резное писало... Всего не упомнить.

"И неужели совсем потерял?" — уточняет незнакомец, и в его серых, лучистых каких-то глазах светится искреннее любопытство.

Конечно, Трандуил всё это искал. Кое-что нашёл, а вот кое-то ищет до сих пор.

"Готов поспорить, что нашёл ты многое" — незнакомец абсолютно прав: когда начинаешь искать, столько вещей по пути находится.

"Ужас просто!" — доверительно сообщает Трандуил. Обычно, правда, это не то, что ты потерял и даже не то, что потерял кто-то ещё. Просто в мире невозможно много всего, оно так и подворачивается, если ищешь... Иногда даже случается забыть, с чего всё началось.

Эльф cнова соглашается.

Но с дорогами, наверное, не так. Если сам потерялся, вздыхает Трандуил, это как-то не работает.

Незнакомец смеётся. Необидно, чему-то своему смеётся. И треплет волосы Трандуила.

"Нет, нет, дитя, это тоже работает, это самое интересное — искать дорогу. И ты даже не представляешь, как много можно найти, пока её ищешь!"

***

Король Сумерек сказал ему правду. Так всегда водилось на тропах, неважно проторенных или потерявшихся, и случалось не только с ним. Трандуил помнит супругу Келеборна, пришедшую из-за Моря ради сражений и власти, и нашедшую слишком много иного. Её брата, который знал мудрость Короля по-своему: кажется, он всегда искал, но только так и не выбрал себе чего-то одного... Людей, этих странных, самых странных, всегда гоняющихся за чем-то, временами совсем невозможным.

Своего отца, искавшего мира.

Келеборн сказал, что он ищет забвения. Келеборн сказал прекрасную вещь. Значит, Трандуил всё ещё ищет, хотя и сам столько времени в этом немного не уверен. Значит, теперь у Трандуила, как и раньше, есть возможность найти множество других вещей.

Трандуил улыбается.

Интересно, что же это будет?

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

А может быть и эльф - Четвёртый раунд

[А может быть и эльф]

Название: Так и было
Задание: Свет в конце тоннеля
Размер: 16 аватарок; 120x120; вес до 10 кб
Жанр/категория: юмор; джен, гет
Рейтинг: G
Предупреждение: кроме канона встречаются фандомные фаноны

1	2	3	4
5	6	7	8
9	10	11	12
13	14	15	16

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

Cиняя папка Даэрона - Четвертый раунд

[Синяя папка Даэрона]

Название: Помолчи со мной
Задание: Сладкая парочка
Размер: 680
Жанр/категория: драма, повседневность
Рейтинг: PG13
Персонажи/Пейринги: Келегорм, Хуан

Брат имел одну раздражающую черту: исчезать именно тогда, когда необходим серьезный разговор. Не иначе, как использовал свои охотничьи навыки, позволяющие бесшумно скрываться и прятаться. Куруфин обошел жилые этажи замка, личные покои и даже конюшни, но единственной его находкой стал оруженосец Келегорма.
— Где мой брат?
— Лорд уехал на охоту.
— С кем? Опять один? — Куруфин нахмурил брови.
— Н-нет, — замялся юноша. — С конем. И с Хуаном.
— А, — сказал Куруфин и неопределенно хмыкнул. — Значит, с Хуаном. Хорошо, — и, махнув рукой, пошел прочь, потеряв к оруженосцу всякий интерес.

Раненый кабан пер вперед, не разбирая дороги, так, что из-под копыт веером взлетали комья земли. Келегорм отбросил бесполезный лук и выставил вперед копье. Но тут серебристо-белый вихрь метнулся наперерез зверю. Хуан, совершив немыслимый пируэт в воздухе, увернулся от клыков и вцепился вепрю в горло. Противники ураганом завертелись на земле, поднимая в воздух тучи палых листьев. Келегорм бросился вперед и, выбрав момент, ударил. Наконечник вошел в сердце, и охотник навалился на древко изо всех сил, прижимая добычу к земле. Насаженный на копье кабан забился, захрипел и замер.
— Что ты творишь! — возмущенно воскликнул Келегорм.
Пес тяжело дышал, свесив язык, но в ответ на упрек хозяина торжествующе залаял, прыгая кругами. Келегорм поймал его и заставил сидеть смирно, придирчиво рассматривая брызги крови, пятнающие шерсть.
— Ты цел? Кто просил тебя лезть вперед? Ты видел эти клыки?
Хуан гавкнул и лизнул хозяина в щеку.
— Хватит смеяться! — сурово одернул его Келегорм. И тут же обнял и вздохнул, утыкаясь лбом в густую шерсть.
— Как хорошо, что ты не обычный смертный пес. Представить не могу, что бы я делал без тебя.

Освежевав добычу, Келегорм вымыл руки и нож в звонком ручейке, вытекающем из подземного источника. Руки вмиг заледенели. Он опустился рядом, на поваленное дерево, и смотрел, как желтые, багряные, рыжие листья плывут вниз по течению и застревают между камней и веток. Стало слышно, как вдалеке, шурша сухой листвой, переступает копытами конь. Подошел пес, ткнулся носом в плечо, а потом лег рядом. Келегорм рассеянно опустил руку ему на загривок. Шерсть была сухой и теплой.
— Я, помнится, слышал от Оромэ, что ты можешь разговаривать. Что заговоришь, когда настанет срок, что-то такое было, а?
Пес заворчал, откликаясь на ласку.
— Если бы ты говорил, мне стоило бы кое о чем посоветоваться с тобой. Прежде чем обсуждать это с Атаринке. После письма от Майтимо он сам не свой, и я не понимаю, чего он хочет от меня — ведь там и говорить не о чем!
Келегорм помолчал. Ветер пролетел над верхушками высоких вязов, вниз посыпались золотые листья.
— Что ты думаешь о предложении Нолофинвэ? Он же почти упрекнул нас в трусости! Не явно, так, как он один может: между словами о братстве и наших благородных целях. Но теперь оказывается, что это он, а не мы, собирается воевать с Морготом. Что ты на это скажешь?! Я уверен, брат сам думает так же, но если я скажу ему об этом, то лишь подолью масла в огонь. Мы не готовы к штурму, это очевидно, и только наш упертый дядя не желает этого признать. Все потому, что единственная цель его так называемого союза — это выставить нас трусами и клятвопреступниками. Разве не так?
Пес замер и перестал довольно порыкивать, обернулся на хозяина, но тот не замечал.
— Это же наша Клятва! Моргот надежно заперт в осаде — нашими стараниями. Мы можем ждать и копить силы. Или дяде Нолофинве самому не терпится прибрать к рукам отцовские Камни? Это уже слишком, достаточно с него будет короны! Об этом тоже нельзя сказать Атаринке, его разорвет на клочки от гнева. Но кому-то же я должен сказать?
Келегорм шумно выдохнул, как будто несказанные слова жгли его изнутри, и вот он наконец освободился от них, и ему стало легче.

— Зачем он вообще влезает в это дело? — продолжил он тише, вновь оборачиваясь к своему молчаливому собеседнику. — Может быть в Хитлуме стало слишком спокойно, и король наш заскучал? Конечно, мы пойдем на Ангбанд — потом. И уж во всяком случае, не под его началом!
Келегорм вздохнул, взъерошил рукой волосы.
— Ты согласен? Скажи мне что-нибудь, Хуан. Молчишь?
Пес вздохнул точь-в-точь как хозяин. Под порывами ветра в вершинах крон скрипели и стучали друг о друга ветки. На лохматую спину упал сухой лист.
— Ну, молчи-молчи. Это хорошо, что мне хотя бы есть с кем помолчать.


Название: Мой глупый друг
Задание: Сладкая парочка
Рейтинг: G
Пейринг/Персонажи: Келегорм, Хуан
Объект: рисунок
Техника: акварель
Примечание: Можно рассматривать как иллюстрацию к рассказу

смотреть

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

Ilwen - Четвертый раунд

[Ilwen]

Название: Ты и я
Задание: Берег встретит героя, Берег встретит врага

...

. Нас всегда было двое, А теперь только я." (Наутилус Помпилиус, "Берег"
Размер: 339 слов
Жанр/категория: драма, философские размышления
Рейтинг: G

Мы так долго были вместе. Так долго. Или те годы казались такими долгими? Здесь, в бессмертном безвременье, никто не считает годы. Может, и я неправильно посчитал. Я не помню точно, сколько лет это длилось и сколько лет прошло с тех пор, но я помню то ощущение. То ощущение, когда мы были вместе. Ты и я.

Это было… и хорошо, и плохо. Одновременно. Или нет? Иногда я чувствовал, что счастлив, а иногда мне было страшно и плохо. Иногда эти чувства смешивались. Но ты – на другом берегу, а я здесь. Хотя кое-кто говорит, что тебя уже нет. Но я не знаю точно. Может, это неправда. А может, у меня уже помутился разум. Говорят, что может быть и так.

Я скучаю по тебе. А иногда радуюсь, что тебя нет здесь. Говорят, я мог взять тебе с собой. Но этому воспротивились… еще тогда, давно. Наверное, оно и правильно. Так мне говорили.

Мне иногда кажется, что лучше бы мы не встречались. Из-за этого произошло столько всего! Хорошего и плохого. Интересно, что бы я делал, если бы мы не встретились? Что бы все делали? Говорят, эта встреча была к добру. Или к худу. Уж кто как думает.

Иногда ты мне снишься. И сны тоже разные, хорошие и плохие. Во сне я не расстаюсь с тобой никогда. И это к добру. Или к худу.

Интересно, что здесь я стал думать по-другому. Не совсем так, как привык. Наверное, родичи и старые друзья не узнали бы меня. Родичи – уж точно. Это здешний воздух меняет все. Для меня он тяжел, для тебя – наверное, тоже. Потому-то ты и на том берегу. Может, и я должен был остаться там. Но я прибыл сюда, а ты – нет.

Говорят, что тебя уже нет. А я все не могу этому поверить. Слишком глубок этот след. Так глубок, что его изгладит только смерть.

Говорят, тебя уже нет…

А может, и меня уже нет, и это только тень бродит по Последнему Берегу?

***

Старый Бильбо поворошил посохом прибрежный песок, вздохнул, прищурился и посмотрел на море. С востока поднималось солнце, великолепное золотое солнце, так похожее на Кольцо.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Четвертый раунд

---

Объявление #85

[Битва Пяти Воинств]

Добрый вечер! Напоминаем всем, что Четвертый раунд БПВ уже стартовали и продлится до 23:59 4 ноября.

Правила выкладки:
- одна текстовая и/или одна челленджевая работа;
- заголовок поста: Ник участника - Четвертый раунд;
-

шаблон шапки

<b>Название:</b>
<b>Задание:</b> (лучше для красоты частично спрятать под кат)
<b>Размер:</b> (в словах)
<b>Жанр/категория:</b>
<b>Рейтинг:</b> 
<b>Персонажи/Пейринги:</b> (по желанию)
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть)

- теги - "Четвертый раунд", "БПВ: "Смешанные единоборства";
- рейтинг +18 закрывается от несовершеннолетних.

Ждем всех участников!

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Голосование - Третий раунд

[Битва Пяти Воинств]

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 24 ноября.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд, Голосование

---

Сосновая шишка - Третий раунд

[Битва Пяти Воинств]

Название: Мотылек, луна, охотник
Задание: «Спору нет, если ищешь, то всегда что-нибудь найдешь

...»

, но совсем необязательно то, что искал» (Дж.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
Размер: 1988 слов
Жанр/категория: джен, триллер
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: ОМП, ОЖП
Примечание: постканон, практически оридж

Потому что всегда, всегда будет существовать
тьма. И всегда во тьме будет Зло, всегда во тьме
будут клыки и когти, убийство и кровь. И всегда
будут необходимы ведьмаки. И пусть они всегда
являются именно туда, где они необходимы. Туда,
откуда доносится крик о помощи. Туда, откуда их
призывают. Пусть являются по зову с мечом в руке.
С мечом, блеск которого разрежет тьму, свет
которого развеет мрак. Славная сказка, правда?
Анджей Сапковский

Мир изменяется, солнце заходит, а водка кончается.
Он же

Бардир бежал через черный ночной лес, не выбирая дороги. Круглая осенняя луна равнодушно наблюдала за ним из скрюченных ветвей, не таясь и не прячась за облаками. Бардир не обращал на нее внимания и дергал распущенный ворот рубахи – ему было жарко.
С Середины года миновало уже недели две, и ночные заморозки случались теперь постоянно; доказательством был хотя бы рвущийся изо рта пар да тихий хруст заиндевевшей листвы под ногами. И все же по лицу Бардира, по его спине и груди сбегали ручейки пота, а стук сердца казался самым громким звуком в глубине притворно спящего леса.
Это учащенное сердцебиение, и жар, и чувство сначала беспокойства, затем тревоги, появились не сразу. Сначала был обыкновенный страх – страх человека, потерявшегося в чаще леса. Караван шел на восток по Старой дороге обычным путем. Их, охранников, было шестеро, все бывалые и опытные. Сам Бардир ходил с торговцами пятый год: он знал дорогу, как свои восемь пальцев, и ни разу не сталкивался с тем, чтобы кто-то из каравана отошел по нужде и блуждал в чаще дольше, чем пару часов. Он блуждал третьи сутки.
Вообще-то места здесь были неспокойные – не зря торговые караваны без охраны лес не пересекали, а обычные путники порисковее и победнее старались сбиться в ватажки и не спать по ночам. Их ухищрений не всегда хватало, чтоб из лесу вышли все, кто в него зашел, но с торговцами на бардировой памяти особых приключений не случалось. И вот поди же: сам взял, да и заблудился. Караван только-только расположился на ночлег, зажгли костры, назначили смены; вот тут-то Бардир и почувствовал настоятельную потребность. На ходу скинул плащ, спешно расстегнул ремень и уединился в ближайших кустах. А когда поднялся, оправился и стал возвращаться, вместо дороги за кустами обнаружил полянку, за полянкой – озерцо, за озерцом – чащу… Ни отблеска костра между деревьев, ни откликов на свое ауканье. Будто шагнул в одни заросли, а выбрался из других. Хуже всего было остаться без вещей и припасов: мало плаща – нож, кресало и фляга остались на ремне в подсумках, а их он впотьмах тоже отыскать не сумел.
Решив тогда не метаться без толку, Бардир устроился на ночь в корнях деревьев, а утром снова принялся кружить по лесу. И по всему выходило – кружил без толку. Забирался все глубже в чащу и проклинал лесной шепот, в котором слышался обманчивый отклик на его все более отчаянные крики. Он мог бы поклясться, что не единожды видел среди стволов чей-то ускользающий силуэт и бросался следом, но ни разу не находил ничего – ни живой души, ни следов в лесной подстилке. Впору было признать: Старший народ кружит по лесу, шуткует. Бардир тогда стал кричать другое: сначала заверения, что никогда ничем Старших не оскорблял, никому не вредил и вообще просит перестать его морочить и отпустить восвояси. Потом окончательно продрог и охрип. Вторая ночь прошла еще хуже: он не спал и дергался от каждого лесного шороха, мерз в куче влажных листьев и не мог отделаться от мысли, что за ним наблюдают. Наутро с трудом размялся и, определив стороны света, решил идти на восток.
Стало вечереть, когда он почувствовал чье-то приближение. Среди стволов снова мелькнул силуэт, в лесной тишине слышался недалекий хруст ветвей, а в воздухе стала густиться тревога. Бардир остановился на полушаге, вдруг почувствовав угрозу. Сердце у него сжалось, и тогда он бросился бежать…

Лес купался в серебряном лунном свете, тянулся к нему всеми своими ветвями, листьями, всеми растрепанными кронами, острыми еловыми макушками. Капли влаги и зеркальная поверхность лужиц и омутов ловили этот свет и множили его среди древесных стволов, где мелькали бесшумные тени и мигали двойные огоньки чьих-то глаз.
Обглоданный временем остов крепости на холме был почти незаметен среди поднимающих вокруг деревьев. Тоже самое можно было сказать об Исс. После заката она выбралась из своего убежища и распласталась на старых камнях, подставив спину лунному свету и став почти невидимой. Слабый ветерок приятно гладил ее тело, заодно принося запахи спящего леса и его звуки. Исс внимательно слушала. Ждала.
Она не была слишком голодна: долгий сон в развалинах крепости позволял ей почти не расходовать силы, лишь изредка требуя подкрепиться какой-нибудь лесной живностью или, если повезет, чем-то покрупнее. Но Исс не собиралась торчать в камнях до скончания очередной Эпохи. Лес вокруг был старый и дряхлый: из него ушла вся сила – как темная так, и светлая. В крепости остались лишь слабые отзвуки некогда мощной мелодии, а с севера, из чащи старых деревьев больше не долетали голоса прежних хозяев. Эльфы оставили свой лес и свой дворец и убрались за море. Это значило, что время пришло.
Исс помнила лес другим: могучим, упрямым, стойким. И тогда она знала, что нет ни капли надежды завладеть им. Он, конечно, с ней не согласился и лишь посмеялся, назвав слабой и глупой. Хотя все равно звал присоединиться и служить ему, как некогда сам служил Господину. Исс тогда тоже посмеялась, но про себя. Он думал, будто Кольцо и мертвые слуги – достаточная сила в борьбе с теми эльфами и тем лесом. Глупо. Она-то глупой не была. Так ему и сказала, а затем ушла. Сменила облик, нашла пристанище в глубокой чаще, где соорудила нору, свила в ней кокон и спала много лет, видя во снах Господина, и оставшиеся за морем Сады, и оставшихся в садах братьев и сестер, и самое начало всего, когда они еще только пели вместе.
Проснулась она, когда все закончилось: волна, прошедшая по лесу после разрушения крепости разбудила ее, и она выбралась наружу, расправила крылья и долго порхала над деревьями, наблюдая и высматривая случайную добычу. Потом пробралась сюда, в развалины и нашла новое пристанище в пропитанных Тьмою камнях. Средиземье затопила новая сила, и Исс совершенно не хотела с ней встречаться и рисковать. В ее природе было грезить и ждать, и действовать наверняка; поэтому она и уцелела. Вовремя затаилась, вовремя спряталась, вовремя сложила крылышки и погрузилась в сладкие грезы. Но вот время пришло. Сейчас ей было некого опасаться. Теперь она сможет начать копить силы и постепенно подчинять себе сначала эту часть леса, затем весь лес, а затем… Не то чтобы она надеялась стать какой-то новой владычицей, но если действовать с умом и осторожностью, то почему бы и нет? Она задумчиво шевелила усиками, расправляла и втягивала хоботок, прислушиваясь к ночным звукам. Кто-то приближался. Кто-то много крупнее лисицы и немного меньше оленя. Кто-то теплый, сладкий и разумный. Иногда Исс оставляла свое убежище в развалинах и порхала на север – к дороге, где высматривала из древесных крон неосторожных человечков. Но старалась делать это нечасто и не попадаться на глаза. Ей вовсе не хотелось привлечь внимание раньше времени и вызвать какую-нибудь облаву. В конце концов, она всегда гордилась своей осторожностью. Но сейчас в кои-то веки кто-то бежал прямо к ней. Исс подобралась и подползла поближе к краю холма, вглядываясь в лесную чащу, откуда вот-вот должен был появиться ее сегодняшний ужин.

…Бардир бежал со всех ног, почти ощущая затылком чье-то близкое дыхание. Воображение рисовало тварей одна другой жутче, а на задворках сознания пульсировала мысль: он опытный караванщик, ему почти тридцать, чего же именно он так боится... Но мысль эта была слабой и не могла возобладать. Бардир выбежал из чащи, споткнулся и на мгновение остановился: перед ним поднимался холм, на вершине его темнели камни. Шума за спиной теперь слышно не было, он решил, что преследователь отстал, тем лучше – есть время затаиться и выждать на вершине холма. Не медля, он стал подниматься, оскальзываясь на влажных листьях.
Эльфийка сидела на каменном выступе, сложив руки на коленях. Бардир сразу увидел ее – белое платье в лунном свете сияло серебром, равно как распущенные по плечам белые волосы. Он оторопел то ли от неожиданности, то ли от самого вида такой совершенной и как будто неуместной здесь красоты.
– Здравствуй, – с улыбкой сказала она и поднялась с места; широкие рукава ее платья крыльями взметнулись и медленно опали.
– Здравствуй, – просипел Бардир и растеряно развел руками. – Я… Я заблудился… И вроде как за мной кто-то гонится.
– Я никого не слышу, – покачала головой эльфийка и улыбнулась, как ребенку. – Наверное, лес просто множил твои же шаги. Такое бывает.
Бардир еще не восстановил дыхание и только помотал головой: он, конечно, перетрусил самым постыдным образом, но слышал и видел среди деревьев явно не себя. О чем и собрался сообщить.
– Ты, наверное, устал? – не дала ему заговорить эльфийка, подходя все ближе. Платье почти сияло в лунном свете, а большие широко распахнутые глаза выглядели неестественно черными на белом лице.
Эльфийка продолжала рассматривать его, подходя все ближе, и он, не зная почему, вдруг попятился.
– Тем лучше, – продолжила она, приглашающим жестом протянула к нему руки, и тут только Бардир увидел, что их в каждом рукаве по две и все они заканчиваются загнутыми коготками. Он шарахнулся в сторону, оступился и по колено провалился в щель между камнями. А эльфийка не спеша приближалась все с той же успокаивающей улыбкой, и та стала вдруг собираться словно для поцелуя, и губы ее, складываясь в трубочку, начали быстро вытягиваться вперед.
Бардир заорал не своим голосом.

– Мда, – снова пробормотал Тилуин и еще раз вытер руки о брошенный на камнях плащ.
Груда костей набралась приличная, хотя он и не стал заглядывать в каждую щель, а в саму нору так и просто не полез. На всякий случай. Ограничился тем, что собрал все в одну ямину и завалил сверху камнями. Ничего над этой сомнительной могилой говорить не стал, только повернулся к сидящему в сторонке человеку и заметил:
– А вот тебе несказанно повезло.
Человек не ответил ничего. Он продолжал вяло щупать свое перевязанное горло и не открывал взгляд от пришпиленной к груде камней белой фигуре. Не до конца преобразившаяся полуженщина-полунечто уронила вдоль тела все четыре руки, до земли свисали лохмотьми крылья, а пучеглазая голова с вытянувшимися трубочкой челюстями упала на грудь.
– Отвратительное зрелище, – как бы для себя заметил Тилуин, подобрал с земли сосновую шишку и запустил ею в уродливую голову. Та не шелохнулась. Он не стал выдергивать копье сразу, как тварюга перестала дергаться и выть. Копье было голодримское, если верить Гелиону, заклятое; на нем вились слова против всяких темных созданий, поэтому Тилуин и дал себя уговорить на такой сомнительный подарок.
– Мало ли, что может спать в чаще. Хоть мы и очистили лес, а все же.., – сказал перед отъездом Гелион и вручил ему голодримский меч и голодримское копье из королевской сокровищницы. Что думал по этому поводу сам король, Тилуин не спросил. Да и вообще промолчал, а потом отнес подарки в стражницкую и поставил там в шкаф, понадеявшись никогда не доставать.
Потом, конечно, доставал и не единожды. Еще до того, как остался во дворце в гордом одиночестве. Гелион не ошибся, и против всякой пережившей конец войны нечисти голодримское оружие помогало лучше честных лука и стрел. Это было досадно, но не признать было нельзя. Вот и с этой засевшей в камнях бледной молью получилось, как и было задумано.
– Ты уж не обижайся, – сообщил Тилуин человеку, когда вытащил его из щели в камнях, осмотрел проколотую шею и перевязал. – Слишком осторожная была гадина. Выжидала все, пряталась… По-другому с ней никак не вышло бы.
Человек как будто не слушал, не и Эру с ним. Пусть радуется, что живой.
Вытянув из ножен тяжелый голодримский меч, Тилуин подошел ближе к пришпиленной твари и, примерившись, с третьей попытки снес уродливую голову. Та покатилась по земле, цепляясь за камни своим хоботком, и остановилась, уткнувшись в сапоги человека. Тот содрогнулся, его вдруг скрутило рвотным позывов.
– Ладно, не трясись, – снова в никуда заметил Тилуин. Уже без опаски выдернул из скалы копье, дав телу упасть, копьем же подкатил обратно голову и вытащил из-за пазухи флягу. Пойла в ней осталось меньше половины, но запахло крепко. Тилуин вылил все без остатка, чиркнул кресалом, и через мгновение распластанное безголовое тело охватило пламем.
– Вот и долеталась... А тебе я так скажу: легко отделался. Вот пару лет назад я паучий выводок возле каких-то торговцев застукал. Такой ямки на всех не хватило бы.
Предсказуемо не дождавшись ответа, Тилуин вернулся к брошенному плащу, побросал в него флягу, и кресало, и лежавший рядом ремень с подсумками, свернул все в узел и повернулся к человеку. Тот, не мигая, смотрел на огонь.
– Ну что, пойдем? Место здесь поганое, не хочу остаток ночи дожидаться еще какой-нибудь гадины.
Человек, как будто очнувшись, вдруг поднялся на ноги и, шатаясь, но все же сам пошел вниз по склону.
– Вот и хорошо. А утром отведу тебя к дороге…
Костер на вершине холма скоро догорел, а за это время две фигуры успели спуститься с холма и углубились в подступающий лес. Луна, госпожа дураков и охотников, по-прежнему наблюдала за ними сверху.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд

---

Мирный феаноринг - Третий раунд

[Мирный феаноринг]

Название: Несказанное
Задание:

«Ложь, откровенная или уклончивая...»

«Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью». (Чарльз Диккенс)
Размер: тумблер-коллаж, 600x600px
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Куруфин | Финрод

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд