Голосование - Вольный стиль

[Битва Пяти Воинств]

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 29 ноября.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв", Голосование

---

Голосование - Пятая отметка

[Битва Пяти Воинств]

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 29 ноября.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв", Голосование

---

БПВ: "Осенний заплыв" - Таблица очков

[Битва Пяти Воинств]

Таблица набранных очков. Результаты голосований за этапы будут приплюсовываться по мере их завершения.
Начисленные очки, согласно Правилам, складываются из
1. Оценки за прохождение Отметки - 5 очков
2. Читательского голосования. 1 голос = 1 очко
3. Оценок Открытого жюри. Они будут добавляться по мере появления новых отзывов на момент завершения голосования за последний этап. Оценки Жюри могут быть скорректированы после завершения выкладок и раскрытия авторства участников. Подробнее см. Правила.

№	Участник	I	II	III	IV	V	VI	Всего
1	Ravens from the wasteland	5+10	5+5	5+11	5+9	5+9	5+7	81
2	Кто-то на башне	5+6	5+12	5+6	5+8	5+5	5+8	75
3	Fingaereth	5+10	5+1	5+5	5+12	5+5	5+4	67
4	волшебник Алёша	5+7	5+11	5+6	0	5+7	5+8	64
5	Трандуил Великолепный	5+5	5+5	5+5	5+4	5+5	5+4	58
6	Ньяринке	5+11	0	5+8	5+9	5+7	0	55
7	Эльфам слова не давали	5+3	5+8	5+5	5+3	5+2	5+2	53
8	Сестра Хаос	5+7	0	5+4	5+6	5+2	5+8	52
9	Васильковое поле	5+2	5+8	5+2	5+2	5+4	5+3	51
10	Сплетник на завалинке	5+2	5+3	5+2	5+1	5+5	5+4	47
11	Шальная мандарина	0	5+4	0	0	0	0	9

 

запись создана: 22.10.2017 в 22:29

@темы: БПВ: "Осенний заплыв", Прочее

---

БПВ: "Осенний заплыв" - Список выкладок

[Битва Пяти Воинств]

1. Fingaereth
- Первая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Вторая отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда» (Джон.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
- Третья отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Четвертая отметка: Самый главный страх.
- Пятая отметка: Большая перемена.
- Вольный стиль.

2. Ravens from the wasteland
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка: Самый главный страх.
- Третья отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Четвертая отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда».
- Пятая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Вольный стиль.

3. Васильковое поле
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка: Самый главный страх.
- Третья отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда» (Джон.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
- Четвертая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Пятая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Вольный стиль.

4. волшебник Алёша
- Первая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Вторая отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда»
- Третья отметка: Большая перемена.
- Четвертая отметка
- Пятая отметка: Самый главный страх.
- Вольный стиль.

5. Кто-то на башне
- Первая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Вторая отметка: Большая перемена.
- Третья отметка: Самый главный страх.
- Четвертая отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда»
- Пятая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Вольный стиль.

6. Ньяринке
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка
- Третья отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда»
- Четвертая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Пятая отметка: Самый главный страх.
- Вольный стиль.

7. Сестра Хаос
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка
- Третья отметка: Самый главный страх.
- Четвертая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Пятая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Вольный стиль.

8. Сплетник на завалинке
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Третья отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда» (Джон.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
- Четвертая отметка: Самый главный страх.
- Пятая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Вольный стиль.

9. Трандуил Великолепный
- Первая отметка: Самый главный страх.
- Вторая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Третья отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Четвертая отметка: Большая перемена.
- Пятая отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда»
- Вольный стиль.

10. Шальная мандарина
- Первая отметка
- Вторая отметка: Самый главный страх.
- Третья отметка
- Четвертая отметка
- Пятая отметка
- Вольный стиль

11. Эльфам слова не давали
- Первая отметка: Большая перемена.
- Вторая отметка: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
- Третья отметка: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии

...»

, я сразу заподозрил, что вы попали не туда» (Джон.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
- Четвертая отметка: Самый главный страх.
- Пятая отметка: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко).
- Вольный стиль.
 

запись создана: 22.10.2017 в 22:48

@темы: Первая отметка, Вторая отметка, Третья отметка, Вольный стиль, Четвертая отметка, Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Эльфам слова не давали - Вольный стиль

[Эльфам слова не давали]

Название: С высоты полёта
Задание: Вольный стиль
Размер: 1013 слов
Жанр/категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Элрос, Анарион, Торондор, оригинальные персонажи

- О, так вам удобно здесь? Ну устраивайтесь, устраивайтесь… Вот уж не думал, что мы возведем когда-то Башню, достаточно высокую для жилища Великих Орлов!
Неподдельное тепло и радость. Светлая гордость за жизнь и за народ. Вот что нравилось в голосе дитя с необычной судьбой: ни человека, ни эльфа; но человека, конечно.
Его не называли смертным – люди смертны, да, но только для этого мира, а в этом мире смертны все, – так почему стоит выделять именно людей?
Он первым привлек Соронтора – и его детей, а потом сама башня до того наполнилась теплом и любовью, что семейство так и осталось жить на ее вершине.
На Криссаэгрим они так привыкли к голосам Детей.

***
И Дети часто приходили: приносили речь, приносили угощение, а иногда какие-то мелочи для гнезда, наверное, думая, что орлам полезны украшения; особенно дети. Менельдор – маленький орленок – не возражал против цветочных венков, но не любил металла. Зато как-то позволил разрисовать клюв – но пока он сумел долететь до реки, чтобы взглянуть на рисунок, тот совсем стерся.
Соронтор часто улетал к белоснежной вершине, много выше башни, где они жили; Менельдор оставался.
От того, кого остальные звали Вардамиром, он услышал сотни и тысячи историй: потом тот стал рассказывать их своему внуку, и об этом вскользь упомянул Амандил: он говорил, что станет Королем, и не был рад. Менельдор слушал, позволяя себя гладить, но не отвечал: не нужно.
Предчувствие ухода Элроса отдавало печалью – в тот день и Соронтор улетел на Запад.
Менельдор остался.

***
Людей в высоких каменных жилищах становилось больше, Менельдор любил их, но больше не запоминал имен. Менельдор спал в их гнезде на башне, но часто летал над Островом.
- …Супруг мой больше не ждет сына: а я все надеюсь увидеть его вновь…
А среди людских гнезд все такая же жизнь.
- …А я теперь отец!
Все каменные жилища наряжены цветами.
- …хотелось бы и мне иметь крылья: и улететь, улететь прочь!
Менельдор напомнил, что человек может ходить.
-…я сочинил три баллады для нее: а она все также холодна. Почему?
- …Расскажи мне о Западе? Ты не был там? Как жаль…
- …Так мало вернулись домой…
- …Как много бы мы могли достичь, если бы только стали вы, орлы, сопровождать наши корабли и вести их сквозь скалы, а не отдыхать здесь, не утруждаясь даже охотиться!
- …а сегодня мы все ходим в зеленым – сколько еще причуд случиться у короля, пока смерть не возьмет его? Великий…
- Соглядатаи Повелителя Запада!

***

Обиды в голосе Менельдор не мог понять. Мог, конечно, спросить, но он редко говорил, когда не видел смысла: его родичи говорили, и старший брат.
Пожалуй, обидам мог быть повод: орлы не брали овец и коней, видя особенную привязанность Детей именно к этим животным. Но их больше не угощали, а Менельдор - что бы кто ни думал - вовсе не разучился охотиться. Может быть, он взял не ту добычу?
Он услышал бы и извинился, если бы ему сказали, в чем дело: но люди совсем перестали заходить. Они стали прятаться, когда он пролетал над столицей, и Менельдор не мог понять, в чем же дело.
Ему стало не по себе: посовещавшись, семейство улетело к северным горам, где жили остальные, и больше никогда не возвращались в блестевший золотом город, огибая его, если направлялись к Белой горе.

***

В горах было хорошо. Здесь были только свои, и Менельдор долго прожил, не спускаясь с вершин: он свел гнездо, и вскоре уже его дети поднимались выше облаков. Это было прекрасно, он радовался с супругой – но их уход наполнил его сердце печалью, и ему снова захотелось увидеть Людей. Поговорить с ними.
Менельдор взмахнул крыльями и быстро полетел – он несколько раз обогнул Остров, и увидел, что каменных жилищ и каменных троп стало еще больше, а в море так много, украшенных птицами, прекрасных кораблей. Больше не нужны были лебеди, чтобы вести корабль, люди научились сами, и Менельдор радовался.
Этот шел с востока – и Менельдур опустился на высокий камень на утесе, чтобы понаблюдать, что люди будут делать теперь.
- Эй! – громкий голос снизу отвлек его. – Немедленно уходи! Это же статуя Короля! Прочь, птица, прочь!
Это изумило Менельдора – он развернулся на удобно-круглом камне и изогнул шею, чтобы повнимательнее посмотреть на того, кто почему-то так злился на него.
Наклонился – и увидел, что прямо ему в глаза направлена острая, железная и явно опасная штука. Ему угрожали: это было ясно на уровне инстинктов.
Менельдор тут же выпрямился, расправил грозно крылья: человек отшатнулся назад.
- Думай, когда угрожать! – крикнул Менельдор и, оттолкнувшись, взлетел, когти царапнули камень.
Менельдор долго летал над Островом: увиденное взволновало его, он знал, что не ошибся в ощущении опасности; но был удивлен тем, от кого она исходила.
Разве так может быть? Что он сделал не так?
В ярости, но намного больше в печали, он облетел золотой город: люди шарахнулись – и унесся на Белую гору.
Там было тихо, спокойно; неужели и там Остров изменился? Он хотел бы рассказать родичам свое оскорбление.
… но Гора была прежней; и на ее вершине молчали Орлы.
Там Менельдор увидел человека. Орел занял пустующее место на камне, и долго смотрел на него - а когда они начали спускаться, решился последовать. Тот был чем-то неуловимо похож на Элроса, и тем самым показался знакомым.
Менельдор спустился на землю, сложил крылья и взглянул на человека, в чьих волосах резвилось солнце, безо всякой настороженности. Человек выбрал для отдыха удобное место у подножья.
В глазах человека отразилось почтение: он хоть пригнулся поначалу, словно думал, что орлу вздумалось его сдуть, но подошел ближе.
- Ты такой же, как в прежние годы, дитя. Я давно не спускался с вершин. Как тебя зовут?
- Моё имя Анарион, сын Элендила, - он подошёл ещё ближе. - Здравствуй, вестник Короля. Я никогда ещё не говорил ни с кем из твоего народа, хотя видел вас часто - и здесь, и в Форростаре...
Они говорили долго - и Анарион рассказал, что новый Король совсем иной, и возродит страну. И что скоро на войну - с Гортхауром...
А после предложил:
- Если это не будет дерзостью, я скажу... прилетай в Андуниэ, - попросил он. - На западном луче живут элендили... Мы всегда хранили дружбу с Западом, и для многих твой прилёт станет надеждой.
Менельдор пообещал.
Он улетал, надеясь на возрождение старой дружбы - и старой Земли-под-Звездой, каким он помнил остров людей.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Ravens from the wasteland - Пятая отметка

[Ravens from the wasteland]

Название: Королева
Задание: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко)
Размер: 3900 слов
Жанр/категория: джен/гет, драма, ангст
Рейтинг: R
Персонажи/Пейринги: Тар-Мириэль (Ар-Зимрафель), Ар-Фаразон, Зигур (Саурон)
Предупреждение: авторский взгляд на характер последней королевы Нуменора и окружающую ее реальность
Примечание: рейтинг за гетный секс, но секс тут на заднем плане, история дженовая; отступления от канона сделаны намерено

Ей кажется, что «Зимрафель» звучит намного взрослее, чем «Мириэль».
Быть может, это потому, что Мириэлью называет её отец — и отцовский голос совсем, ни чуточки не такой, как полагалось бы королю: тихий, лишенный властности, с легкой запинкой произносящий самые простые слова. Отец совсем не похож на тех древних эльфийских королей, которых берется играть во время летних Мистерий. Он безуспешно надеется, что это станет традицией, но почти каждый раз присутствуют только те, кто не смог отказаться от роли или прямо связан королевской волей, да ещё пара-другая любопытных придворных.
Она удивляется, мельком подняв глаза от спеленутой раскрашенной куклы и увидев на галерее кузена («Любимая, твой сын прекрасен, но отчего ты так печальна, госпожа моя?») — лицо его почти равнодушно, губы сжаты, но в глазах — смех, словно он увидел что-то действительно забавное, и она теряет от ярости слова заготовленного ответа, да так, что «королю нолдор» приходится шепотом подсказать их ей.
Кузен может позволить себе спокойно ждать, и даже сдерживать смех, пока её отец забавляется, пытаясь напомнить всем о священной старине и совершенных — куда там людям! — эльфах. У кузена есть верные капитаны и офицеры, и высокопоставленные чиновники, которые провозгласят его истинным королём Земель Запада раньше, чем она, теперешняя Наследница, успеет хотя бы пискнуть. И тогда ей придётся просто исчезнуть, как той эльфийской королеве, чью роль она играла сегодня, и даже раньше, чем у неё вообще появится хоть какой-нибудь сын — пусть даже и не великий.
Зимрафель не оглядывается явно, но, подбирая на ходу широкий вышитый серебряными птицами подол, она слегка задевает им Фаразона и склоняет голову — звякают сделанные «под эльфов» подвески на висках, бриллианты рассыпают в полумраке коридора колкие искры.
— Спустя три дня, в полночь, в саду у твоего дома. Есть разговор, — бросает она вполголоса, едва разомкнув губы. И тем же вечером, пожелав доброй ночи отцу и отпустив комнатных девушек, принимается составлять план побега.
Отец запретил карнавалы и полуночные увеселения, но даже королю — особенно такому королю, как отец — не под силу запретить каждому (или каждой) выходить на темные улицы Ар-миналета, прикрыв вуалью лицо. В темноте никто не заметит, что самый скромный её плащ сшит из дорогой ткани, а перчатки — из лучшей кожи.
Она почти готова, что у кованой калитки в стене, окружающей сад, никого не окажется — но кузен там: ждёт её, с показной небрежностью прислонившись к стволу платана.
— Не думал, что ты и в самом деле придёшь, — говорит он, провожая её к дверям резиденции, и в свете фонаря ей видно — губы его чуть изгибаются, а в глазах — удивление пополам со смехом. Но он её ждал, ведь в комнате никого нет, а в высоком серебряном ведерке охлаждается бутыль игристого вина с южных виноградников.
— Я хотел приготовить для тебя западного красного, но подумал, что во дворце и так вдосталь этой пахнущей духами кислятины, — говорит он, поймав её взгляд. — Итак, зачем ты пришла ко мне сегодня, маленькая кузина?
Он треплет её по щеке лёгким уверенным жестом, точно ребенка, и помогает снять плащ — по крайней мере, манеры у него подобающие.
— Я хотела предложить тебе сделку, — говорит она, поводя плечами, будто стараясь сбросить последнюю неуверенность. Она говорит, вспоминая все, что слышала (порою — под дверью, потому что отец, даже сделав ее наследницей, не решался доверить ей нечто большее, чем представлять королев и принцесс на сцене) у королевских советников. Но не повторяет прямо ничьи слова — потому что кузен ни за что не поверил бы, запой Зимрафель вдруг с чужого голоса, точно обученная южная птичка.
— Ты предлагаешь мне Остров, — говорит он, выслушав её — против ее опасений, вполне внимательно. — Без необходимости захватывать власть силой и без осложнений, которые могли бы возникнуть со стороны некоторых... упрямцев. Но что тогда получаешь ты?
Зимрафель прикусывает изнутри нижнюю губу — чтобы вдруг не задрожала.
— Я не хочу умирать. Но и в безвестности, среди пастухов, жить не хочу. Я хочу быть королевой, а это означает, что мне надо стать твоей женой.
— Женой? — кузен с любопытством приподнимает бровь — и это не одно только любопытство; Зимрафель не зря готовила себя еще и мазями, красками и омовениями. — Допустим, это мне лестно, но как ты намерена это осуществить? Король, — Фаразон произносит титул так, словно бы Тар-Палантир всегда был не больше, чем актером своих мистерий, — никогда не даст согласия.
— Ему и не нужно, — качает головой Зимрафель. Удачно, все-таки, ей вспомнились вдохновенные рассказы отца — а может, она сама, в детстве, прочитала об этом в книгах, ведь у нее до поры, до времени и не было никаких других книг. — Если мужчина и женщина лягут друг с другом, то они уже вступят в брак. Так написано в совсем старых летописях. Это по обычаю эльфов, — торопливо объясняет она, и кузен смеется: ещё бы — будь эльфийский обычай жив, Фаразон уже обзавёлся бы парой десятков жён, если не больше. Она шикает на него. Для смеха сейчас не время, надо спешить — её всё равно могут хватиться, как бы тщательно она эту вылазку ни готовила.
Обычай глупый. Но отец же так любит эльфов. Ему понравится.
— Только еще нужна клятва, — уточняет Зимрафель. — Вот эта.
Она протягивает руку и мимолетно вздрагивает изнутри — слова эльфийской клятвы, конечно, сохранились в церемониальных свитках, но она их не помнит — свадьбы даже в царствование её отца не начали играть по-старинному, а в Мистериях никогда не употреблялись подлинные, навсегда соединяющие слова. Впрочем, Фаразону тоже неоткуда их знать, да и эльфы вряд ли всегда повторяли их дословно — даже они не могли быть настолько скучными, как думает отец.
Так что Зимрафель осторожно вдыхает и начинает импровизировать:
— Я беру тебя, Калион, в законные мужья без принуждения и по свободной воле, да будут мне свидетелями Вала Манвэ и Валиэ Варда, короли всего сущего под небесами, и да соединит нас Эру Единый — до тех пор, пока миру не придёт конец или смерть не освободит меня от обета.
— Я должен это повторить? — заинтересованно спрашивает Фаразон, и она кивает. Он повторяет слова придуманной клятвы, хотя и не похоже, чтобы он придавал им хоть сколько-нибудь большое значение. Да ей это и не нужно по-настоящему. Ей нужно другое — что и не заставляет себя вскорости ждать.
Ей немного больно, когда он проникает в нее, и конечно же, она не настолько юная и наивная, какой её все считают (она — поздний ребенок, а поздние дети внимательны и памятливы, как будто на них заранее отпечаталось будущее, где им не у кого будет искать опоры, кроме себя же самих). Зимрафель делает это не из какой-то там великой любви или просто страсти, кружащей голову.
Лицо кузена тоже не выглядит отмеченным страстью — скорее, сосредоточенным. Но вскоре по губам его пробегает ухмылка, и она чувствует, как он слегка поглаживает её там, внизу, и это... действительно приятно. Но ведь это сделка, и нечего выдумывать, так что она только шумно вдыхает и выдыхает, стараясь сохранить ясность мыслей, а еще — держать глаза открытыми, несмотря ни на что.
Когда всё, наконец, заканчивается, она стирает кровь и семя сдернутой со стола круглой салфеткой, смоченной в чаше для умывания, и расправляет подол, а Фаразон, тоже приведя себя в порядок, всё же откупоривает приготовленное вино.
— Я хочу, чтобы ты это запомнил, — произносит она, усаживаясь поудобнее — хотя после того, что только что случилось, это немного сложно проделать. — И чтобы запомнили остальные.
Фаразон наклоняет голову, поощряя ее продолжать.
— Твои... — она запинается, впервые за сегодняшнюю ночь не уверенная, какое подобрать слово, — сторонники. Скажи им, что я обещала тебе себя. Скажи, что я дала брачный обет, и не выйду ни за кого другого. К тому же, отец и так не захочет сговорить меня ни с кем, кроме своих «верных» — а ни один из них не примет «порченую» невесту. — Она смотрит прямо, без стыда, надеясь, что в полумраке на ее щеках не заметить румянца — даже если тот все же выступил.
— Бьешь врага его же оружием, — усмехается кузен. — Правильно.
И после этого не треплет её по щеке, как раньше — нет, кладет руку ей на плечо, словно одному из своих солдат. Зимрафель выпрямляет спину, вздергивает подбородок. В её глазах нет слёз.
— Из тебя выйдет хорошая жена королю, — говорит он. Не «королева», конечно, нет. Пускай кузен и самодоволен, но он всё же не так глуп, как думает о нем отец. (Отец всегда ошибается в людях, потому что никто — даже те немногие, кто вправду верит ему, — не ведет себя в точности так, как бывает в старинных поэмах и пыльных трудах историков, если между поэтами и историками вообще была какая-то разница в те времена).
Зимрафель позволяет себе насладиться вином и легкой закуской в доме кузена, прежде чем уходить.
«Это по обычаю эльфов», — твердит она про себя, крадучись возвращаясь в свои покои; сбрасывая туфли и плащ, но даже не стараясь стереть мокрые отпечатки травы и предательское пятнышко крови с подола платья.
То же самое она с вызовом повторяет утром отцу и видит, как идет пятнами бледное (по-эльфийски, шептались, поджимая губы, женщины во дворце — ни одну из которых король не звал согреть для него постель) лицо Тар-Палантира.
— Мы — не эльфы, — говорит он сквозь зубы, и тонкие, немужественные пальцы впервые на памяти Зимрафели сжимаются в подобие кулака.
— Хорошо, что ты наконец это признал! — кричит она в ответ. Губы кривятся, жалко и торжествующе разом, — будто она пытается засмеяться и заплакать одновременно, и одновременно — не допустить ни того, ни другого. — А я всё равно обещала, и от своего слова не откажусь!
Её запирают в комнатах; «подумать о королевском достоинстве» — впрочем, подозревает Зимрафель, дело скорее в том, чтобы последствия, если они вдруг проявят себя, не оказались известны многим — тогда ведь придётся предпринять что-нибудь решительное, как раз такое, какого отец всеми силами пытается избежать.
— Я все равно выйду замуж за Фаразона, — говорит она зеркалу, отражаясь в нем очень серьезная и очень взрослая: перевитые жемчугом косы уложены в сложную причёску, высокий вышитый воротник обнимает шею, а широкие рукава прячут кисти рук. Даже запертая, она продолжает носить тяжелые выходные платья — почти из одного чистого упрямства. Самоцвету в эти времена нужна роскошная оправа. И, как бы там ни было, их с кузеном имена прекрасно сочетаются в этом смысле.
Отец думает, что он такой умный, но он даже глупее глупых эльфийских обычаев.
Он поднимается на проклятую (он называет её священной) гору, обращает невидящий взгляд к туманным западным берегам, простирает худые руки — а получает одни только облака, похожие на орлов, и ветер в лицо, который отчего-то почитает добрым знамением.
Он может сколько угодно считать смерть — Даром; но на самом деле смерть придет за ним точно так же, как и за каждым из его подданных — совсем не тогда, когда он будет считать, что «его время настало». И он будет точно также цепляться за всё, что не успел и не сумел сделать. Быть может, короли прошлого — если легенды об «избранном часе» и впрямь не врут — лучше умели распоряжаться временем, которое проводили в солнечном мире.
Только вот отец все равно не способен повторить прошлое. Что бы он ни задумывал, у него получится, в конце концов, лишь раскрашенная деревянная кукла из Мистерий — не правда, не настоящее.
Ей, Зимрафели, придется выживать в одиночку.
И, во имя всех истинных и ложных богов, она постарается, чтобы её жизнь продлилась как можно дольше.

*
Она ненавидит это новое обыкновение: приносить в жертву людей — наших подданных! — но даже та, кто сама когда-то держала Скипетр, не в силах что-то воспретить Королю.
Облаченная в тяжелые церемониальные одеяния, ткань которых едва не рвется от груза драгоценных камней и золотого шитья, она сидит по правую руку от мужа-короля в тронном зале и даже в зале совета — неслыханно для женщины, судачат иные; но, на самом деле, супруг перестал её слушать ещё давно — ещё до того даже, как отправился в свою последнюю, великолепную, победительную заморскую экспедицию.
На самом деле, она сдалась еще раньше — не следовало питать ложных надежд. Но, сдавшись, Ар-Зимрафель сохранила жизнь — и столько свободы, сколько вообще возможно.
Лучше быть живой кошкой, чем мертвой львицей. Кажется, как-то так говорят в юго-восточных землях Империи.
Да, она уступила Скипетр — она знала, что обязана будет его уступить, потому что отец (будь проклят отец) слишком рассчитывал на милость далеких безразличных богов, чтобы заручиться надежной земной поддержкой. Даже князь Андунийский решил, что безопаснее — надежнее для Острова! — будет не разжигать вражду. Что ж, теперь — сколько ещё времени пройдёт, прежде чем он сам окажется на алтаре?
Мысль неожиданно пугает: как бы вторая династия ни раздражала предыдущих правителей — и её собственного мужа, — до сих пор их присутствие было чем-то постоянным, с чем просто приходилось мириться. Но всё же ей не за что жалеть сосланный род — и она не намерена просить за них.
Сейчас она намерена слушать, раз уж эта возможность не отнята у неё.
Их всего трое здесь — Ар-Фаразон отчего-то так и не отослал свою королеву. То ли ему спокойней от этого, то ли он просто нуждается в зрителях для своего великолепия — даже в такие моменты. Признаться, Зимрафель так и не научилась до конца проводить границу — а может быть, никакой границы и не было: обе причины были верны.
— Теперь, когда мы так близко подошли к осуществлению наших планов, мы не можем рисковать, вы понимаете это, государь? — настойчиво, но не переступая черту, произносит советник.
Ар-Фаразон коротко кивает.
— И, говоря о захвате Земель Бессмертных, нам придётся столкнуться с тем, с чем мы никогда не сталкивались раньше. Пускай пагубное влияние эльфов прекращено, корни его могли остаться глубже, чем кажется.
— Говори яснее, — сдержанно приказывает король, и советник кивает.
— Я много думал, отчего никто из ваших предков не попытался нарушить запрет, почему ещё государь Алдарион, который так жаждал знаний, не привёз из своих плаваний карты земель, лежащих западнее Йозайана, и пришёл к выводу: скорее всего, эльфы добились этого, раз за разом повторяя свой запрет глубже, чем люди сознают себя. И это значит...
Он делает паузу, будто бы для того, чтобы вздохнуть.
— ... это значит, — продолжает он, — что даже те, кто подчиняются королю сегодня, будут готовы препятствовать нам всеми силами, как только узнают о цели. А может даже, хотя это и худшее из возможного, будут готовы поднять мятеж, или уже изменяют нам напрямую.
— Что ж, — король задумчиво потирает подбородок, — эта мысль приходила в голову и мне. Ты только подтвердил её. Кто именно изменники?
— Никогда невозможно сказать наверняка, где может таиться измена, но она редко лежит на виду, государь, — советник улыбается мягко и почти беззаботно. — Но лучше предать казни одного невинного, чем допустить, чтобы виновные сделались нарывом на теле вашей великой Империи.
— И что будет, если ты обнаружишь в том, кого найдёшь... это эльфийское колдовство?
Молчание длится долго — дольше, чем выдержала бы такую театральную паузу сама Зимрафель.
— Вряд ли я смогу спасти их, — признаётся советник с почти неподдельной печалью в голосе. — Да и после смерти им не суждено знать покоя. Только пожертвовав их жизни во имя Отца Людей, Подателя Свободы, можно надеяться, что их души избегнут вечного рабства. Но только вы, государь, можете отдать приказ о начале поисков, и я смиренно жду вашего слова.
«Спасти», — думает Ар-Зимрафель. Слово, в котором тоже есть власть — власть над судьбой и жизнью.
Ей никогда не удалось бы ощутить то, что ощущает, распоряжаясь своими подданными, властитель в собственном праве.
Но она всё-таки королева и дочь короля, пускай недостойного этого титула; её рука, унизанная перстнями, не способна одним взмахом отправлять войска на смерть, однако даже в видимой слабости можно отыскать силу.
Дорога женщины всегда лежит рядом с дорогой мужчин: там — вовремя сказанное слово, там — капля яда, там — капля правды, ещё более разрушительной, чем яд, а там — письмо с продуманным, но лживым словом, или же — нужный человек, попавшийся на глаза как раз вовремя.
В широких рукавах Зимрафели достаточно тайн, которые могли бы послужить ей на пользу. Она ни за что не допустит, чтобы у неё не осталось выхода — хоть какого-нибудь.
— Что ж, передаю это в твои руки, — соглашается, наконец, король и отпускает советника — широким и в то же время продуманным взмахом руки.
— Слушаюсь, государь и повелитель, — тот поднимается с места, изящно кланяясь вначале Ар-Фаразону, а затем и ей. — Государыня, — и как только он ухитряется произносить все эти эти слова с такой крошечной и неуловимой издевкой, что и сказать нельзя — в чем она заключалась. В легком изменении тона? Во взгляде?
Зимрафель покачала бы головой — но слишком хорошо владеет собой, чтобы позволить любой подобный явственный жест. Только ее пальцы на подлокотнике сжимаются самую малость — и не заметишь, не подойдя вплотную.
Да, она вмешается. Если сочтет нужным.
Если для этого найдется верная, естественная возможность.
Если это не поставит под угрозу всё то, что у неё есть и было.
Советник улыбается ей из полупоклона — так, как будто бы прочитал её последнюю мысль.

*
Она пьет с губ любовника свой собственный вкус, и он, солено-пряный, кажется ей вкусом власти.
На Острове не потрудились ввести законов, карающих за супружескую измену — и неверность королевы ничем не отличается от неверности женщины из простых; да и Фаразону всегда было безразлично, блюдет ли его жена-королева чистоту ложа, которым он по большей части пренебрегал. (До нее доходили слухи — не только о женщинах двора, но и о юношах из офицерских училищ; но Зимрафель только усмехалась, хороня всякую надежду сплетника на безутешные слезы или ревнивую ярость).
И всё же — всякий раз, когда через верных служанок она подстраивает тайные свидания, Зимрафель чувствует в этом посягательство на королевскую власть. На безусловное право, что обладать королевой может либо король, либо — никто; которое она своей незаметной волей обращает в насмешку.
Королева может не выбирать никого или выбрать короля, раз и навсегда; но может — и того, кто стоит от короля по левую руку.
— Я никогда ведь не говорил тебе, что ты прекрасна, как эльфийская дева? — спрашивает тот с поддельной серьезностью, под которой таится насмешка, — и продолжает, не дождавшись ответа — словно слегка разочарован ее неподатливостью, но всегда может найти менее очевидный путь: — И не стану — эльфы пресные, точно рыба, а ты — другое дело, — он коротко облизывается, и отчего-то от этого жеста к ее лону вновь приливает горячая кровь.
— Рыба тоже бывает вкусной, если правильно сготовить, — шутит она в ответ.
— Слишком много уходит времени. Да и то, только отвернёшься — как всё уже сгорело, — фыркает он, вновь поглаживая её соски.
В этот вечер — еще даже не наступила ночь, но, впрочем, разве не приказано всему Острову даже по ночам петь и радоваться, поднимая бокалы за неизбежность грядущей победы? — можно было не скрывать ничего. Но Зимрафель все же блюла некоторую предосторожность — послала письмо, учтиво приглашающее посетить ее комнаты ради беседы, а не передала свои слова громко и вслух.
— А всё-таки — насколько я хороша? — с лукавой улыбкой — нечастой гостьей на её губах, — спрашивает Зимрафель.
— Я подарил бы тебе кольцо, не будь ты уже связана, — ухмыляется Зигур-советник, и Зимрафели чудится, что речь не про обручальное.
(Она приносила тронную клятву так, как настоял отец — под его пристальным, пусть и затухающим взглядом, предавая себя и свои земли в руки Эру Единого. Её язык лип к нёбу, холод усыпальницы пробирался в кости, но слова, один за одним, упрямо срывались с губ и падали на стылые камни под собственным тяжким весом.
Она помнит — отец позволил себе умереть только тогда, когда стих последний звук, и ее пальцы крепко стиснули Скипетр).
— И отчего же ты думаешь, что я его приняла бы? — возвращает она усмешку, приподнимаясь на локте, чтобы лучше видеть любовника.
— Оттого, что в тебе есть сила. Но эта сила лежит под спудом — и это, право, можно назвать серьезной потерей.
— Для кого же? — спрашивает Зимрафель, хотя ей не слишком интересен ответ — скорее, любопытно, что же выберет в качестве ответа он. — Для меня самой? Для тебя? Для Острова?
— Зависело бы от тебя. — У него все-таки получается её удивить. — Для тебя определили судьбу — и служение, — но ты все равно выбирала ради себя самой, пускай в тайне. Достойное качество. Быть может, между нами это общее.
— Сомневаюсь, будто ты когда-либо был настолько лишен возможностей, — возражает она, прищурившись. — Мою судьбу я решила сама, но вряд ли могла бы поступить иначе.
— Твой муж не вернется из западного похода, — словно бы ни с того, ни с сего говорит советник, бесстыдно растягиваясь на подушках, выставив напоказ своё нечеловечески-прекрасное (ужасное, шепчет что-то на краю сознания Зимрафели) тело. — Над тобой не будет больше господина, перед силой которого ты покорилась, когда иной путь был еще худшим пленом. Как ты тогда распорядишься своей свободой, королева Ар-Зимрафель?
Слово «свобода» отзывается где-то у нее внутри — точно эхо чего-то чужого, неведомого, недостижимого.
— Такой свободы не существует, — она качает головой. Странно: она не чувствует даже проблеска страха в словах о гибели Фаразона — уверенных, как пророчество из лживых легенд.
Кто еще не вернется? — могла бы спросить она, или — чем закончится завоевание само по себе; но знает, что это бессмысленно.
Оба они здесь не лгут так, как вне этих комнат — но и не обнажаются иначе, чем телом.
— И это говоришь ты мне? — Его глаза вспыхивают чувством, которое она неспособна тотчас определить — вновь насмешка? Опасность? Желание? — Свободе нет пределов, государыня, — и в этот раз он произносит обращение без издевки, вновь разводя ей бедра.
Она не верит ему, даже выгибаясь под его поцелуями — потому что не верит вообще никому.
Но она — всё еще королева; и может брать то, что ей будет угодно.
Пока это возможно.

*
Её супруг действительно не возвращается из своего плавания.
Для того, чтобы убедиться в этом вовсе не нужно ждать до назначенного срока — и ещё два года сверх, как по обычаю может поступить жена моряка: всё ясно и так.
Западные божества существуют — и ненавидят их.
Земля содрогается уже беспрестанно, и кое-где на горизонте виден дым от пожаров, а огромная туча, пришедшая с запада и вставшая над столицей, щетинится неправдоподобно-яркими пурпурно-белыми молниями.
На улицах Ар-миналета царит хаос — люди мечутся туда и сюда, пытаются выбраться за пределы городских стен, запихивая в повозки все, что только успеют, или ломятся во дворец, затаптывая друг друга. Словно бы там найдется кто-то, кто может обратить всё вспять — но это точно не во власти королевы, и нигде невозможно найти советника — будто он провалился сквозь землю или унесся с беспощадным ураганом, вырвавшем с корнями множество деревьев в дворцовом саду.
Быть может, так оно и есть: ведь он не человек, а дух, хоть и дух-предатель.
А быть может, думается Зимрафели, она увидит его в тронном зале — на месте самого короля, закинувшим ноги на резные золоченые подлокотники.
Быть может, он даже будет ласкать себя; точно так же, как тогда, когда ей взбредало в голову посмотреть — медленно, не закрывая глаз, в полном сознании и полной власти даже над этим, самым безудержным и постыдным, проявлением естества.
Но Зимрафель позволяет себе задуматься об этом разве что на мгновение.
Ей уже всё равно; она проиграла, бессмысленно требовать справедливости или напоминать о сладких обещаниях: ни одно из них всё равно никогда не было обещанием в подлинном смысле слова — и если бы только ее супруг это понимал; но Зимрафель еще с детства знает — невозможно лишить человека его иллюзий, если он не хочет этого сам.
В конечном счете, думается ей, ее супруг оказался больше похожим на ее отца, чем казалось.
Здесь больше нечего делать королеве Ар-Зимрафель — кроме как терять остатки достоинства, которое она старалась блюсти всю жизнь, — и поэтому вместо дворцовых покоев она торопится на Вершину, запретную, подавляющую, незыблемую над ходящей ходуном твердью.
Дыхание Зимрафели сбивается — она уже немолода и не привыкла долго ходить пешком. Неоткуда взять паланкин, и даже лошади, должно быть, все разбежались. Дорога засыпана упавшими сверху камнями, а, местами — превратилась в узкую тропку, где едва уместится человеческая ступня, — и всё же не пропала совсем. На одном особенно крутом повороте Зимрафель спотыкается и едва не падает, но успевает схватиться за ближайший уступ, и, подтянувшись на дрожащих руках, продолжает хромать дальше. Стопы, колени и поясница вспыхивают болью, платье истрепалось и покрылось пылью, а кожа кое-где содрана — похоже, путь никогда еще не был так труден ни для кого, рожденного в семье Королей.
Но, добравшись до заброшенного святилища (волны плещутся уже у подножия, и ни один крик не доносится от земли), она выпрямляется с новой силой, и даже подвернутая нога перестает опасно дрожать. Пройдя еще немного, она останавливается на краю провала, разверзшегося на месте ровной когда-то площадки — камни почернели и откуда-то снизу из трещин сочится желтоватый, пахнущий серой дым, от которого слезятся глаза.
Она помнит — отец говорил, что здесь запрещена речь; говорил ей, ещё маленькой девочке, когда она впервые должна была совершить восхождение с ним вместе.
Зимрафель помнит, помнит отлично, вплоть до интонации и пауз между словами — однако ей всё равно.
— Ну, иди же, — говорит она с вызовом, подняв подбородок. Говорит на языке своего отца, на языке эльфов — и нелюдских божеств, которым наконец вздумалось возвратить морю свой необдуманный дар. — Королева Нуменора ждет.
И Волна приходит.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

волшебник Алёша - Пятая отметка

[волшебник Алёша]

Название: Шторм и штиль
Задание: Самый главный страх
Размер: 673 слова
Жанр/категория: гет, джен, драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Оссе/Уинен
Предупреждение: поползновения в недорейтинг

Ярость, переходящая в восторг — это почти всё, что остаётся к этому времени, всё, что он знает, когда видит Уинен. Нет ни удивления, ни даже прежней радости, только мимолётная досада: зачем она здесь?

Море поёт его яростью, пенится и бушует, терзает берег, вгрызаясь всё дальше и дальше. Чего бы ни хотела Уинен — это не имеет значения.

"Остановись!" — звуки её голоса почти лишены для Оссе смысла. В какое-то слово они складываются с трудом.

Остановиться? Остановиться — зачем?

Волны мутные от каменного крошева и крови мелких живых существ, буря превратила море у побережья в кипящий котёл. Такова свобода. Такова его истинная сила — это всё, что ещё воспринимает его сознание.

Уинен упряма. "Если ты так силён", — голос её звенит, голос не даёт покоя, прорывается сквозь красноватый туман, окутавший разум, затягивающий зрение — "ты сможешь удержать это".
И она стремительно бросается вперёд. Оссе ждёт нападения, готовится бороться с ней, но Уинен просто скользит сквозь бурю, не сопротивляясь ей. Они всё ещё связаны, и Оссе чувствует — поток его освобождённой силы терзает её дух. Он видит, как разлетается на части её ожерелье владычицы, как сам её образ, словно разрываемая ветром волна, становится нечётким, как беснующаяся в такт его гневу стихия рвёт её пенные косы

Ей больно.


Из очередного буруна она выступает, облечённая в фана. Они близко к берегу, и босые ноги Уинен резко белеют на мокрых камнях.
Буря снова бьёт её, отшвыривая в сторону, на скалы. Она не утонет, даже в фана, но ей трудно, и пальцы её напряжены, когда она цепляется за кромку выступающего из пены камня.

Это безумие. Сквозь восторг прорывается страх: почему она не защищается?

Он должен что-то сделать.

Не делать. Остановиться!
Он не может.

Ужасное понимание обрушивается на него тяжелее, чем волны на земную твердь: он не может удержать, прекратить всё это.

Он почти забыл себя.

"Уходи отсюда!" — хочет он сказать, но не может и этого: слова не складываются даже в мыслях. Прежде Оссе казалось, что дело в нежелании отвечать кому бы то ни было, но теперь ясно: он и это забыл. Его сознание подобно самой буре, спутанное, охваченное полным беспорядком.

Сама стихия, почти потерявшая данный Отцом дар мыслить, понимать мир — всё, что от него осталось.

"Вернись" — Уинен настойчива. Волны, кажется, способны разорвать её, ракидать фана обезображенными ошмётками по всему берегу, но она не боится.

Он даже не может попросить её не делать этого, не рисковать. Она поднимается вровень с ним, теперь уже снова облечённая силой, но всё ещё хранящая образ Воплощённой.

"Вернись!"

Её сила лепит его заново, и длинные волосы удерживают беснующийся шторм.

"Вернись ко мне"


"Я не могу".

Но она не отпускает его. И снова Оссе видит её фана — гибкое, сильное, горячее тело с жемчужно-белой кожей прижимается к нему. Сила Уинен всё ещё струится сквозь него вместе с этим живым жаром, выдирает из обнажившейся сумасшедшей стихии земную плоть, почти обычную, почти настоящую. Её поцелуй словно овеществляет Оссе. Сознание, "я", цепляется за ощущение самого себя здесь, теперь, с ней. Вихрь, который тоже он, мог бы вырвать ей язык, выбить ровные зубы и разорвать этот чувственный рот, но теперь его нет — и тёмное море швыряет их двоих — обоих облачённых в тела Детей, на скалу.

Боль пронзает спину Оссе, и боль благословенна, потому что она тоже принадлежит телу. Живому существу, а не урагану.

Тяжесть тела Уинен, её объятья и мокрое скольжение длинных волос словно останавливают безумие.
— Дее-р..жи мме-ня, — голос не слушается, горло чужое, но он сипит эти слова просто потому, что вспомнил теперь, как.

Ласки её обжигают, и наслаждение привязывает к миру сущему, смиряя чудовищную силу.

***

Оссе лежит на камнях, прижимаясь головой к бедру Уинен. Небо и море безмятежны, но настоящего покоя Оссе теперь не узнать до конца мира.

Он слишком хорошо помнит, какая мощь таится в нём — и какое неистовство. Разрушить всё, что дорого, разметать созданное и разорвать на части близких или просто тех, кто слабее — даже обещанных Детей — он действительно может.

Все они могут, наделённые от Отца силой. Оссе подозревает, что Высокие тоже знают об этом, ведь они мудрее его. Разбить этот мир, как стекло, стоит только дать волю гневу, отказаться от возложенного долга... Все они могут.

Дети, он узнаёт позже, верят, что непадшим айнур неведом страх. Но Оссе знает, что это не так.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Трандуил Великолепный - Пятая отметка

[Трандуил Великолепный]

Название: Испытание
Задание: «Как только я увидел ваши несимпатичные физиономии, я сразу заподозрил, что вы попали не туда» (Джон.Р.Р. Толкиен, «Хоббит»).
Размер: 634 слова
Жанр/категория: джен, юмор, кроссовер с Гарри Поттером
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Галадриэль и другие!
Предупреждение: кому-то юмор может показаться немножечко странным

Галадриэль проснулась рано утром в хорошем настроение. Несколько дней она отобрала у полурослика кольцо, объявила себя Темной Властелиншей, и теперь строила планы по завоеванию всего мира. Она собиралась победить Саурона, поиметь его армию, подчинить себе все части Средизембям и справедливо править до скончания всех веков. А несогласных казнить! Так ей советовал поступить внутренний голос.
Голос появился вместе с кольцом, когда она одела его после того, как сняла у хоббита. Она решила, что сила Кольца дает ей советы и внимательно слушала и запоминала. Сначала она приказала запереть в темнице всех братьев кольца, чтобы они не разнесли по Средиземью новость о появлении новой госпожи. Потом она приказала собирать войска Лориэна. Келеборн попытался что-то возразить, поэтому его тоже пришлось запереть на дереве, чтобы не путаться под ногами.
Она проводила дни в хлопотах, подданные сначала как Келеборн отнеслись к ее решению, но трех или четверых громких окриков и показательно продемонстрированной новой силы хватило, чтобы все успокоились, обрадовались и были подчинены. Галадриэль тоже обрадовалась и решила что дальше будет действовать также!
Вот сегодня она снова слушала доклады своих начальников над военными, сходила посмотрела на братьев кольца, на Келеборна, немного поругалась с ним, немного расстроилась и даже поплакала, потому что она все же-таки любила своего Келеборна. А потом она вдруг почувствовала, что у нее болит голова! Наверное она сильно устала и с такими заботами. Целый день она ходила недовольная, гладила затылок, чесала его, выпила лекарство и потом вечером легла спать. Новости были хорошие, армия собиралась быстро, и можно было отдохнуть…
Но на следующее утро она проснулась с еще больше усилившейся болью! А потом еще больше! На третий день голова стала болеть постоянно и сильно и Галадриэль уже не могла спуститься с дерева и посмотреть на своих слуг. Затылок почти раскатывался, она даже плакала от боли и не могла понять что происходит. Наконец, она вскочила, схватила с кроватного стоила ножницы, и полностью отрезала от затылка хвост! Посмотрела в зеркало и страшно закричала: на затылке у нее оказалось чье-то ужасное лицо! Оно было страшное, с маленькими глазками, плоским носом, без волос! Оно ухмылялось и корчило рожи! Галадриэль не могла перестать орать, она бегала по всей комнате, царапала свою голову, лицо сзади нее орало и кусалось в ответ, как вдруг в дверь постучали!
– Я занята! – крикнула на мгновение Галадриэль и снова уставилась в зеркало, думая, как ей избавиться от такого ужаса, и как он взялся.
– Она уже занята, занята! – Мерзко захихикало лицо и высунуло язык.
Галадриэль завизжала, и в тот же миг дверь на дерево распахнулась и на пороге оказался Гендальф!
Он был странно одет в белое и имел в руках другую нежели раньше волшебную палку! А рядом с ним стоял другой бородатый волшебник, но уже незнакомый. Он был одет в какое-то длинное платье, серебристого цвета, странную шапочку, имел на лице какую-то странную стеклянную штуку из двух круглых кружочков на его носу. Войдя, он тоже выставил перед собой волшебную палочку, но уже маленькую и тоненькую.
– Галадриэль! – Крикнул Гендальф.
– Гендальф! – Крикнула Галадриэль. – Что это такое?!
Спросила она, указывая на свое второе мерзкое лицо.
– Это то, что бывает с непослушными девочками, когда они берут чужие вещи!
Крикнул Гендальф и, размахнувшись, огрел ее своей палкой прямо по второй голове!
Галадриэль снова закричала и упала в обморок, и не слышала, как мерзко стало ругаться ее второе лицо, а два волшебника стали читать какие-то заклятья…

...Галадриэль проснулась рано утром в ужасном настроении. Она первым делом схватилась за голову и обнаружила, что волосы на месте, а под ними тоже все в порядке. Тогда она разбудила Келеборна и потребовала, что бы тот внимтаельно изучил ее голову и убедился, что все порядке. Только тогда она успокоилась и поднялась с кровати.
А когда днем пришел слуга и сказал, что в Лориэн пожаловало Братство Кольца, то Галадриэль сначала хотела сказать, что ее нет дома. Но потом вздохнула, взяла себя в руки и решила, что она справиться.
– Я прошла испытание, – недовольно сказала она. – Зовите полуросликов!

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Кто-то на башне - Пятая отметка

[Кто-то на башне]

Название: История Келебримбора, сына Куруфина из рода Феанора. Трудный путь
Задание: "Зло, как и добро, имеет своих героев" (Франсуа де Ларошфуко)
Размер: 4550 слов
Жанр/категория: драма, агнст, джен
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи/Пейринги: Келебримбор, Гил-Галад, Аннатар (Саурон), Ниенна, упоминается Галадриэль, феаноринги, другие персонажи
Предупреждение: смерть основного персонажа
Примечание: История Келебримбора от расставания с отцом. Часть пятая. Заключительная.

Мастер из мастеров

Обратный путь к Синим горам занял у Келебримбора куда меньше времени, чем дорога к Водам Пробуждения, потому что на этот раз он нигде не задерживался дольше, чем было необходимо, чтобы отдохнуть и пополнить запасы провизии, и тщательно избегал земель известных ему племен авари. По особенно широкой дуге обошел хвенти, потому что, если бы, к примеру, пенни вновь пожелали бросить его в свой расчудесный овраг, Келебримбор это, может, еще и пережил бы, но вот если бы Мельдир сделал вид, что не знает его, это он уже пережил бы вряд ли.
Кроме того, Келебримбора, конечно, гнало вперед желание узнать, что же произошло в Белерианде за время его, не столь уж длительного по меркам эльдар, отсутствия. И мысли о доме.
"Возвращайся в земли своего рождения".
Ульмо не сказал бы такого, если бы вернуться в Валинор не было возможно. Так что теперь все, о чем Келебримбор долгие годы запрещал себе думать как о совершенно недостижимом, то и дело приходило на ум: Эльдамар, Тирион, мама... Потом, конечно, другие родичи и друзья, оставшиеся на Западе... неоконченные работы, брошенные задумки... вся его исковерканная Непокоем и оборванная Исходом жизнь. Можно ли возвратиться к этому? Успокоиться, наконец?
Келебримбор понимал, что не стоит мечтать слишком о многом. Но не мог остановиться. И сны его теперь были сладостными, а дни пути, какие бы препятствия ему не встречались, легкими.
Через Синие горы он не перешел - перелетел. Ему даже показалось, что сами горы стали ниже. Или не показалось?
Точно, не показалось. Да от них вообще мало что осталось, от Синих гор. И почему в Таргелионе дыхание моря чувствуется, как на побережье? Чего еще он не знает, но должен будет узнать? Впервые с тех пор, как Келебримбору явился Ульмо, сердце его болезненно сжалось и заныло, а потом уже просто не могло перестать болеть. Ни днем, ни ночью.
Счастливые грезы растаяли так же быстро, как появились. Теперь к Келебримбору одна за другой приходили тревожные и мрачные мысли. Он братоубийца из рода братоубийц. Мятежник из рода мятежников. Как он сможет просто возвратиться и жить, как прежде? Невозможно, совершенно немыслимо.
К такому неутешительному выводу Келебримбор пришел даже раньше, чем добрался до большего строящегося эльфийского поселения, которое в те дни еще не носило, но скоро должно было получить имя - Форлонд. Город короля Гил-Галада, где он собирал под своей рукой нолдор-изгнанников.
Келебримбор никогда не встречал Гил-Галада, и мысль о короле нолдор всего двухсот солнечных лет от роду поневоле скорее смешила его, чем внушала почтение. Пока он не увидел Гил-Галада. А когда увидел, едва не лишился чувств от потрясения. Настолько Гил-Галад был похож на Финвэ. Больше, чем Финголфин или Феанор, или еще кто-нибудь из многочисленных потомков первого короля нолдор. И сходство не ограничивалось только лишь внешностью, достаточно было один раз встретить его взгляд, чтобы понять, почему он король и его власть над собой признают эльдар, во много раз старше него возрастом.
Келебримбор тоже почтительно склонился перед ним и просил позволения остаться на время в его городе, чтобы выяснить для себя, что происходило в Белерианде и с Белериандом, пока он странствовал в иных краях.
Гил-Галад посмотрел на Келебримбора долгим изучающим взглядом, после чего без промедления позволил оставаться в его городе столько, сколько Келебримбор пожелает, и выразил готовность лично поведать все, что Келебримбору будет угодно узнать.
Так и получилось, что именно от Гил-Галада Келебримбор выслушал повесть обо всех минувших событиях, и горестных, и радостных. Начиная падения Гаваней Сириона, столь же и даже более ужасного, как представлял себе Келебримбор: Амрод и Амрас... и еще так многие... И судьба Эльвинг… Теперь, по крайней мере стало ясно, откуда новая звезда в небе. Звезду Келебримбор, конечно, видел на востоке и там же слышал несколько предположений о ее появлении, некоторые из которых, как ни странно, были еще невероятнее, чем правда.
Затем Гил-Галад рассказал о появлении многочисленного и сильного войска из Валинора: ваниар и нолдор под предводительством герольда Манвэ на кораблях телери - история точно более неправдоподобная, чем любая легенда авари. Но так все и было, и это войско десятки лет жило и сражалось в Белерианде, прежде чем Ангбанд был разрушен, а Моргот повержен и закован, и Сильмарилли освобождены из его венца.
Но и Белерианд не уцелел. Стоило только силе Моргота уйти из него, как он, на глазах своих изумленных обитателей и защитников, вместо того чтобы ожить и расцвести, как в пору своей Весны, стал погружаться в море. Теперь остались Таргелион и Оссириад, да еще острова кое-где, а более ничего. Эта история потрясла Келебримбора едва ли не сильнее, чем рассказ о Войне Гнева.
- А почему ты думаешь, что все оставшееся не может так же затонуть, через день или через год? - спросил он у Гил-Галада.
Гил-Галад ответил:
- Когда, к нашему огромному удивлению и ужасу, затонул Балар, который не был осквернен тварями Моргота, Кирдану во сне явился владыка Ульмо и заверил, что это последняя потеря. Земли, которые еще над водой, над водой и останутся.
- О, Ульмо, видимо, был очень занят в последнее время, - хмыкнул Келебримбор, вспоминая, как ему самому явился во сне вала Вод.
- О да, и представить страшно, - откликнулся Гил-Галад с живейшим сочувствием к Ульмо. - Мы, правда, тоже не отдыхаем, - он вздохнул. - Сначала постоянные переселения с одного места на другое. Теперь вот строительство. Не только здесь. Южнее у Кирдана и у Келеборна с Галадриэль то же самое.
"У Келеборна с Галадриэль" - повторил про себя Келебримбор.
Последнее, что он слышал о них, еще в Гаванях Сириона, - они отправились на восток. Намного раньше, чем он. Очевидно, и вернулись раньше, и уже решили прочно обосноваться здесь. Как-то сложились их странствия на востоке... Очень хотелось спросить об этом тоже. Но нельзя было спрашивать, потому что тогда Гил-Галад может спросить и о его путешествии. А Келебримбор вовсе не собирался ничего рассказывать.
Да и в событиях к западу от Синих гор еще оставались белые пятна. Вот только Келебримбору не хотелось о них расспрашивать, а Гил-Галаду - говорить... Но все же неизбежное нельзя было оттягивать вечно. И в конце концов Келебримбор все узнал. Об убитых часовых у шатра, о взятых Сильмариллях, о том, как Эонвэ отпустил двух последних оставшихся в живых сыновей Феанора из лагеря и как один из них кинулся в пропасть вместе с камнем, а другой бежал к морю и бросил камень в волны, и сам никогда не вернулся.
Маэдрос. Маглор. Они всегда были сильнее и тверже прочих сыновей Феанора. Даже обожая отца, а из всех дядей больше других общаясь с Келегормом, Амродом и Амрасом, Келебримбор всегда хорошо это понимал. Но и они пали под натиском Клятвы. И теперь останутся в памяти народов Эндорэ не как отважные воины и талантливые полководцы, самоотверженные борцы с Морготом, а как убийцы и вконец отчаявшиеся эльдар. Их будут сначала ненавидеть, потом станут презирать, наконец, начнут жалеть. Может, ненавидеть, презирать и жалеть сразу.
И никогда уже, никогда об эльдар рода Феанаро не вспомнят с уважением и восхищением, а ведь они заслужили и того и другого многими своими делами. Но последняя память вытеснит все остальное, а в том, чего не вытеснит, затенит хорошее, а плохое - подчеркнет.
Эти мысли так опаляли нутро Келебримбора, словно он один выпил все отравленные Воды Пробуждения. Борясь с этим ощущением, Келебримбор понял, что просто не может допустить, чтобы последняя память о роде Феанора была такой.
Он должен остаться и создать новую память. Должен совершить нечто, что искупит все ошибки и преступления и заставит память о них поблекнуть.
Келебримбор пока понятия не имел, что это могло бы быть. Но решение уже принял. И обратился к Гил-Галаду с вопросом:
- Не станешь ли ты возражать, если я поселюсь в твоем городе надолго?
- Я уже сказал, живи сколько хочешь, - ответил Гил-Галад. - Но разве ты не собираешься возвратиться в Валинор?
- Нет, - твердо ответил Келебримбор. - По крайней мере, не сейчас.
Мечта о доме в последний раз блеснула перед его мысленным взором и померкла. Он выбрал иной путь. Да, очевидно, более трудный. Но необходимый.
- Я бы вернулся, если бы мог, - вдруг сказал Гил-Галад и тут же рассмеялся: - Даже при том, что я никогда там не был.
На мгновение он стал похож на мальчишку, которым, по сути, и должен был еще быть, но только на мгновение.
- Однако я не могу, - он вздохнул.
- Почему? - спросил Келебримбор.
- Нолдор, - отозвался Гил-Галад. - Многие из них хотят остаться, и они считают меня своим королем, доверяют мне. Я не могу их бросить, это было бы неправильно.
Келебримбор не нашелся, что сказать на это.
А Гил-Галад продолжал:
- Так что подумай хорошенько, может, все-таки стоит отплыть, пока кто-нибудь не возложил на тебя какие-нибудь надежды. Или обязанности.
На этот раз вздохнул Келебримбор.
Насчет надежд он ничего определенного не мог сказать, а вот обязанности у него точно уже были.
Так Келебримбор остался в городе Гил-Галада в Таргелионе. Город стал называться Форлондом, земли - Линдоном, а Келебримбор снова - мастером. Он не возражал. Это было одно из немногих имен, которые неизменно ему нравились.
Работа закипела. Полетели годы. Полетела слава об искусстве Келебримбора, привлекая всех, кто хотел бы увидеть его работу, работать с ним или учиться у него.
В Форлонд сначала зачастили гномы из Туманных гор, потом стали стекаться нолдор, кто прежде не собирался жить здесь. В основном это были последователи рода Феанора. Некоторые из них - и довольно многие - помнили еще самого Феанора, учились у него. А значит, ушли за ним из Амана и участвовали в трех братоубийствах... Гил-Галад ни словом не упоминал об этих обстоятельствах и всех принимал благосклонно.
Они были ему за это благодарны, но тоже не упоминали об этом словами. Однако без устали трудились, чтобы сделать Форлонд еще прекраснее, а славу королевства нолдор - громче.
Но никакие самые дивные и искусные творения не могли служить настоящим искуплением за пролитую кровь и разрушенное доверие. Чем дальше, тем отчетливее Келебримбор это понимал. Нужно было что-то совершенно особенное, небывалое и вечное.
Только вот что?
Ответа на этот вопрос по-прежнему не было.
Келебримбор начинал впадать в уныние и злиться на себя. Что за бесполезный глупец!
Вот Феанор, если бы захотел, придумал бы, чем все исправить. Непременно придумал бы. И Келебримбор отчаянно старался найти в себе сходство с дедом, большее, чем облик или даже некоторые общие черты характера. Искру того огня, который позволял Феанору раз за разом являть миру самые невероятные и впечатляющие творения.
Она должна была быть где-то в нем. Непременно должна. В конце концов, сам Феанор говорил:
- Смотрите! Вот тот, кто сможет сравниться со мной!
Правда, это было очень давно. Когда Келебримбор был еще юн, а Феанору еще не стало безразлично все, кроме его камней, его отца и сыновей. Потом для Келебримбора уже не находилось места в чрезвычайно ограниченном кругу дедовых привязанностей.
Но слова звучали! Что-то же они значили?!
Или великий мастер просто ошибся в этом, как ошибался во многом другом.
Келебримбор гадал и изводил себя. Пробовал и разочаровывался. Снова пробовал и снова разочаровывался. И опять пробовал. И пробовал. И пробовал. Раз за разом.
В процессе своих изысканий Келебримбор в какой-то момент увлекся работой с митрилом, и гномы Туманных гор, с которыми он уже тогда был дружен, как никогда прежде эльф не был дружен с гномами, открыли ему, что нашли в своих горах большие залежи этого металла и готовы по-дружески разделить его с эльфами.
Так, почти случайно, Келебримбор и большинство работавших с ним нолдор решили покинуть Форлонд и перебраться к Туманным горам. Гномы предложили им поселиться в своем подгорном королевстве Казад-дум, и эльфы действительно жили и трудились там какое-то время, но потом все-таки основали свое собственное королевство у подножья Туманных гор, в краю остролистов, и потому это королевство стало зваться Эрегионом.
А Келебримбор стал владыкой Эрегиона. Хотя королевская власть его никогда не прельщала, а теперь и вовсе была нужна ему меньше всего на свете, отвертеться возможным не представлялось. Так что пришлось смириться.
Гил-Галад, чувствуя настроение Келебримбора, в письмах посмеивался над ним: "А я предупреждал, надо отправляться в Валинор, пока тебя не сделали королем чего-нибудь. Но теперь мне хоть не так одиноко. Благодарю, мой благородный родич!"
Келебримбор отвечал в тон:
"Надо было точнее облекать свои мысли в слова, о мой умудренный опытом родич! Ты, случаем, не забыл о Галадриэль в своем бесконечном одиночестве?!"
И читал в очередном письме:
"Прости, не догадался! А о Галадриэль невозможно забыть! Но у нее другая история, которую я едва ли вправе тебе рассказывать".
Вот как, интересно... Впрочем, не слишком. Келебримбор уважал Галадриэль за ее мудрость, слава о которой разносилась по всей земле так же, как слава о его собственном мастерстве, но никогда не был ей близким другом и не стремился им стать. А значит, и незачем ему узнавать о ее тайнах.
Забот и без того хватало.
Теперь, когда он был и мастером, и королем... но все еще не мог найти ответа на свой главный вопрос. А время шло. Вторая эпоха длилась тысячу с лишним лет. И вполовину не так долго, как Предначальная, но уже вдвое дольше, чем Первая.
Пора бы что-то найти. Или бросить все мысли об этом. Но бросать Келебримбор все еще не хотел. Продолжал пробовать. Пытаться. Вглядываться и вслушиваться в мир вокруг, стараясь понять, что может быть нужно Эндорэ... Небывалое. Вечное.
Келебримбор все размышлял. А его мастера и помощники медленно, но верно начинали сдаваться. Просили отпустить их в Гавани, чтобы оттуда отправиться за Море.
И почти все как один говорили:
- Прости, государь, но этот мир меняется слишком быстро. Не успеешь воплотить какой-нибудь замысел, а то, что вдохновило на него - уже исчезло, и ни следа не осталось, ни памяти. Время течет, как быстрый ручей. Слишком быстрый. Я чувствую, что у меня больше нет сил, чтобы творить или бороться. Я хочу возвратиться домой, что бы ни ждало меня там.
Келебримбор никого не отговаривал и не пытался удержать, хотя каждое расставание печалило его. Но именно такие разговоры в конце концов натолкнули его на верную мысль.
Эндорэ нужно было... время! Возможность хотя бы отчасти замедлить увядание и жить не торопясь, не рискуя сразу же потерять что-то, что едва успел обрести. Всего лишь отсвет блаженства Бессмертных земель, и этот край стал бы счастлив и прекрасен. А имя и род мастера, который сумел совершить такое, стали бы прославлены и почитаемы навечно.
Теперь Келебримбор понял, что должен сделать. И это было уже счастье! Но по мере того, как он искал возможность осуществить свой смутный еще замысел, все яснее становилось, как будет непросто, и все острее Келебримбор чувствовал, как нуждается в совете.
Но никто не мог дать ему совета. Эльфы, гномы и люди, с которыми Келебримбор обсуждал свои идеи, восхищались его смелостью, желали удачи и сулили любую помощь, какая ему только потребуется.
Но Келебримбору не слишком требовалась помощь в том, чего он просто не знал, как достичь, поэтому их благие намерение год за годом пропадали втуне.
Пока в Ост-ин-Эдиль, главный город Эрегиона, где жил Келебримбор, не пришел странный путник. Его обличье было благородно и прекрасно, а пронзительно ясный - больше, чем у любого калаквэндо - взгляд и слишком высокий для любого Дитя Эру рост выдавали в нем одного из айнур. Майя кого-то из владык. И не последнего по силе майя.
Нолдор Эрегиона, которые не видели воплощенных майяр очень давно, а те, кто родился уже в Эндорэ и вообще никогда - прислужники Моргота не в счет, смотрели на пришельца в великом изумлении.
А он прошел прямо к Келебримбору, который в этот час работал в своей мастерской, и сказал:
- Приветствую тебя, Келебримбор, владыка этой земли и мастер из мастеров! Я Аннатар - майя из народа Ауле. Великой любовью полюбил я в давние времена земли Эндорэ, а потому не смог покинуть их и отправиться за своим господином в Валинор. И много ейни, счастливых и горестных, прожил я здесь, и все еще не могу найти в себе сил проститься с этой землей, и больно мне смотреть, как она дряхлеет со временем. А потому, когда я услышал, что ты задумал исцелить старость Эндорэ, я устремился сюда, чтобы предложить тебе свои знания и помощь, и дружбу, ибо нам дорого одно.
Келебримбор слушал его совершенно ошеломленный. Что это? Ответ на его великую нужду или странное наваждение? Может, он просто работал слишком много и не отдыхал слишком долго, и теперь странный майя ему только кажется?
С трудом Келебримбор взял себя в руки и ответил так спокойно, как мог:
- Что ж, приветствую тебя в моей земле и в моей мастерской, майя Аннатар! Ни с одним мастером я не отказываюсь работать вместе, не откажусь и с тобой.
Так Келебримбор и Аннатар в первый раз работали вместе. Аннатар был майя Ауле без сомнений, в каждом его движении у горна слышалась эхо песни Кузнеца Земли, и делить с ним работу было чистым удовольствием, так точно и легко он подхватывал каждое движение мысли своего напарника.
Знания же Аннатара, как тоже очень скоро убедился Келебримбор, были огромны, и он щедро делился ими, находя в этом огромную, какую-то почти детскую радость.
Дружба их родилась быстро и крепла день ото дня.
Келебримбор с головой погрузился в работу, которая теперь, с помощью Аннатара, обещала наконец стать выполнимой… и скоро выполнимой.
Но через несколько месяцев в Эрегион один за другим стали прибывать гонцы с письмами. Письмо от Гил-Галада Келебримбора не удивило, но тут же за ним последовало письмо от Галадриэль, с которой Келебримбор не поддерживал никакой переписки, от Элронда, с которым он также не поддерживал переписки, да и в Форлиндоне общался не то чтобы часто, и наконец, от Кирдана, которого вообще не знал.
Все письма были полны беспокойства и советов не принимать дружбы и помощи от сомнительного незнакомца. Оказалось, Аннатар успел уже везде побывать и всех насторожить. Надо сказать, не без причины.
Его история, складная на первый взгляд, при ближайшем рассмотрении вызывала много вопросов. Валар помнили своих родичей-майяр, оставшихся в Эндорэ и передали эльфам истории о них. Но никого, похожего на Аннатара, в этих историях не было.
Откуда же он взялся? Уж не служил ли все это время Врагу? О майяр, перешедших в войнах валар на сторону Мелькора в Валиноре рассказывать было не принято.
Обо всем этом Келебримбору напоминала Галадриэль. А остальные говорили в основном о дурных предчувствиях и странностях в повадках Аннатара, которые и правда существовали.
Письмо отрезвили Келебримбора. Он не был глуп и не считал глупцами ни одного из эльдар, написавших ему. А Аннатар был в самом деле странным и, вероятно, опасным незнакомцем.
Даже если Келебримбор успел уже привязаться к нему.
Все же, прежде чем велеть ему покинуть Эрегион, как советовали решительно все, Келебримбор решил еще раз поговорить с Аннатаром, чтобы окончательно убедиться.
Если бы тот снова повторил свою гладкую историю о великой любви к Эндорэ, Келебримбор, не колеблясь, прогнал бы его с глаз. Но тот вдруг весь как-то съежился и, не глядя на Келебримбора, очень тихо сказал:
- Все твои мудрые родичи правы, я действительно служил Врагу. Я творил ужасные вещи, повинуясь его воле. Я предал своего истинного господина, Ауле, и раз за разом предавал его снова, а теперь меня страшит даже мысль предстать однажды перед его взором. После всех ошибок. И всех преступлений. Я не нахожу в себе сил. Иное дело было бы, если б я смог хоть что-то исправить. Может, тогда мой господин простил бы меня и снова взглянул, если не благосклонно, то хоть без гнева. О большем я не мечтаю.
В голосе его послышались слезы, и слезы побежали по лицу. Тут же щеки вспыхнули от стыда, и некоторое время он ничего не говорил, отчаянно борясь с собой. Но потом продолжил:
- Пожалуйста, позволь мне остаться и помочь в твоих трудах. Да, я не сказал тебе правды, боясь, что ты прогонишь меня. Но теперь я говорю правду и молю о прощении. Пожалуйста.
Аннатар сделал движение, словно собирался опуститься на колени. Но Келебримбор остановил его резким окриком:
- Нет, не делай этого! Стой.
Аннатар послушно замер.
- Как пожелаешь, - кротко ответил он.
Воцарилось молчание. Аннатар смотрел в пол. Келебримбор смотрел на Аннатара, не представляя, что предпринять. Майя, прислужник Врага, скрывающийся от валар и солгавший сразу, как только явился в Эрегион... Казалось, куда уж яснее. Выгнать. Немедленно выгнать и забыть.
Но он уже так помог. А сейчас выглядел таким одиноким, несчастным и жалким. И Келебримбор хорошо, слишком хорошо понимал желание искупить вину... так что у него не осталось ни малейшего шанса заметить, что Аннатар - Саурон - играет на сокровенных стремлениях его души, словно на простейшей арфе.
Если б только в тот момент Келебримбор меньше думал о себе и об Аннатаре, а вспомнил о Морготе, каким тот был в Тирионе, когда ему только-только позволили приходить туда: весь кротость и раскаяние и желание помочь.
Аннатар многое взял от своего истинного господина и учителя, которому поклонялся как величайшему кумиру даже и после падения.
Но Келебримбор не думал об этом. Не видел этого. А потому сказал:
- Хорошо. Я даю тебе позволение остаться в Эрегионе. Надеюсь, никакая ложь больше не встанет между нами.
- Благодарю, - сказал Аннатар и низко, но изящно поклонился. - Я стану усердно трудиться здесь и в работе однажды явлю миру свою истинную сущность.
В этих, последних, словах Келебримбор тогда не разгадал угрозы, приняв их, напротив, за обещание оправдать доверие, и их работа с Аннатаром продолжилась.
Гил-Галаду и остальным Келебримбор написал, что благодарен за беспокойство, заботу и советы, но доверяет Аннатару и не собирается изгонять его из своих земель, и на другие письма об этом уже не отвечал.
А письма были. Гил-Галад написал еще трижды, а после совсем прекратил переписку с Келебримбором, то ли оскорбившись его молчанием, то ли не желая болтать о пустяках, когда в вещах важных их мнения так очевидно расходились.
Галадриэль прислала целых полдюжины писем, и Келебримбор уже начал всерьез задаваться вопросом, что станет делать, если решительная леди сама явится в Эрегион, чтобы выставить Аннатара вон. Но она все же не приехала.
Келебримбор чувствовал себя несколько неловко из-за этой размолвки с родичами, но работа радовала и отвлекала от мрачных мыслей. Вдвоем с Аннатаром они придумали, как брать силу из окружающего мира и собирать ее самоцветах и металле, а затем делать кольца, которые позволили бы выпускать эту силу обратно в мир по воле владельца и на благо мира.
Они научились использовать силу солнечного и лунного света, и света звезд, и камня, и огня... и научили тому же других. Каждый мастер в Эрегионе создал, с помощью их открытий, хотя бы одно кольцо, большинство - намного больше.
Сильнее других эльфам нравились кольца с лунным и звездным светом. Солнечные хорошо подходили людям, каменные и огненные - гномам.
Казалось, самые смелые мечты Келебримбора воплощаются в жизнь. Оставалось совсем немного. Келебримбор хотел еще научиться заключать в кольца силу воды и воздуха, но Аннатар даже разговоры об этом поддерживал неохотно, словно его что-то пугало.
Так что, в конце концов, Келебримбор решил заняться этим один, без Аннатара. Тем более, что и возможности для этого были, потому что Аннатар, раньше не покидавший Эрегиона, стал надолго отлучаться, говоря, что работа отнимает у него много сил и ему нужно иногда отдохнуть на просторе, без телесного облика, чтобы восстановить их.
Келебримбор не возражал, полагая, что длительное служение Морготу подточило силы Аннатара и теперь уже с этим ничего не поделаешь. За время отсутствия майя Келебримбор создал Ненью, кольцо воды, и Вилью, кольцо воздуха, а кроме того, испробовал иной метод взаимодействия с огненной стихией и создал Нарью, кольцо огня.
Эти три кольца получились такими сильными, прекрасными и совершенными, что Келебримбору захотелось тут же уничтожить все остальные кольца, которые на их фоне обречены были казаться грубыми подделками. Но из уважения к чужой работе Келебримбор не попытался сделать ничего подобного.
Вместо этого он соединил три своих кольца с шестнадцатью другими, самыми сильными из созданных прежде, чтобы эльфы, гномы и люди могли изменять и хранить этот мир в дружбе и гармонии, ибо носившие кольца обретали возможность на расстоянии читать мысли друг друга, советоваться и объединять усилия.
Но в то время как Келебримбор в Эрегионе закончил свой тайный труд, Аннатар в Мордоре закончил свой. Он создал Единое кольцо, с целью подчинить себя все другие Сильные кольца, а вместе с ними и волю их владельцев. Каждый, кто в тот день носил на руке сильное кольцо, услышал, как Аннатар произносит заклятие на Черном наречии, но Аннатар уже не страшился разоблачения и, поняв, что его слышат, он лишь рассмеялся и закричал:
- Узри же мою истинную сущность в моей работе, Келебримбор!
В этот миг Келебримбор разглядел, наконец, за благородным обличьем Аннатара Саурона Ужасного и проклял час, когда поверил его ложному раскаянию.
Но Саурона проклинали так давно и так долго, что еще одно проклятие, конечно, не могло ничего изменить, и Келебримбор принялся действовать. Сначала он попытался уничтожить кольца, но из-за влияния на них Саурона они уже сделались неуничтожимы, пока существовало Единое. Неизменны и вечны гораздо больше, чем хотел Келебримбор.
Потом Келебримбор отдал Ненью, кольцо воды, Галадриэль, а Вилью и Нарью - Гал-Галаду. Остальные кольца укрыл в тайниках в Эрегионе. А сам стал готовиться к войне.
И война не заставила себя долго ждать. А проиграна была еще быстрее, потому что Саурон, которого обуяла безумная алчность к кольцам Власти, особенно к тем трем, которых его рука не касалась, рвался вперед, сметая все преграды на своем пути.
Так что в конце концов Келебримбор и Саурон снова встретились лицом к лицу на ступенях Дома Мастеров в Ост-ин-Эдиль. Саурон посмотрел Келебримбору в глаза и попытался накинуть на него колдовскую сеть, которая давила свинцовой тяжестью и не давала поднять меч, заставляла склонить голову, сдаться без боя.
Но Келебримбор, глядя на знакомый облик Аннатара и вновь переживая в памяти его обман и предательство, воспылал таким безудержным гневом, что колдовская сеть сгорела, как обычная паутина, и эльда бросился на майя в стремительной атаке.
На миг в глазах Саурона мелькнуло удивление и непритворный ужас, а потом он поднял собственный меч, и поединок начался.

Тень среди теней

Все, что случилось после, Келебримбор помнил уже очень смутно. Кажется, когда он, израненный и обессиленный упал на ступени, Саурон топтал его ногами, то ли давая выход ярости и запоздалому страху, то ли считая, что так подобает великим властилинам заканчивать поединки с эрухини.
Келебримбору было беспредельно больно, но странно легко. Тогда он верил, что скоро умрет и все кончится. Но, к несчастью, этого не случилось. Он был еще жив и способен чувствовать боль, когда его оттащили в подземелья. И боль была всем, что он чувствовал до самого конца своей жизни.
Кажется, кто-то говорил с ним. Кажется, Саурон. Кажется, задавал вопросы, и, кажется, что-то Келебримбор ему сказал… Правду? Только ее часть? Или что-то совершенно другое? И о чем? Все терялось в болезненном тумане.
Одно Келебримбор знал точно - он не выдал Саурону трех колец, своего величайшего творения. Хотя Саурон спрашивал снова и снова. Причинял ему боль снова и снова. И наконец, в порыве бессильного гнева Саурон приказал расстрелять Келебримбора из луков. Может быть, он рассчитывал захватить дух Келебримбора и владеть им вечно, но это не удалось.
Зов Мандоса был очень громким и ясным, Келебримбор устремился на этот зов, не замечая более ничего вокруг. И скоро достиг Чертогов Ожидания на самом дальнем Западе.
Здесь не было больше ни боли, ни страданий. Ничего. Только покой. И... сон, пожалуй, хотя Келебримбор не знал, как бестелесные духи могут спать. Но Келебримбор спал. И каждый раз, когда просыпался в ужасе от событий своей жизни и смерти и готов был закричать, рядом оказывалась женщина с очень добрыми глазами, имени которой Келебримбор не помнил, но знал, что ей можно доверять. И стоило ему только посмотреть ей в глаза, как ужас уходил, а Келебримбор засыпал снова.
Пока однажды, вместо того, чтобы заснуть, Келебримбор не вспомнил вдруг ее имя и не сказал:
- Приветствую тебя, Скорбящая.
- Здравствуй и ты, Келебримбор, - ответила валиэ Ниенна. - С возвращением домой.
- Надо было вернуться раньше, - горько сказал он. - Я хотел все исправить, а сделал только хуже.
- Но намерения у тебя были добрые, - напомнила Ниеннна.
- Какая разница, какими были мои намерения, если все обернулось ужасом и кровью? - все так же горько спросил он.
- Есть разница, - спокойно и твердо ответила она. - Всегда есть разница. Теперь не изводи себя сожалениями о том, что могло бы быть. Да и о том, что было тоже. Все уже совершилось. А ты скоро исцелишься и сможешь снова жить.
- Возможно, для мира лучше, если я не буду, - вздохнул Келебримбор.
- Никто на самом деле не знает точно, что лучше для мира, даже мой добрый... – она помедлила мгновение. - О, конечно, я хотела сказать, суровый и непоколебимый, брат Намо. Но, если хочешь знать мое мнение, всегда лучше попробовать, чем не попробовать.
С этими словами Ниенна улыбнулась.
И Келебримбор улыбнулся в ответ.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Сестра Хаос - Вольный стиль

[Битва Пяти Воинств]

Название: Крэкус галлус
Задание: Вольный стиль
Размер: 950 слов
Жанр/категория: крэк, джен, элементы гета
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Финдуилас и ее родня, Гвиндор
Предупреждение: крэк, попрание всего святого, танцы на больных мозолях чужих хедканонов, яэтонесерьезно, непервый фик, коммуникативная функция фанфика

Из Мандоса Финдуилас встречала вся семья: мать, отец и оба брата. Семья в узком смысле, мысленно заметила Финдуилас. Дядюшки и прочие дальние родственники проигнорировали это событие.
Впрочем, может так и должно было быть. В конце концов, Финдуилас еще никогда не попадала в Мандос и никогда, следовательно, не покидала его. После долгого одиночества и фэаспасительных бесед вряд ли шумная компания это то, чего желал среднестатистический свежевоскрешенный.
В безоблачном небе проплывала луна, и судя по ее положению и фазе, было три часа ночи.
- Мам, а всех забирают в такое время?
- Ну... сконфузилась леди Хисвиэль, - не всех, но у нас это семейная традиция. Народу меньше, обстановка более душевная. Идем, дочь, нам ехать далеко.
- Народу? Но папа говорил, что от Чертогов Намо до Тириона нужно ехать через весь Аман.
- Да, но...
- Видишь вон ту башню? Ее здешние ваньяр выстроили.
- Которые вообще у ног великих живут? Ну, то есть я хотела сказать у подножья великой горы Таникветиль?
- Обычно да, но... в общем, у них тут дозор, бдят, кого выпускают. Надо бы тихонько пройти, а то на входе в Тирион нас будет ожидать веселый, забери их Варда, праздник с салютами и тортиком, а еще не дай Эру вручат сертификат на посещение ста десяти занятий арт-терапии...
- Я поняла, мама. Ма, а папа давно вышел? Мы же примерно одновременно... ну...
Финдуилас не очень хотелось вспоминать обстоятельства своей смерти. Приличные эльфы так не умирали. К тому же, было неприятно думать, что о ней сплетничали в Эндорэ. Или в залах у Вайрэ, тамошние пряхи ведь видели все... включая сцены пятьдесят плюс. А у Вайре наверняка ученицы из эльдар, значит уже и весь Аман знает...
- Дочь, ты чего хмуришься? Тебе не пойдет морщинка поперек лба.
- Мам, а ты про меня слышала... ну... гадости всякие?
- Что ты, Финдуилас. Здесь в Амане говорят только о хорошем. Даже если нужно сказать что-то плохое.
Леди Хисвиэль остановилась, всплеснула руками и запищала
- А вы слышали, слышали? Ородретова дочка-то такая хорошая, прям жаль ее, такому болвану сердце отдала, да еще и... нет, ну она, конечно, не виновата, это все проклятие, ко-ко-ко, кудах-кудах!
Финдуилас невольно улыбнулась. Мама знает, все вокруг знают, но всех осуждающих мама осуждает и... да, балрог подери, делает это забавно.
- И все-таки, меня сразу же после папы?
- Дочь, ты взрослая женщина. Папу отпустили даже раньше твоих братьев. Прости, но... ну ты же взрослая женщина, ну должна же понимать!
- Да, мам, прости.
- И на войну меня не пустила, - буркнул молчавший до этого Ородрет. – Я этому Морготу за его проклятие так бы навалял...
- О да, ты навалял бы... Нет-нет, любимый, я серьезна, я предельно серьезна. Навалял бы, нет сомнений. И вообще не "не пустила", а билетик на корабль потеряла.
- Ага, потеряла.
- Не хочу вас расстраивать, - вмешался то ли Халдир, то ли Халмир, - но, кажется, мы разбудили того ванья на башне.
Повисло молчание.
- Да, лембас горелый. Разбудили, - подтвердила леди Хисвиэль. - Есть запасной план? Можем на дачу к Гвиндору поехать.
- Оооо, - Финдуилас скривилась. – Это же объясняться с ним.
- Он сам боится этой встречи. Чего, думаешь, он на даче живет? За пятиметровым забором, между прочим. Ему капали на мозги, мол, выйдет Финдуилас, поженитесь. Он сперва что-то отнекивался, мол "да не любит она меня и ладно, одного меня, что ли, не любят", а потом спрятался. А что, точно не любишь?
- Не люблю, мам. И вот даже сейчас не люблю. И знаю, что он снова красивый стал, но...
- Но поговорить вам при случае не помешает. При случае. Сейчас поедем таки домой. Я знаю обходной путь, а мы все равно живем не в самом Тирионе, а несколько на отшибе.
- Папа же говорил...
- Мало ли, что папа говорил. В Тирионе сплетники, сплетницы... Меня лично задолбали вопросами "а как оно, умирать от тоски по сыну, не искажение ли?", папу твоего сочувствием "бедненький, всю жизнь в тени" и "пустил отэта козла в огород", братьев твоих вечно по именам путают... Короче, отселились мы подальше.
*
Через месяц Финдуилас под покровом ночи выбралась к Гвиндору, решив, что лучше уж неприятный разговор, чем подглядывания местных нолдор в окна и их же попытки якобы случайно пересечься по пути к ручью.
- О, а я уж думал письмо писать с приглашением, - обрадовался Гвиндор. – На самом деле я уже писал его... раз этак восемьдесят. Но такая чепуха получалась!
- Я... я объясниться хотела.
Они гуляли по саду, и забор действительно был в два маэдросовских роста.
- Да я, честно говоря тоже. Еще в Нарготронде надо было. Ходили, в гляделки играли, молчали, когда надо было просто поговорить.
- Это ведь очень больно, знать, что тебя разлюбили, Гвиндор?
- Больновато, есть такое. Но... я потерял от боли голову, начал чудить, разброд этот в Нарготронде, партия Гвиндора против партии Турина, соперничество там, где нужно было просто сесть и сообразить на троих... Да я вот часто думаю, что если бы этот олух не убеждал себя, что не имеет права любить бывшую друга, а я не ревновал, а вместо этого позволил вам жениться...
- Гвиндор, ты не виноват.
- Мы все вели себя как олухи, Финдуилас. Но знаешь что? Ни одна из этих ко-ко-ко не имеет права говорить, как было бы лучше для меня, для тебя, и кого-то обвинять. Слушай, а ты еще любишь его?
- Ты же понимаешь, насколько это тупой вопрос.
- Понимаю, Финдуилас. И прежде, чем ты ответишь, я хочу тебе сказать, что всегда мечтал о такой сестре, как ты.
- Ой и нахватался ты плохого у кое-кого.
- Ты же будешь его ждать? Тогда подождем его вместе. У него уже есть друг, но друзей много не бывает.
Гвиндор подставил лестницу к забору, поднялся по ней и крикнул кому-то, сидящему с другой стороны.
- И угомонитесь уже со своей свадьбой.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Васильковое поле - Вольный стиль

[Битва Пяти Воинств]

Название: Вторая жизнь
Задание: Вольный стиль
Размер: 1635 слов
Жанр/категория: психология, романс
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: ОМП, ОЖП, намечающийся ОМП/Фаниэль, фоном Арафинвэ/Эарвен

Говорят, в Арде Искаженной невозможно полное счастье. Так или иначе в любой момент может быть оно омрачено разлукой, болью или даже смертью. Особенно смертью, ведь страшнее всего в ней не боль и даже не разрыв связи души и тела, а расставание со всем, что было дорого, со всеми, кто был дорог. Но милосерден Эру, не безжалостны Валар, и потому есть возможность рано или поздно воссоединиться со своими близкими. Знают эльдар: навеки связаны они с миром, и, пройдя путь исцеления в Чертогах, снова вольны они ходить среди живых.

Говорят, нет печалей в светлом Амане. Долгое время так и было, но однажды наущениями Мелькора стал нарастать непокой, а вслед за ним пришло затмение Валинора. Много крови было пролито в ту пору, и еще большей предстояло пролиться – но уже не здесь.

Как могли представить, хоть бы и в страшном сне, аманэльдар, совершившие Переход, что их дети, внуки и правнуки будут убивать друг друга? И всё же однажды то, что страшнее всех кошмаров, воплотилось в жизнь, и нолдор пошли на телери, а телери на нолдор. В братоубийственной резне, от стрелы нолдорской пал Ардил, средний сын короля Ольвэ, разделив судьбу многих из своего народа. Пусть и был он неплохим воином и отчаянно сражался за свои творения, да только нолдор были лучше готовы к войне – хоть и странно говорить о победителях в таком бою. Рана его была глубока, но еще какое-то время держался он за жизнь, слышал, как продолжается бой, как гибнет его народ – вместе с теми, что когда-то считались друзьями – и слабел с каждым мигом. Наконец, почувствовав, что его старший брат, Айремир, тоже пал, дух Ардила окончательно расстался с телом. Впереди были Чертоги, сначала яростное, потом глухое отчаяние, бесконечно длинные залы – и гобелены в одном из них. Смирение со своей долей. Боль за тех, кто остался жив.

И желание жить вновь. Хотя бы для того, чтобы увидеть новые Светила. Так он и ответил Судии, когда тот спросил его о готовности возродиться.

Ардил проснулся, лежа на траве, в белых простых одеждах. Он не спешил вставать: его взгляд был прикован к тёмному небу, по которому между звёзд не спеша проплывал Исиль. Легкий ветер небрежно обдувал лицо и шелестел в траве, и где-то вдали был слышен плеск воды и голоса ночных птиц.

«Совсем как Перворожденный», – промелькнуло у Ардила в голове. С одной стороны, он и вправду вернулся на родину, а с другой… Всё слишком изменилось, и он действительно возродился в другом Валиноре. Или нет?

Одно он знал точно: нужно продолжать путь.

В первую очередь, разумеется, нужно было направиться в Альквалонде, обрадовать родителей и свой народ. Один из первых Возрожденных, он обязательно подарит надежду одним своим появлением. И конечно, его попросят рассказать о всех, кого он там видел. Обо всех… Сердце сжалось от невольной мысли о брате. Айремир скоро возродится, он обещал это перед расставанием в Чертогах. Вот только время там течет совсем по-другому, и «скоро» может растянуться лет на двести.

А еще нужно было наведаться в Тирион – к сестре и лучшему другу. Просто проведать их, как живут они в городе, где нет и половины жителей.

А вот потом… Ардил пока что не представлял себе, что будет потом. Когда-то он был искусным корабелом и отважным исследователем моря, проводил эксперименты, вычисляя всё более совершенную форму судна. Идеи захватывали его с головой, порой не давая даже спать. Но теперь, впервые с самого детства, море не звало его. Это не могло не смущать деятельную природу Ардила. Но возрождение, как он с удивлением заметил, придало ему спокойствия. «Будь что будет», – думал он, – «я скоро сам пойму, в чём моё новое призвание».

День шёл за днём, и вот впереди показался Тирион, на первый взгляд, совсем не изменившийся. Войдя в город, поначалу он не встретил там вообще никого, и увиденные им дома были пустыми, забытыми. Что ж, другого и быть не могло. Но, проходя дальше, приближаясь к дворцу – надо думать, Арафинвэ с Эарвен теперь жили именно там – начинал он слышать голоса, становившиеся всё громче. Всё же здесь была жизнь. И вправду, город, чем дальше, тем меньше выглядел полупустым. На его пути даже встречались семьи – хоть и наверняка они были неполными. Но все они были чем-то заняты.

Его внимание привлекла одна из таких семей, занимающаяся приведением в порядок заросшего сада. Работали они слаженно, оживленно переговаривались, даже шутили. Ардилу пришла внезапно мысль, что они могли и не быть родственниками вовсе, беда объединяет не хуже кровных уз. Вдруг одна из дев обернулась – и замерла, увидев его.

– Возрожденный, – прошептала она. Теперь обернулись уже все.

– Да, – просто ответил Ардил.

– Телеро? – чуть вышел вперед самый высокий нолдо, должно быть, старший. – Что ты ищешь здесь?

Голос был спокоен, но по выражению лица и позе была видна готовность защищать остальных. Защищать – от него?

– Я ищу ваших короля и королеву. Они мои родичи, – так же спокойно ответил Ардил. – И больше ничего. Иначе бы я не возродился, – добавил он, уже уходя. – Успехов в вашем труде!

Через несколько десятков шагов его вдруг догнала одна из дев:
– Постой, телеро!

Ардил обернулся к взволнованной нолдиэ. На немой вопрос: « что случилось?» он услышал:
– Скажи… Скажи, ты не видел в Чертогах никого по имени Интьявэ?

Ответ был слишком очевиден. В Чертогах было так много нолдор, что он и не стремился узнать их всех, а тем более запомнить имена. Конечно, некоторые из них запоминались сами собой, но даже будь имя Интьявэ одним из них, он бы никогда не сказал этого. Пусть лучше думает о нём, как о живом.

– Не видел.

– Значит, жив… По крайней мере, пока что, – в глазах её блеснула надежда. – Благодарю!

Теперь за спиной Ардил порой мог слышать шепот: «Возрожденный!» чаще, чем он мог себе представить. Хотя нолдор и не приближались к нему больше.

Наконец показался дворец.

Ардил легко взбежал по знакомой лестнице.

– Скажите королю Арафинвэ, что пришел его шурин! – звонко, как в юности, крикнул он пораженно глядящим на него слугам.

И тот не заставил себя долго ждать. Быстро спустился по витой лестнице, и замер, будто не веря.

«И даже у него именно такая реакция», – мысленно усмехнулся Ардил, а вслух сказал только с улыбкой:
– Здравствуй, Арьо.

– С возвращением…Арьо, – улыбка медленно расцветала на лице Арафинвэ. В следующий миг он уже крепко обнял друга.

Их краткие имена и в самом деле были одинаковы, и, как настоящие братья по духу, они этим только гордились. Все воспоминания юности вновь пронеслись перед глазами и захлестнули с головой. И всё же теперь перед ним стоял не просто друг и муж сестры. Теперь перед ним стоял король нолдор, и это чувствовалось.

Послышался шелест платья, и Арафинвэ отстранился:
– Еще кое-то хочет тебя видеть.

Эарвен, его младшая сестра, его Неньюэль, выросшая сильной и верной, королева нолдор не по крови, но по зову долга и любви… Он видел достаточно гобеленов, чтобы гордиться ей до конца своей второй жизни.

Теперь королева нолдор, всхлипывая, обняла его, а голова её, как прежде, уткнулась ему в грудь.

– Ну, ну, сестрёнка, не надо, – обнял он её в ответ, как в детстве. – Я жив, я тёплый и это не сон. Что ты плачешь, как маленькая?

А у самого катились по щекам слёзы.

Неизвестно, сколько они так стояли, пока Арафинвэ не сказал:
– Пойдем лучше в сад. Нам нужно о многом поговорить. Заодно познакомлю тебя еще кое с кем.

Только теперь заметил он еще одну деву, неслышно подошедшую к ним. Юную, с темно-русыми локонами, узорами рода Финвэ на платье, и синими, как небо, глазами.

Или как море.

– Это моя младшая сестра, Фаниэль, – представил её тем временем Арафинвэ. – Не знаю, помнишь ли ты её, ведь ты мог с ней встретиться лишь раз, на имянаречении Айканаро. И тогда она была еще совсем ребенком.

– А потом? – Ардил уже не мог отвести от неё глаз.

– Потом я была в ученичестве у Ваны, – неожиданно тихо ответила дева.

«И в самом деле, она похожа на неё. На Валиэ», – как во сне, думал Ардил.

– В любом случае, я рад познакомиться вновь, – сказал он вслух.

– Взаимно, – медленно, как будто тоже находясь в полусне, улыбнулась она в ответ.

Поняли ли Арафинвэ с Эарвен, что произошло только что? Вряд ли. Ардил и сам это не до конца понял. Но знал точно, что теперь он чувствовал себя и в самом деле Перворожденным, для которого только что открылся новый мир. К тому же от непонятного волнения забылись все слова.

В саду, впрочем, слова вспомнились. Там, вчетвером, они говорили и говорили обо всём до самого захода Анара. Был этот разговор тяжелым и легким, горьким и сладким одновременно. Главное, что узнал Ардил из него, что город вновь живет, возрождается из горького ступора.

– Во многом благодаря вам обоим – тут же заметил он. Никогда не бывает лишним похвалить того, кто этого заслуживает.

– Ты льстишь нам, – усмехнулся Арафинвэ.

– Я видел гобелены, они не имеют такой привычки.

– Пусть так, – кивнул друг. – Но мало бы что у нас вышло без нашей художницы.

Фаниэль смутилась:
– Теперь брат льстит мне.

Эарвен улыбнулась, глядя на них, а после слегка погрустнела:
– Скажи…если только согласен вспомнить, конечно. Там, в Чертогах…

– Айремир скоро обещал возродиться, – не дослушав, кивнул Ардил. – А ваши дети там и не появлялись. Мы дождемся их всех.

– Но мы не будем сидеть сложа руки, – уверенно заявил Арафинвэ. Тут же он взял ладонь Эарвен в свою правую, а ладонь сестры – в левую. Эарвен, в свою очередь, взяла за руку брата. – Мы продолжим то, что начали. День за днем, шаг за шагом, мы учимся жить по-новому. И уже начинают рождаться дети.

Осталось одно незамкнутое звено в импровизированной круговой цепи.

– Тогда вот моё решение, – кивнул Ардил. – Я приложу все усилия, чтобы дружба нолдор и телери восстановилась настолько, насколько это возможно. Навещу родителей и свой народ в Альквалонде, а затем вернусь сюда, помочь вам. Рук рабочих у вас мало, а я, как Возрожденный, своим примером постепенно смогу убедить других.

И тут же невольно перевел взгляд на Фаниэль, сидящую рядом. Та слегка зарделась и отвела взгляд. А затем вновь украдкой взглянула на Ардила.

Круг замкнулся.

Говорят, в Арде Искаженной невозможно полное счастье. Но это вовсе не значит, что счастье невозможно в ней вовсе. Иногда даже смерть может привести к нему. Свою жизнь направляем мы сами, и даже среди холодной тьмы может засиять однажды свет. Нужно только лишь ему немного помочь.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Васильковое поле - Пятая отметка

[Битва Пяти Воинств]

Название: Пригодится в жизни
Задание: "Средь оплывших свечей и вечерних молитв

..."

,
Средь военных трофеев и мирных костров,
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от детских своих катастроф..."
(В.Высоцкий, "Баллада о борьбе")
Размер: 1053 слова
Жанр/категория: джен
Рейтинг: PG
Персонажи: ОМП-хоббит и его окружение
Примечание: постканон, «…Значит, нужные книги ты в детстве читал» (с)

Круглое окно слегка приоткрыто, его створки редко поскрипывают, да занавески шелестят от дуновения ветра. Это, пожалуй, единственное, что можно услышать безлунной ночью. В эту пору спят поля, простирающиеся за окном, спят соседние дома и дальний лес, даже рыбы в далёкой реке, должно быть, тоже спят. И, само собой разумеется, все порядочные хоббиты в этот час видят уже как минимум пятый сон.

Или почти все.

Пламя свечи, что стоит на прикроватном столике, лишь изредка колеблется. Его приглушённый свет как нельзя лучше подходит ночной тишине, как будто скрадывая и без того редкие звуки. Шелест бумаги, например. Впрочем, будь даже ураган за окном или крики и беготня в самом доме, а то и всё вместе, юный хоббит, сидящий на кровати, ничего бы не заметил.

Он опять засиделся с книгой допоздна.

Завороженно, зачарованно сидел он, погружённый в чтение. Каждое слово отзывалось где-то в глубине души, и картины былых сражений, опасностей – и былой красоты – вставали перед глазами, как что-то известное раньше, но давно забытое.

Его, однако, нельзя было назвать таким уж книгочеем, мало книг побывало у него в руках к двадцати годам. Куда как интереснее играть с такими же непоседливыми, как он, сверстниками, устраивать соревнования по плаванию у дальней пристани да ловить рыбу там же. Книги обычно проигрывают таким развлечениям.

Но не эта, в алой обложке.

Мерри, названный, по традиции, в честь своего героического предка, конечно, знал о событиях, описанных там. Память о тех днях жила среди хоббитов, каждый год устраивался фестиваль в честь героев, а детям с раннего возраста рассказывали, что довелось пережить предкам. Но уроки истории – это одно, а первоисточник, написанный очевидцем, другое. Рассказывали-то не всё.

Когда-то каждый желающий мог прийти и попросить Алую книгу у Хранителя – перечитать любимые главы, переписать полюбившееся стихотворение, но постепенно это стало сходить на нет. Теперь она была окружена ещё большим почтением – и к ней редко кто притрагивался, не говоря уж о том, чтобы читать.

«Все мы знаем, что было тогда, знаем, чем всё закончилось, – разве этого не достаточно?» – часто слышал Мерри подобные разговоры. – «Зачем снова вспоминать печальные и страшные страницы?»

До поры он был с этим согласен. Разве этой памяти не достаточно? Так ли уж нужно знать, как именно была достигнута победа?

А разговоры шли дальше: «Мы народ простой, зачем нам память о жестокости Древних Дней? И надо ли нам так много знать о тех, кто жил давным-давно? Уже много лет никто не видел эльфов, и давно нет в живых короля Элессара, как и его королевы».

За всем этим проглядывалось ещё кое-что: «Зачем нашим детям мысли о несбыточном?»

Около месяца назад Книга оказалась в доме Брендибаков. Было это связано с приближающимся праздником: как один из самых уважаемых родов, они должны были торжественно пронести её по улицам. И тогда Мерри решился – из какого-то непонятного ему самому любопытства – прочитать Книгу полностью, без правок. Пока что без правок.

И пропал. Настолько, что ночами собственноручно переписывал себе копию.

Он не мог это делать днём (стеснялся почему-то), не мог обсудить это с отцом или старшими братьями (чувствовал, что не поймут). Тогда Мерри впервые понял: есть вещи, которые он не сможет сказать вообще никому.

Точнее, он пытался начать разговор с отцом, когда тот застукал его за очередным «полуночным бдением», но ничего из этого не вышло. Отец выразил радость, что младший сын заинтересовался чем-то помимо «вечной беготни», но так и не понял, почему он увлёкся именно этой книгой.

– Говоришь, тебя увлекли сражения и военное дело? – задумчиво пыхтел он трубкой. – Но, сынок, зачем тебе это? Мы мирный народ, времена Тьмы давно прошли. Тебе это не пригодится в жизни.

– Я очень на это надеюсь, – кивнул Мерри.

– Тогда зачем? В героев прошлого играть поздновато.

– Может быть, – мысль, странная и правильная одновременно, рождалась в его голове, – может быть, нам как раз и нужно знать о войне всё, чтобы эти знания не пригодились? Или пригодились, но как можно меньше?

Старик только вздохнул:
– Не то. Лучше бы ты подумал, какое дело жизни выберешь.

Старик… Мерри называл его так только про себя, да и то с долей иронии, но сейчас впервые по-настоящему заметил седину на висках Брендибака-старшего. Скоро он и вправду станет стариком. И кто защитит его, если…
«Если…что?»

Странное чувство как будто свернулось калачиком в груди. Вслух же он только сказал:
– А это я уже решил. Я буду кузнецом, – «и научусь делать оружие» осталось несказанным.

…С удивлением обнаружил Мерри, что он не единственный подмастерье у кузнеца. Худощавый Фредерик, по которому видно было, что он из библиотеки не вылезал, был не очень силён, и далеко не всё удавалось ему с первого раза – зато схватывал всё на лету. Даже новые идеи постепенно осмелился предлагать.

– Скажи честно, – однажды не выдержал Мерри, – ты ведь не будешь кузнецом? Подучишься с год, и всё. Тогда зачем тебе это?

– Не думаю, что ты поймёшь, – отвёл было глаза Фред.

– А ты начни хотя бы.

– Хорошо. Я читал о Древних Днях, о войнах, победах и поражениях, и…

– И понял, что нужно быть готовым противостоять всему, – вырвалось вдруг у Мерри.

Фред от удивления почти потерял дар речи и смог только выдавить:
– Ты тоже?

«Кажется, это начало дружбы», – пронеслось в голове у Мерри. И он не ошибся.

…Несколько лет спустя мечи лежали в укромном месте, надёжно скрытые за плугами и деталями для колёс. Группа молодых хоббитов, которых свело вместе то странное для мирной жизни стремление научиться защищать и защищаться, стала больше. Кто-то занимался оружием, кто-то патрулировал окрестности – в свободное от всех остальных занятий время.

И однажды прибежал Флоско и шёпотом сообщил о следах на влажной земле. Таких, что могли быть лишь у тех, кого уже давно не видели почти нигде, – у орков.

А потом и другие из группы заметили пылящую толпу, остановившуюся вскоре на привал вдалеке. Они двигались напролом и сворачивать явно не собирались.

Времени было мало, и решили разделить их: часть заманить в ближайший омут, часть поймать в другие, рукотворные ловушки. Главное: не дать им дойти до селения.

Именно Мерри предстояло раздразнить орков и довести их до ловушек. Он шёл к небезоружной толпе с мечом, сделанным им самим, и жизнь проносилась перед глазами. Всё как вчера: книга в алом переплёте, разговор с отцом, дружба с Фредом, первый выкованный меч…Значит ли это, что вся жизнь вела его к этому дню? Для чего?

И сам знал ответ: чтобы те, кто сейчас беззаботно играет, никогда не узнали не из книг, что такое война.

Оставалось одно: встать в зоне видимости уже плотоядно ухмыляющихся орков, внутренне приготовиться бежать, что есть сил, взмахнуть мечом, и клич, что уже вечность не звучал под этим небом, сам вырвется из груди:

– День настал вновь!

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Сестра Хаос - Пятая отметка

[Битва Пяти Воинств]

Название: Неоконченная война
Задание: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
Размер: 900 слов
Жанр/категория: джен, ретеллинг (или кроссовер)
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Элендил, оригинальные персонажи, позаимствованные во вселенной Star wars
Предупреждение: ретеллинг ондеронской арки сериала "Clone wars"
Примечание: автор благодарил Дейва Филони за персонажей и историю, которую автор позаимствовал.

Двое, стоявшие сейчас перед Ар-Фаразоном, совсем не походили на тех южан, которых Элендил видел раньше. Те, прежние, глядели хмуро и подозрительно, держались словно бы брезгливо и каждое слово норовили истолковать как оскорбление. Это, конечно, если говорить о тех, с кем сводила Элендила судьба на умбарских рынках, и не упоминать тех, с кем он сталкивался в бою или кого видел на галерах.
Эти двое смотрели на нуменорцев с восхищением – и из какого только дальнего Харада их принесло таких? В их глазах Элендил увидел свет, и устыдился собственных предрассудков.
– Мы просим о помощи, – заговорил юноша. – У нас с вами один враг, и это господин Мордора. Еще недавно наше княжество было свободным и сильным, но сейчас Саурон захватил наши земли, и ужас наполнил наши города.
– Наших людей похищают прямо из их домов, чтоб принести в жертву Владыке Тьмы, – подхватила девушка. Сестра? Невеста? Для нуменорца все южане на одно лицо, вот и пойми. – Многие не стали терпеть, но нам не хватает оружия. Мы не просим воевать за нас, но о ваших луках ходят легенды.
– Вы, южане, просите о помощи нас? – Ар-Фаразон все еще с трудом верил в происходящее. – Готовы на союз с Нуменором?
– Мы много слышали о вашем правителе, Тар-Палантире, - в голосе девушки скользнуло восхищение.
– Прежнем правителе, - сухо поправил Ар-Фаразон.
– Мы... не знали. Но его сын наверняка не менее мудрый и смелый, иначе не бросил бы вызов самому господину Мордора.
– Вы поможете или нет? – перебил ее юноша.
Брат, все-таки, – заключил Элендил. – Голоса похожи.
– Луки, - кивнул Ар-Фаразон после секундной паузы. – Пожалуй, даже несколько катапульт и баллист. И...кто-то из присутствующих хочет добровольно покинуть нас, чтоб проследить за нашим имуществом на юге?
*
Юношу звали Со, девушку Стила, и эти двое знали не только адунаик, но и синдарин. В Нуменоре не все так знали синдарин, как эти двое.
Путь на юг занял много дней, и впервые в жизни Элендил увидел, как появляются незнакомые созвездия вместо привычных. Впервые в жизни его кожа, несмотря на все ухищрения, стала красной, а затем приобрела коричневый оттенок, как у бывалых моряков, заходящих в Роменну. Он увидел леса, о которых лишь читал и попробовал фрукты, которые не доставляли даже в Арменелос.
Здесь же, впервые за сто с лишним лет своей жизни, Элендил узнал как это – воевать не армией против армии, а в переулках и ущельях. На него, вызвавшегося сопровождать нуменорское оружие, сородичи в тот день смотрели как на труса. А здесь... кого здесь только не было. Волков разве что не было. И не было за спиной десятков тысяч солдат с хорошей выучкой.
Зато порядок на улицах и покой наместника Саурона берегли орки и тролли, да и людей-чужаков – Элендил видел таких в армии Мордора – было предостаточно.
С нуменорскими луками южане освоились быстро, и Элендил отправил на север письмо, мол, присылайте еще, и у нас будет полноценный южный фронт. С катапультами дело обстояло сложнее. Здесь нужен был многолетний опыт, а учиться приходилось на ходу.
Каждый день приносил свои маленькие победы. Потери, конечно, тоже, но побед было больше, и настал день, когда...
Когда они поставили врага перед выбором, либо уходить, либо давать последний бой.
Они и представить не могли, что нечто, летавшее над дворцом – и под ликование толпы сбитое из баллисты в первые же дни войны – нечто, размером с лошадь, формой напоминавшее ящерицу с крыльями летучей мыши – существовало не в единственном экземпляре, да еще и могло нести на себе наездника. И что тролли, которых они раньше встречали, были рядовой мелочью, а теперь их место заняли ветераны, которых так просто не проведешь.
Враг принял вызов, и вышел за ворота, чтоб окончательно разбить это нелепое – слыхано ли, на далеком юге, куда валар не заглядывают даже в мыслях – сопротивление. Стрелки на крылатых змеях прикрывали троллей, туча стрел летела навстречу другой туче, и...
Элендил слышал от мореходов слово "назгул", но описания были столь противоречивыми и нелепыми, что проще было не верить ни одному из них, да и в назгулов не верить тоже. Теперь же Элендил видел одного из них своими глазами – на одном из крылатых чудовищ.
...Камень, выброшенный катапультой, прошел совсем рядом, но не попал в назгула. Тот лишь рассмеялся. Но тут подключились баллисты. Один крылатый змей, другой...
Враг шел вперед, будто не замечая потерь – наоборот, его наступление стало лишь яростнее. Любой ценой. Он был готов победить любой ценой, ему не о ком было беспокоится, не кого хранить.
Эледнил видел, как назгул летит к уступу, на котором расположилась Стила и ее отряд, боковым зрением заметил, как Со лихорадочно заряжает баллисту, и уже за миг до выстрела понял, что будет дальше.
Но сделать ничего не успел.
Стрела вонзилась в брюхо назгульскому змею; тот пролетел еще сколько-то и упал на край уступа. Земля задрожала – и через мгновение в облаке пыли стало невозможным что-то разглядеть. Только звуки падающих камней и человеческие крики.
*
Они победили в тот день. Законный князь стал вассалом нуменорского короля, тролли и чужаки оставили страну. Только одной из пары, пришедшей просить Ар-Фаразона о помощи, больше не было в живых, а во взгляде второго больше не было того света, ради которого Элендил и отправился в эту страну.
Они даже не попрощались
Но это, конечно, не все. Прошло несколько лет. Саурон стал советником Ар-Фаразона. В том самом княжестве снова появились орки и тролли, но нуменорское оружие больше не служило южаном, а было союзником сауроновым тварям. Новое восстание захлебнулось в крови, и однажды в Роменне Элендил встретил темнокожего человека, которого знал когда-то. Человека, которого привела сюда не надежда, а ненависть. Человека, во взгляде которого Элендил прочитал приговор всему Нуменору.
И, конечно, они снова стали союзниками.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Сплетник на завалинке - Вольный стиль

[Сплетник на завалинке]

Название: К новому дому
Задание: Вольный стиль
Размер: 2497 слов
Жанр/категория: драма, джен
Рейтинг:G
Персонажи/Пейринги: Элрос, Элронд, Эонвэ

«Время не стоит на месте», — так однажды сказал Эарендил своей супруге. Эта случайно услышанная фраза показалась маленькому Элросу столь странной и непостижимой, что он пронес ее в своей памяти через десятилетия. Но значение стало понятно только тогда, когда он сделал свой выбор — быть человеком. Теперь течение времени было ощутимо и порой пугало Элроса. «А ведь я сегодня еще многое не успел», — такая мысль все чаще приходила на ум, и он спешил вперед. Вот и со времени решающего сражения против Моргота минуло уже несколько лет, пролетевших для Элроса как один миг. Сердца многих из воинства Валар устремились домой, к берегам Благословенного Края. Первыми отправились в путь ваниар, за ними потянулись и нолдор Валинора, но далеко не все. Многие из народа Финарфина продолжали разыскивать родичей и друзей. Оставался в Эндоре на неопределенное время и сам король. Нужно было помочь Кирдану в строительстве кораблей для тех Изгнанников, кто захочет покинуть Эндоре, ведь телерийские корабли не могли взять на борт всех. Кому-то из нолдор все еще требовалось время для принятия решения. К тому же Финарфин не скрывал, что желает провести время с дочерью, отказавшейся от предложения Владык. А перед Элросом встала интересная и сложная задача: объединить вокруг себя три народа и повести их к Дарованной Земле.

Наконец, когда все вопросы были улажены, в доме Кирдана устроили прощальный ужин по случаю отплытия принца Ингвиона.

— Я и мои помощники останемся в Эндоре, — обратился к Элросу в конце вечера Эонвэ. — Я помогу тебе собрать людей для твоей Новой Земли. Приготовься завтра покинуть поселение, нам предстоит долгий путь.

Элрос рассеянно кивнул в знак согласия. Он слушал не очень внимательно, и больше смотрел на своего брата. Дом Кирдана они покинули вместе и неспешно направились к себе мимо домов, еще не завершенных строений и многочисленных палаток. Элрос каждой клеточкой ощущал неуютную тишину, от которой хотелось немедленно избавиться. Он решительно шагнул к брату, положил руку на плечо и развернул его лицом к себе.

— Элронд, скажи уже, что у тебя на уме?

— Не могу смириться с тем, что нам предстоит расстаться.

— Я еще вернусь в ставку Финарфина не раз и навещу тебя в Митлонде.

Элронд жестом прервал брата:

— Я говорю о другом, и тебе это известно. До сих пор у меня всегда был ты, а у тебя — я. Это казалось мне такой незыблемой истиной, что мой разум отказывается принимать мысль, что рано или поздно ты уйдешь, да не в какое-нибудь дальнее путешествие, о котором грезил в детстве.

— Я думал, что мы поняли друг друга, — Элрос устало потер глаза. — Время не стоит на месте, и мы давно не дети, рано или поздно наши пути должны были разойтись. Это неизбежно в неспокойном мире Арды. И я никогда не утаивал от тебя, что эта переменчивость нравится мне. А путь за Круги Арды будет еще одним путешествием, самым захватывающим из всех возможных.

Внезапно Элрос почувствовал, что все слова лишние и, не давая себе времени передумать, шагнул к брату и крепко обнял Элронда. А потом, внимательно всматриваясь на расстоянии вытянутых рук в его лицо, продолжил:

— Но даже за Кругами мира я буду всегда думать о тебе. Никто и ничто не порвет нашу связь. Ведь мы братья.

— Все же наша матушка была права, когда говорила, что ты очень похож на отца, — печально улыбаясь, заговорил Элронд. — Если подумать, даже удивительно, что он избрал удел эльфов.

— Наверняка отец прислушался к матушке. Помнишь, у Гил Галада мы встретились с выжившими после нападения на Гавани. Они рассказывали, что, пока отец жил дома, родители в решении многих дел действовали сообща, и отец часто уступал просьбам матери. Надо будет выспросить у Эонвэ, как все было на самом деле.

— Я тоже думал об этом, но как-то подходящего случая не подворачивалось, — тут Элронд улыбнулся, при этом хитро сощурив глаза. — А теперь, раз вы с ним собираетесь облазить все чащобы Белерианда в поисках беженцев из эдайн, у тебя в запасе много времени для расспросов. Как вернешься, так мне все подробно расскажешь.

Не выдержав, Элрос звонко рассмеялся и, хлопнув брата по плечу, повлек его в сторону их дома.

— Ладно-ладно, великий мудрец и хитрец, так и поступим. А теперь пошли, соберем меня на разведку.

Едва рассвело, двое всадников уже выехали из строящегося города. Их путь лежал вдоль берега Лун.

— Эонвэ, куда мы направимся?

— Поднимемся вверх по течению, многие из эдайн расселились по берегам этой реки. А потом углубимся дальше на восток.

Элрос лишь покачал головой и со вздохом заметил:

— Это займет не один месяц.

Посланник Валар оглянулся и мягко улыбнулся своему юному спутнику:

— Думаю, тебе не терпится увидеть Нуменорэ, но пожалей меня. Я так давно не путешествовал по этим землям просто так, без спешки и волнений. Хочу еще раз увидеть наши труды.

Путешествие оказалось действительно долгим, путники продолжали идти вверх по течению Лун. Эонвэ казался неутомимым, стоило им сделать привал, как он оборачивался соколом и отправлялся в полет, проверяя, не упустили ли они какую-нибудь деревушку. За то время, что Элрос с Эонвэ были в пути, им уже доводилось заезжать в десяток небольших поселений эдайн, чаще всего в них жили люди из дома Хадора. Вглядываясь в их лица, Элрос вспоминал отца и пытался представить, каким был его дед. Ему нравилось, что народ Хадора даже после всех тягот, выпавших на его долю, остался открытым и жизнерадостным.

Длинный летний день близился к концу, и путешественники решили, что прошли достаточно. Коней расседлали и отпустили пастись, попросив не уходить далеко. Эонвэ по устоявшей привычке взмыл в воздух, а Элрос принялся разводить костер, размышляя, не наловить ли рыбы на уху. Даже добротная солонина и лембас, чудесно приготовленный леди Галадриэль, порой приедаются, а еще Элрос не отказался бы отдохнуть под крышей дома. С того момента, как они покинули последнюю деревню, минуло десять дней, и человеческое жилье им больше не встречалось.

Эонвэ возвратился на удивление быстро и выглядел довольным.

— Какие новости? — поинтересовался юноша, не отрывая взгляда от поплавка.

— Выше по течению впадает река. Там большое поселение, кто-то с умом воспользовался выгодным положением. Мы будем там после полудня. Кажется, я нашел тех, кого хотелось отыскать более всего.

— И кого же? — полюбопытствовал Элрос.

— Это поселение Беорингов. Их вождь — потомок Барахира, а значит, твой дальний родич.

— Берен был единственным сыном Барахира. Он был последним из рода вождей.

— Разве ты не знал, что у твоего прадеда была младшая сестра, Хириль?

— Нет, — ответил Элрос, нахмурив брови. — Я рос на Амон Эреб, в окружении эльдар из Первого Дома: откуда им было знать родословную Берена. Но и наша мать о ней мало что знала. Она чаще всего рассказывала об отце, о Дориате, подвиге Лютиен и Берена, о Тинголе и Владычице Мелиан.

Элрос замолчал, погрузившись в детские воспоминания. Наконец он поднял взгляд на своего спутника и спросил о том, что давно занимало его мысли:

— Мне жаль, что я не смогу увидеться с матушкой, расспросить ее, как она пережила нашу разлуку. О чем думала все эти годы и как воспримет мое решение?

Теперь настал черед Эонвэ задуматься:

— В судьбе госпожи Эльвинг было множество испытаний, какие не каждому под силу пройти достойно. Она несколько раз была на краю гибели и, может, поэтому избрала участь Перворожденных. Но это лишь одна из причин, а другая — я думаю, что твоя матушка надеялась на нашу победу и встречу с вами. Да, твой выбор опечалит ее безмерно, и все же госпожа — мудрая женщина. Я думаю, она поймет, что это то, к чему стремится твоя душа. И твой выбор не будет для нее совсем неожиданным. Характером ты более схож с отцом, тебе под силу решать трудные задачи. Нечто новое, что до тебя никто не делал.

— Может, тогда и ему стоило остаться человеком? — за усмешкой, пряча смущение, спросил Элрос.

— Пожалуй, Эаредил бы так и поступил, но долгое путешествие и то напряжение всех душевных сил, которое он испытал, стоя перед Валар, сильно измотали его. К тому же он посчитал, что ваша мать потеряла больше, и потому позволил ей выбирать за двоих. Да и подумай только, если бы один из них избрал судьбу эльдар, а другой эдайн — то их ждало бы расставание, и уже навсегда. Все равно что разорвать одно тело на две половины.

— Откуда ты это знаешь?! — воскликнул Элрос, с запозданием воспоминая, что вообще-то у него удочка в руках, и шуметь бы не следовало. Юноша недовольно покосился на воду.

— Я иногда навещал Эарендила в его плавании. Мы беседовали о многом.

— Ты разговаривал с моим отцом и молчал об этом! Эонвэ, как ты мог? Теперь готовься, я замучаю тебя вопросами!

— Как будто ты этим не занимался все то время, что мы в пути.

— У меня появилась одна замечательная идея. Может, ты отнесешь им наши письма? — лукаво улыбнулся Элрос.

— Друг мой, кажется, ты меня с кем-то спутал. Я не почтовый голубь, я сокол!

Эонвэ сделал серьезное лицо, приосанился, но тут же рассмеялся. Элрос захохотал следом и принялся сматывать удочку, все равно они своими голосами распугали всю рыбу.

***

Элрос проснулся задолго до рассвета, быстро оделся и выскользнул из дома Элронда. Его терзала тревога, а порой накатывал настоящий страх, но в то же время нетерпение и радостное предвкушение долгого пути не позволяли усидеть на месте. Ноги сами привели его к порту, где поджидал своего часа корабль, отправляющийся к Нуменорэ. Отплытие было назначено в полдень. Ночь выцветала, из угольно-черной превращаясь в синеватый сумрак. На улочках Митлонда было тихо и пустынно, и почти верилось, что ты один во всем мире. Добравшись до причала, Элрос легко взбежал по сходням на борт спящего корабля, погладил ладонью планшир и прошел на корму. Там располагались две небольшие каюты: одна предназначалась Элросу, вторая — капитану корабля. Внутри каюты ощущался запах свежей древесины. Светлые доски, которыми корабелы обшили стены, еще хранили в себе тепло живого дерева и делали каюту легкой и уютной. Элрос опустился на обитую мягким скамью возле стола. Все вокруг казалось нереальным, будто он выскользнул из потока времени. Мужчина сидел и смотрел, как под потолком затухает лампа с кристаллом. Вот она совсем погасла, и в окно проникли первые солнечные лучи, а вслед за ними на потолок каюты прыгнули солнечные зайчики, отраженные морем. Элрос улыбнулся, и в этот момент в каюту постучали. Он быстро распахнул дверь и с нескрываемым удивлением посмотрел на Эонве, пропадавшего где-то уже третью неделю. Ни Кирдан, Ни Гиль Галад не смогли сказать юному королю, где его друг, да и мало ли какие дела у глашатая Владыки Манвэ.

— Здравствуй! — с лучезарной улыбкой воскликнул Эонвэ, тряхнув головой, будто одного приветствия было мало, чтобы выразить его эмоции.

— Здравствуй, Эонвэ! — Элрос чувствовал, что ему хочется засмеяться от радости, и подумал, что майа сам весь соткан из солнечных зайчиков. — Я уж подумал, что ты сбежал, забыв свое обещание плыть со мной в одной команде.

Он шагнул назад, пропуская Эонвэ в каюту. Майа лишь покачал головой, на миг сведя брови:

— Ну и шуточки. Ты же знаешь, что я никогда не нарушу данного кому-то слова. Тем более тебе. У меня было одно важное дело в Валиноре, — с этими словами он выложил на стол два футляра, запечатанных сургучом. — Я принес письма.

Элрос, как раз собиравшийся сказать очередную остроту, чуть не прикусил себе язык. Он резко переменился в лице, стремительно подошел к столу, протянув руку к футляру, но не взял его, только едва прикоснулся и замер.

— Спасибо… — с трудом произнес он и замолчал, не находя подобающих слов. Эонвэ понимающе улыбнулся, по-дружески сжав плечо мужчины:

— Не благодари. Я рад помочь. Думаю, ты хочешь прочесть письма наедине. Не буду мешать. Загляну пока что к твоему брату и королю Гил Галаду.

Майа ушел, оставив друга в еще большем смятении чувств. Элрос взял в руки футляр, с дрожью в руках сломал печать, вытащив листки, развернул и тут же отложил. Вскрыл второй и положил рядом с первым. Он не помнил ни почерка отца и матери, ни их стиля письма, но сейчас по первым словам понял, кому принадлежат строчки на бумаге, и теперь, сцепив пальцы в замок, решал, чье письмо прочесть первым. Наконец, Элрос взял листок и приступил к чтению. Это послание, написанное твердым почерком, было коротким.

«Здравствуй, сын! Я рад известиям, что принес мне Эонвэ. Ты и твой брат выросли достойными мужчинами, и душа моя теперь спокойна. Эонвэ многое мне поведал о вашем путешествии, и отзывы весьма лестны — нет большей радости для отца, чем слышать, как хвалят его дитя. Одна беда, боюсь, в этом почти нет моей заслуги, и придется признать, что ваши воспитатели хотя бы в этом заслужили благодарность.

Твой выбор людской судьбы я одобряю и верю, что ты будешь мудрым и справедливым правителем. Не бойся идти к Новой Земле. Едва вы покинете гавань, я поплыву с вами — вы по воде, я в небе — и поведу к новому дому.

Да благословят тебя Валар, Элрос, сын мой»

Элрос отложил прочитанное и тут же принялся за второе послание. Оно было длиннее, местами строчки прыгали, выдавая волнение адресанта.

«Здравствуй, Элрос, милый мой! Душа моя мечется между великой радостью и глубоким отчаянием. Радуюсь, что ты помнишь меня и не держишь зла. С тех пор как Владыка Чертогов сказал нам, что вы живы, не проходило ни одного дня, чтобы я не вспоминала о вас, дитя мое, но судьбы наши уже были определены, и возвращение в Эндорэ невозможно. В тяжкие дни, когда охватывало меня отчаяние, думала я о том, как же вы по ту сторону моря. Поймете ли свою мать, простите ли мне тот шаг в бездну, когда я утратила надежду на ваше спасение? И порой меня одолевал страх, что вы отвергнете меня. Но в ваших письмах, принесенных добрым Эонвэ, ни слова укора, ни тени обиды. Благодарю тебя, сынок, за эту радость, что ты и твой брат подарили мне.

Я все гадала, кто спас вас? Нашли ли вы добрый приют и ласку? Нашли. Там, где я не ожидала, у тех, кого не смела даже вспоминать, чтобы мое сердце не затрепетало от ужаса. Как быть мне, дитя мое? Разум мой в смятении. Я помню горе, принесенное сынами Феанора в наш дом, и не могу не радоваться их милосердию к вам. Впрочем, у меня впереди много времени, чтобы примириться с этим. Но и всего это времени не хватит, чтобы исцелить мою душу от еще одной раны. Дитя мое, Элрос, я не увижу тебя, не прижму к своему сердцу. Как не хочется в это верить!

О, милый мой, прости меня за эти строки. Я, должно быть, делаю тебе больно своими словами, но горе мое велико, а половина моего сердца навеки утратила покой. Такова плата за наш выбор: твой и мой.

Обыкновенно мягкий Эонвэ был со мной почти строг, сказав, что удел людей не менее велик, чем у перворожденных. И, хотя замыслы Эру до конца неизвестны никому, они полны любви ко всем творениям, и особенно к Детям. А потому не стоит страшиться его даров. Все обратиться ко благу в конце концов. Что остается мне, несчастной матери? Лишь надежда и твои письма.

Родной мой, обещай мне писать при первой же возможности. Эонвэ дал слово, что будет приносить твои письма. Они станут моим утешением и тонкой нитью от моего сердца к твоему. Моя любовь всегда с тобой, Элрос, во всех путях и каждый миг наших жизней.

Храни тебя Эру, мой смелый мальчик.

Твоя мама.

Элрос положил письмо матери на стол, потер слегка покрасневшие глаза и виски. Прислушался к шуму, доносившемуся снаружи. Корабль оживал, моряки-фалатрим, занятые последними приготовлениями, весело переговаривались, готовя судно к дальнему путешествию. Мужчина бережно свернул листки, убрал их в футляры и положил в потайное отделение стола. Потом вышел на палубу, вдохнул свежий морской воздух, прислушался к крику чаек. И сам себе сказал, что теперь он готов покинуть Эндорэ. Пора — его ждет новое путешествие.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Ньяринке - Пятая отметка

[Ньяринке]

Название: Ибо сказано словом
Задание: Самый главный страх
Размер: 133 слова
Жанр/категория: джен, ангст
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: любой из феанорингов, Клятва
Предупреждение: персонификация текста.
Примечание: по мотивам дискуссии под фиком  Ravens from the wasteland

Не вернуться обратно — закрыта твоя дорога.
Вековечная Тьма, беспощадный огонь в глазах.
Я не демон. Я слово. А это страшней намного.
Ибо сказано словом, и еже сказах — сказах.
При свидетелях молвил — и связан со мною кровно.
Что просил — получи, коль искал моего родства.
Я не враг и не друг, и получится лишь дословно:
Кто слова собирал, умел собирать слова.
Смерть и горе призвал — получаешь то, что отмеришь.
Не бывает «потом», «не подумал» и «не учел»,
Ибо сказано словом — не более, но не меньше.
Я не совесть, а страх. Я стою за твоим плечом.

@темы: Пятая отметка

---

волшебник Алёша - Вольный стиль

[волшебник Алёша]

Название: Ярче луны
Задание: Вольный стиль
Размер: 1442 слова
Жанр/категория: джен, драма, АУ
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Феанор, Эол
Предупреждение: недомистика, смещение событий во времени относительно друг друга, ничего толком не происходит, возможны сложности с восприятием текста
Примечание: "...не привозил бы ты эльфов в Валинор" (с); небольшой кусок очень большого глюка.

Отец рассказал однажды, под праздник Высокой Луны: когда Владыки Запада, пришедшие из-за моря, чтобы сразиться со своим мятежным родичем, одержали победу, в знак её они подняли в небо над Сумрачными землями новое светило ярче звёзд.

Это был дар, обещание перемен. Сама спокойная высь неба, очистившегося после многих бурь той войны, какое-то время казалась непривычной и словно обновлённой, а на земле свет Луны пробудил притихшие леса для более шумной жизни.

"Поэтому мы все и празднуем каждый год наше новое пробуждение".

Праздновали действительно все, кого только он знал прежде. И его родичи татьяр, народ мастеров, и телери, сам с собою, бывало, и от поселения к поселению несхожий, пёстрый народ ткачей, путешественников и сказителей. И даже миньяр, хотя многие их мудрецы бывали за Морем и видели иной свет. Дни Высокой Луны, время встреч, сводили вместе знакомцев из самых отдалённых мест вернее, чем любой другой праздник. Феанаро доводилось видеть на площади родного города корабела с побережья за дружеской беседой с миньо из стражей Севера.

Теперь он, похоже, нашёл единственного в известном ему Средиземье квендо, который на этом празднике не бывал. Эол куда больше любил время звёзд, и Феанаро знал, что даже в дни, когда Луна плыла над Средиземьем выше и дольше всего, для него мало что менялось. Он не избегал её света, но и давняя перемена, казалось, не доставила ему такой радости, как другим. Лишь это упорно напоминало об истине: Эол тоже был из тех, кто знал в начале жизни только звёзды. Удивительное дело: Феанаро никогда не задумывался об этом надолго. Эол был старше, но поставить его среди других старших, даже рядом с кем-то, вроде Даэрона, не получалось. Время толком не относилось к нему.

Ещё одна его странность, занимавшая Феанаро. Он подозревал, что им обоим было любопытно, хотя не знал наверняка, что в нём тревожит любопытство Эола.

И всё же, должно было быть ещё что-то, помимо любопытства — так всегда было между квенди. Быстро стало понятно: Эол был не из тех, кто легко подпускает других близко. Но и Феанаро был не из тех, кто сходит с выбранного пути. Ни в чём, будь то работа или попытка узнать получше своего нового знакомого.

***
В такие ночи даже у него бывало чувство, что можно просидеть на месте вечность, и это не покажется скучным. Вода лесного озера, дышавшая прохладой, смыла приятную усталость от долгой работы и заменила её ощущением покоя. К шепчущей, неясной, похожей на дымку тишине Нан-Эльмота даже после многих поездок сюда каждый раз приходилось привыкать заново, но Феанаро она всё равно, пожалуй, нравилась. Тишина напоминала об одной важной вещи. О просьбе.

Эол ответил не сразу. Феанаро успел, по крайней мере, отжать очередную прядь волос.

— Мы несхожи, — отсутствие прямого отказа в разговорах с ним всегда было удачей, поэтому Феанаро просто пожал плечами:
— Лютиэн тоже сказала, что её чары мне не подходят, но ты-то не она. Мы оба...
— Вы, татьяр, всегда желаете говорить больше, чем слушать, даже когда говорите с Ардой, и наша ворожба различна, но дело не в этом, — Эол смотрел на воду, и выражение его тёмных глаз было непроницаемым.
— Тогда в чём? — Феанаро озадаченно дёрнул ещё одну прядь.
— Ты не видишь, — ответ злил: и сам знал, что непохож на других, но это... было слишком.

Все квенди говорили с Ардой, так или иначе. Говорили по-разному — и разные племена, и каждый из многих детей этих племён. Голоса сущего и нити, связующие, пронизывающие его, были внятны каждому в разной степени, но не было никого, кто не чувствовал бы свою связь с миром. Или совсем не мог обратиться к нему. Вернее, что касается второго...

Феанаро чувствовал. Не так явно, как другие, — это одно уже казалось ему странным, потому что мастера говорили: у него достаточно сил — но всё же чувствовал. А вот искусство обратить к миру через заклятье или песню свою собственную просьбу так и осталось пока единственным, в котором учение не приносило ему никаких плодов. Он не привык уступать другим в умениях и не привык сдаваться. Но Эол, похоже, считал, что Феанаро просто не способен внимать миру.

Ну уж нет, что за глупости.

— Ты сам знаешь, что я могу почувствовать. Даже когда с миром говорят другие, — резко сказал он. Не только голоса сущего — даже чужие чары были ему внятны. Но своих не было.
— Да, — откликнулся Эол, — можешь. Но, взывая к миру сам, ты подобен тому, кто глядит в костёр: если смотреть так, темнота вокруг становится слишком густа и для зрения квенди.

Феанаро посмотрел на него хмуро.
— И что это за костёр, в который я, по твоему, гляжу?
— Ты, — последовал краткий ответ, — теперь Эол всё же смотрел на него, спокойно, но очень внимательно. Как-то похоже он смотрел в день их первой встречи.

"Ты".
— Что это значит? Получается... подожди. Как именно я мешаю сам себе? — Феанаро знал: так можно ошибиться, учась бою или танцам. Но дух не тело, поймать его на подобной ошибке сложнее. И всё же, мастера бы заметили.

— В тебе просто слишком много тебя самого, — взгляд Эола стал совсем пристальным, тёмные глаза блеснули. — Слишком много.
— Разве это плохо? — его учили: сила чар зависит не только от мастерства, но и от силы феа.
Эол дёрнул плечом и вновь стал смотреть куда-то в сторону.

— Вы все больше черпаете изнутри, чем извне, но нельзя говорить с миром, не обратив свою силу к нему и не слушая его. И даже татьяр впускают его в себя.

Это тоже было понятно, и сейчас, кажется, Феанаро начал угадывать суть различия между ворожбой племён.

— Но твоя феа не впускает в себя другой силы, даже той, что струится в мире... — Эол прикрыл глаза, говоря, кажется, о чём-то видимом ему другим зрением, — она слишком яркая. Как луна среди звёзд, даже ярче. Вот и всё.

Феанаро помолчал, обдумывая услышанное, а затем упрямо тряхнул головой.
— Даже моя феа не может быть сильнее моей воли. Если я должен научиться слушать, и в этом дело — я научусь!

Эол посмотрел на него искоса. Какое-то непонятное выражение скользнуло по его лицу. Если бы речь шла о ком-то другом, Феанаро бы подумал, что выражение это предвещает улыбку.
— Ты мало меняешься. Нет смысла говорить тебе, что не получится, — а вот голос у него был всё тем же — как вода на поверхности, он редко отзывался тому, что было скрыто в глубине, если Эол не желал этого.
— Вот это правда, — фыркнул Феанаро, — впустую слова потратишь.
Зато мысль, зароненная в голову прежними словами Эола, как-то странно тревожила.
—Ты сказал, что мы меньше берём извне, чем от собственной феа, а у вас, похоже, иначе. Если в этом различие — значит, ты сам всегда впускаешь в себя то, что вокруг?
— Да, — просто откликнулся Эол. Почему-то Феанаро показалось, что сказал он не всё. Но даже если и так, за одним этим "да" тоже было слишком много.

Феанаро поднял голову, глядя на звёзды, сияющие в высоком тёмном небе. Длинные ветви не скрывали небо над озером полностью, но тянулись к нему. Хотя деревья именно здесь не росли слишком густо, сами они были такими громадными, что многие ветви всё равно встречались в высоте.

И эти деревья — воплощение мощи, и высь неба, и тёмное озеро, где в иных местах было не достать до дна... И весь этот лес, полный старых чар, и звёзды над ним, что были старше любого из квенди — всего этого, возможно, могло быть слишком много для одной феа.

Такая ворожба, должно быть, тоже требовала немалой силы внутри, но сколько бы ни было той силы, если жить так всегда...

Эол сидел на одном из корней старого дерева, и наползающий с озера лёгкий туман словно вплетался в его волосы. Феанаро подумалось: лес ластился, Эол был в нём своим больше, чем кто бы то ни было.

Не уйдёт ли он однажды совсем в любимый им звёздный сумрак так, что живущие больше не смогут увидеть его? Сейчас явственно казалось: он мог бы сам стать тенью меж ветвей и туманом над озером. Или кем-то совсем другим, но уже не квендо.

Недоброе это было чувство. Феанаро даже порадовался, что и предвиденье не было ему дано, а значит, то была лишь тревога, но отмахнуться не получалось.

Феанаро не любил просто плутать в мыслях без того, чтобы обратить их к решению и действию.

Никому не годится быть совсем одному — так всегда было между квенди. Он хотел, наконец, обозначить: только лишь любопытство не связывает двоих, всегда есть что-то ещё, если уж они сошлись.

— Мэллон.
Эол поднял взгляд.
Феанаро снова упрямо мотнул головой, словно бросая вызов старой шепчущей тишине
— Я хотел бы повидаться с тобой, когда луна будет высока. В этом году Эльвэ принимает нас. Давно ли ты слушал буки?

Дни Высокой Луны были временем встреч, для которых преодолевались порой самые большие расстояния. Иногда новую встречу назначали за несколько лет — так разводила друзей жизнь. И встречались, чтобы ни случилось — обещание было залогом дружбы.

Эол казался удивлённым. Впервые с тех пор, как Феанаро принял его привычку делить разговор на части молчанием, это самое молчание стало помехой.

Наконец, Эол сказал:
— Двадцать лет я не слышал голос Нелдорета. Что же, я приду в этом году.

Феанаро улыбнулся.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Кто-то на башне - Вольный стиль

[Кто-то на башне]

Название: История Келебримбора, сына Куруфина из рода Феанора. До последнего предела
Задание: Вольный стиль
Размер: 3185 слов
Жанр/категория: драма, агнст, джен
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи/Пейринги: Келебримбор, новые персонажи, Ульмо
Примечание: История Келебримбора от расставания с отцом. Часть четвертая. Окончание следует на финальной отметке.


Глормир вернулся в пещеру к Келебримбору и Мельдиру ненадолго — только забрать свой дорожный мешок. Попрощался с Мельдиром сердечно, а с Келебримбором смущенно. Но видно было, что душа его и мысли больше не с ними, а с Тадумиром и другими беглецами.
Да Глормир и не пытался скрыть это. Напоследок признался:
— Я нашел гораздо больше, чем искал, мне просто незачем теперь отправляться за Синие горы.
Келебримбор мог бы сказать, что завидует ему, но только молча кивнул, на чем они и расстались.
После этого никогда Келебримбору не случалось ни встретить Глормира, ни хотя бы слышать о его судьбе. Ничего. Ни хорошего, ни плохого.
Может быть, Глормир со своим братом и другими в конце концов ушел на Запад. Когда Первая эпоха сменилась Второй, многие эльдар, особенно из нолдор, сразу отправились за море, не оглядываясь и не передавая вестей для тех, кого оставляли позади. А Келебримбор в то время еще странствовал за Синими горами, на востоке.
Впрочем, в день, когда Келебримбор и Мельдир простились с Глормиром, все это было будущим, странным, неожиданным и совершенно неизвестным, а на восток им только предстояло попасть.
Мельдир храбрился, говорил:
— Сейчас я выпью еще чашку отвара королевского листа и буду готов идти.
Но, выпив чашку отвара, он час лежал без сил, завернувшись в плащ и глядя в потолок пещеры, а потом опять начал твердить, что ему скоро станет лучше. Совсем скоро.
Наконец, Келебримбор заявил, что, даже если Мельдир сейчас же окажется здоров, они все равно никуда не уйдут из этой пещеры в ближайшие три дня.
Мельдир с облегчением умолк и почти тут же заснул.
Келебримбор остался на страже. Это давало ему оправдание, чтобы часами сидеть, глядя в одну точку и даже не думая ни о чем. Он мог бы, пожалуй, просидеть так до конца вечности. Но Мельдир через три дня вправду достаточно выздоровел, чтобы отправляться дальше. И они отправились.
В дороге Келебримбор несколько приободрился. Но не потому, что его дух почувствовал себя лучше, скорее, это его тело не желало умирать, а потому заставляло быть собранным, внимательным и осторожным в пути. Но во время привалов Келебримбором снова овладевало оцепенение.
Бедняга Мельдир здорово поднаторел в искусстве разговоров с самим собой, пока Келебримбор только делал вид, что слушает его, но не жаловался. Лишь иногда, когда думал, что Келебримбор точно не заметит, бросал на него встревоженные взгляды, которые Келебримбор чувствовал, но на которые не обращал внимания. Просто не мог себя заставить.
Наконец они спустились с восточного склона Синих гор в земли, которым не было названия ни в одном из языков Белерианда. Во всяком случае, названия, известного Келебримбору и Мельдиру.
Они вообще, как выяснилось, очень мало знали о мире на востоке. С гномами, приходившими в Белерианд, нолдор беседовали обычно о мастерстве, а не о путешествиях. Люди, которые своими глазами видели эти края, давно поумирали, а предания их потомков становились все более странными и неправдоподобными с течением времени. С лайквенди ни Келебримбор, ни Мельдир не общались достаточно близко, чтобы расспрашивать о прошлом — зеленые эльфы славились многими вещами, но стремления откровенничать с чужаками среди тех вещей никогда не числилось.
Так что теперь все было странным и диковинным, все в новинку.
Леса и реки, отличающиеся и похожие. Эльфы и люди, изредка гномы, — похожие и отличающиеся. Удивительные. Ошеломляющие. Бывало, один день пути нес в себе столько нового, сколько в Белерианде можно было увидеть за год, а в спокойные времена — за десять лет.
И Келебримбор, наконец, по-настоящему ожил. Вникал во все. Смотрел и слушал. Во время остановок азартно обсуждал свои впечатления с Мельдиром, смеялся сам над собой:
— Столько новых языков, что меня так и тянет выучить их сразу все!
На деле Келебримбор ограничивался тем, что делал среди путевых записей, которые стал вести, короткие заметки о строе каждого встречавшегося им языка. По крайней мере, каждого языка эльфов и людей, потому что гномы и в этой части Арды не спешили распространяться о строе своих языков.
Встречные племена эльфов (кроме ленвар, в которых без труда угадывались не последовавшие за Денетором в Белерианд лайквенди) назывались сообразно с тем, какой облик приняло в их языке слово "говорящие": кинн-лаи — скрытный лесной народ, по чьим землям Келебримбор и Мельдир шли, казалось, бесконечно, прежде чем встретили первого эльфа, который объяснил им кое-как (с помощью жестов гораздо больше, чем слов, потому что язык кинн-лаи был самым необычным и трудным из всех, какие вообще встретились Келебримбору на востоке), что местные-то их давно заметили, просто не считают нужным показываться; виндан, чей город, построенный из дерева, а не из камня, был так окутан чарами, что путники не могли его видеть, пока не промоют глаза водой из источника, доступ к которому охранялся лучшими лучниками виндан; пенни — эльфы, язык которых был до странности схож с языком аманских телери, но сами они на телери походили мало, нрав имели крутой и решительный, хотели знакомства ради сбросить странных пришельцев в глубокий овраг, дно которого было утыкано острыми кольями, очевидно, для того, чтобы то, что раз долетело до дна оврага, обратно уже не выбралось, потом, правда, пенни смягчились и даже дали Келебримбору с Мельдиром отведать своего секретного священного напитка, который, против ожиданий, не оказался отравой... Хвенти, от которых Келебримбор ушел один, без Мельдира.
— Прости, друг мой, — со слезами на глазах сказал Келебримбору Мельдир. — Я знаю, что сам вызвался идти с тобой до Вод Пробуждения, но я не могу. Не могу покинуть Мелтис. Она — моя судьба. Я долго думал, для чего все это: страдания, утраты, война, для чего я стал сначала изгнанником дома, потом трусом и предателем в Нарготронде, — тут он заметил, что Келебримбор хочет перебить его, и поднял руку, то ли призывая к молчанию, то ли защищаясь, сказал почти умоляюще: — Не спорь со мной, я знаю, кто я. Знаю слишком хорошо.
Тут Мельдир глубоко вздохнул, а потом продолжал:
— Падение Нарготронда и падение Дориата, и этот путь, на который я ступил по настоянию Глормира, — Мельдир снова вздохнул. — Я все гадал, есть ли и может ли быть в мире хоть что-то, что оправдает все ужасное или постыдное, странное и бессмысленное, что было в моей жизни. И вот нашел ее, девушку, которая для меня важнее и дороже целого мира и которую я не встретил бы, если бы все не случилось точно так, как случилось. Я не могу отвергнуть дара, который посылает мне судьба. Я остаюсь.
— А хвенти позволят тебе это? — спросил Келебримбор.
У него было множество других вопросов и возражений, но они все теснились в голове так беспорядочно, что трудно было облечь их в слова, а потому вслух был высказан именно этот, спокойный и практичный вопрос.
— Да, — ответил Мельдир. — Я говорил с ее отцом и со старейшинами племени. — Я могу взять в жены Мелтис и стать одним из них. Я хотел бы попросить тебя остаться здесь, пока не пройдет обряд, — несколько неловко закончил Мельдир.
— Но помолвка длится годы! — воскликнул Келебримбор.
Мельдир покачал головой.
— Не у хвенти. У них помолвка длится только три дня, и все эти три дня лучшие певцы племени поют, прося, чтобы ночь церемонии была ясная. А потом, если ночь будет ясная, церемония состоится, а если нет, ее отложат до первой ясной ночи, но такое редко бывает.
— Считается дурным знаком жениться, когда небо затянуто облаками? — чуть подняв бровь, спросил Келебримбор.
— Просто это невежливо, — ответил Мельдир. — Хвенти верят, что первые из них когда-то были звездами, а потом упали на землю и обернулись хвенти, поэтому все важные события в жизни народа, особенно свадьбы и имянаречения младенцев, происходят в звездные ночи, чтобы небесные родичи тоже могли присутствовать.
— Красивая легенда, — сказал Келебримбор.
Ему такой не рассказывали, наверное, она предназначалась только для своих.
— Жаль, что вся красота рассыплется, когда ты расскажешь им правду, — продолжал он.
— Я ничего им не расскажу, — ответил Мельдир и под изумленным взглядом Келебримбора пояснил: — Я собираюсь стать для них братом, а не учителем. И буду жить, как они.
— Забудешь все, чему нас учили валар? — спросил Келебримбор.
— Если б я высоко ценил то, чему нас учили валар, я вообще остался бы в Амане, — довольно резко ответил Мельдир. — А то, что я делаю теперь, я делаю из любви, и, если они видят это, они поймут, — последние слова он произнес уже гораздо мягче и заключил совсем тихо: — Я надеюсь.
Больше говорить было не о чем. Келебримбор прожил с хвенти до церемонии. На третью ночь после объявления помолвки, которая выпала такой звездной, что в пору было задуматься, а не помогли ли и вправду песни, Мельдир — по-здешнему Мелтир — взял в жены Мелтис в присутствии всех ее земных и небесных родичей.
Наутро Келебримбор ушел, не беспокоя молодого мужа прощаниями.
Отныне Келебримбору предстояло странствовать в одиночку, как он и предполагал с самого начала. Но тогда его это не трогало, а теперь печалило. Глормир и Мельдир стали ближе ему, чем все другие эльфы, кого он узнал в последние несколько сотен лет. И вот он потерял их, как и прежде терял всех своих друзей.
Кого-то еще в Тирионе, когда вслед за дедом и отцом отправился в Форменос, потом снова, когда настало время покинуть Аман, и после этого раз за разом, обычно мертвыми. Так что сейчас ему еще повезло, пожалуй. Но было не легче.
Раньше, при всех утратах, у Келебримбора оставалась семья: отец, дяди... Сейчас он остался совершенно один. В чужой земле. Чужой для всех. Если бы в одно мгновение он просто исчез, будто его и не было в мире, никто не заметил бы, никто не вздохнул.
Но Келебримбор пока еще вполне существовал. А значит, следовало решить, куда отправляться дальше. Бродить совсем без цели было все-таки не в его духе, да и не в духе нолдор вообще. А он уже так много раз говорил, что хочет найти Воды Пробуждения, что и в самом деле захотел их найти.
Правда, все эльфы всех племен, с кем Келебримбор пробовал заговаривать об этом, сразу менялись в лице и принимались твердить что-то вроде:
— Нет, нет, нет! Туда идти нельзя! Пути нет! Совсем нет! Не ходи туда! Никогда не ходи туда!
Келебримбор думал, что они не желают, чтобы чужак ходил к священному для них месту, и, как мог, пытался объяснить, что не собирается проявлять никакого неуважения и ни в коем случае никак не осквернит древнего озера, но они все равно повторяли свое "нет", и больше ничего от них добиться не выходило.
Только Кидо, вождь племени кинди, которое жило ближе всех к Красным горам — восточной границе Арды, где-то у подножья которых просто обязано было находиться то самое озеро, потому что больше ему негде было быть — услышав слова Келебримбора, горько усмехнулся и ответил:
— Если б ты даже и хотел его осквернить, то не мог бы. Это уже произошло, давно, бессчетные годы назад. И воспоминания об этом слишком ужасны, чтобы облечь их в слова.
В тот раз он действительно не рассказал ничего другого. Но Келебримбор, собираясь с духом перед путешествием по совсем уж пустынным и неприютным землям крайнего востока, прожил среди кинди долго, по крайней мере, дольше, чем в иных племенах эльфов, где Келебримбору довелось побывать.
Кидо полюбил говорить с Келебримбором (он вообще любил говорить, полностью оправдывая свое имя, которое на языке его народа означало "слово") и, в конце концов, поведал историю об утрате эльфами Вод Пробуждения.
— После того как асали ушли, — начал он.
Келебримбор в очередной раз мысленно порадовался, что всегда умел хорошо управлять своим лицом. Трудно было привыкнуть, что почти на всех языках эльфов востока выбравшие идти в Валинор звались асали "те, кому не хватило мудрости" или, проще говоря, "глупцы".
— Мы продолжали жить на берегах Вод Пробуждения, как и прежде, — рассказывал Кидо. — Тени и чудовища больше не беспокоили нас, жизнь стала совсем такой же, как в первые годы после Пробуждения. И мы были счастливы, — говоря это, Кидо улыбался мечтательно и печально, но потом лицо его помрачнело, он тяжело вздохнул и продолжал: — Но однажды тени вернулись. Не такие сильные, как раньше, но все еще ужасающие. Мы не могли противостоять им. Мы бежали и спрятались, дожидаясь, пока они уйдут. Но когда они наконец ушли, озеро уже не было прежним. Сам воздух над ним стал ядовит, а те, кто касался воды умирал в страшных мучениях. Но все равно некоторые бросались с берега в глубину. Что-то заставляло их так поступать, и они не могли сопротивляться, а мы не успевали их остановить.
Келебримбор слушал Кидо в ужасе, не жалея верить ему, но не будучи в силах не верить.
— Тогда мы снова бежали в страхе. Уже навсегда. С тех пор мы поселились здесь и не помышляем о возвращении к Водам Пробуждения. Не думай о нем и ты. Побереги себя. Останься с нами.
Кидо говорил очень серьезно и ласково. И Келебримбор был тронут его словами, поблагодарил от всего сердца и обещал хорошо поразмыслить над ними.
После этого разговора Келебримбор прожил в племени кинди еще год, но потом почувствовал, что все-таки должен отправиться на восток. Довести дело до конца. Пройти весь путь до последнего предела.
Глормир и Мельдир, отправившись с ним в дорогу, оба нашли нечто, что было для них важнее всего, а Келебримбор продолжал только терять. Может быть, и он что-то найдет наконец или хотя бы поймет. Хоть что-нибудь.
Кидо сильно опечалился, когда Келебримбор пришел проститься с ним.
— Ты стал мне другом, странный чужеземец, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты и наша дружба перестали существовать.
— Я не обязательно погибну, — попытался утешить его Келебримбор.
Но Кидо сказал:
— Ты перестанешь существовать, как только покинешь селение. Для кинди. Перестанешь иметь значение.
Видя замешательство Келебримбора, Кидо объяснил:
— Это наш путь. Путь эльфов, которых ты называешь авари. Существует и имеет значение только тот, кто рядом и живет нашей жизнью. Те, кто уходит, перестают иметь значение. Мы не отвергаем чужаков, принимаем эльфов и даже людей, если они приходят с миром, делим с ними пищу, кров и знания, пока они живут с нами, но об ушедших мы забываем. Вот почему племен так много и они такие разные. Мы не поддерживаем связей, не торгуем, не стремимся узнать друг о друге. Хотя, конечно, мы, кинди, знаем о куиди, которые живут к нам ближе других. А куиди знают о нас, и возможно, о ком-то еще. Но и только.
— И вы не помогаете друг другу в час нужды? — спросил Келебримбор, стараясь, чтобы голос его не дрогнул.
Он уже предчувствовал, каким будет ответ. Но все равно должен был услышать.
— Не помогаем и не ждем помощи, — спокойно и твердо ответил Кидо. — Скрытность — наше спасение. А те, кто уходит, сами выбирают свою судьбу.
Келебримбор слушал Кидо и чувствовал, как мир кружится вокруг него под чей-то — должно быть, Моргота — злорадный смех.
"Ты перестанешь иметь значение, как только уйдешь"...
Сильнее, чем когда-либо Келебримбору захотелось домой, к тем, для кого никто не перестает иметь значение только потому, что живет в другом городе или по иным обычаям.
"А где-нибудь есть такие места и такие эльфы?" — спросил вдруг неприятный голос в его собственной голове.
И память начала подбрасывать одно за другим ужасные воспоминания: как и почему он покинул Гавани Сириона, Нарготронд, еще раньше Химлад... звенящий гневом голос:
— Все, я не могу! Какие-то мориквенди будут говорить мне, что я должен...
Другой голос, не менее гневный:
— Темные эльфы?! Это мы-то темные эльфы? Посмотрите на себя, нолдор. Вы те же авари. Вы видели Благие Земли и покинули их! Вы... вы хуже авари!
И еще до Химлада Митрим в первые годы Солнца. Когда нолдор с противоположного берега страшили больше, чем орки, потому что были сильнее, и ненависть их тоже была сильнее...
А перед Митримом Лосгар:
— Никого и ничего! Оставшиеся позади — ненужный груз. Избавимся же от груза!
И пламя, пожрало корабли, лишая большую часть нолдор шанса переправиться в Эндорэ морем, запирая их в Арамане.
А до Лосгара и даже до Арамана — Альквалондэ.
— Робкие, неумелые нищие, чем были бы вы без помощи нолдор?
А перед тем в Тирионе:
— Уйдем отсюда, и пусть трусы сторожат город!
Келебримбор покачал головой, стряхивая жуткое наваждение. Несмотря на все это, когда гнев и обиды не ослепляли их, они были родичи. Эльдар. А потом и люди. Дети Эру. И с Детьми Ауле они не раз вставали рядом в работе и в битвах против Врага.
Но Келебримбор чувствовал, что не сможет объяснить всего этого Кидо и в ответ услышит лишь:
— Но где все они теперь, эти эльфы и люди, и гномы? Мертвы по большей части, а те, кто еще остался, готовятся вот-вот умереть. А кинди живут в этих землях бессчетные времена и будут жить дальше.
И не докажешь ему, что он неправ. Что нельзя вечно убегать и прятаться, и думать только о себе. Ничего не докажешь.
"Особенно ты ничего не докажешь, — с иронией думал о самом себе Келебримбор. — Ведь ты-то как раз убегаешь и прячешься. И только и делаешь, что заставляешь себе не думать ни о чем. Как там Белерианд? Уцелели ли до сих пор Гавани? Уцелели ли сыновья Феанора? Уцелели ли оссириадские эльфы? Уцелел ли хоть кто-нибудь, или Моргот уже разрушил там абсолютно все и скоро станет искать, что бы ему еще разрушить?"
С этими горькими мыслями Келебримбор покинул кинди и отправился на восток. А через неделю пути по изрытым ущельями и холмами землям добрался, наконец, до Вод Пробуждения.
Где-то глубоко в душе Келебримбора все время теплилась крошечная надежда, что рассказ Кидо был все же страшилкой, призванной отпугнуть чужака, а на самом деле все не так плохо.
Но стоило только бросить один взгляд на озеро, и надежда эта умерла. Воды отливали неестественно зеленым и были ядовиты даже на вид. Правда желания коснуться этой воды или, тем более, броситься туда, у Келебримбора не возникло. Наоборот, озеро страшило и отталкивало его.
Но перестать смотреть он не мог.
Огромная чаша с ядом. Вот во что превратилось Куивиэнэн — колыбель всех эльфов, на берегах которой они когда-то, милостью Илуватара, проснулись и жили. Сладкие воды под ясными звездами. Прекрасная мечта, поманившая за собой нолдор из далеких западных земель.
Сейчас Келебримбор был рад, что рядом с ним нет его спутников. Что они не должны увидеть и узнать то, что видит и знает он. Поверженный этим знанием Келебримбор плакал, не сдерживая слез. А едва лишь чуть успокоился, развел костер и жег в нем записи, которые сделал во время своего путешествия, жалея, что не может точно так же бросить в огонь и собственные воспоминания.
А когда сжег все, плакал снова. И наконец обессиленный уснул прямо на берегу. Уже засыпая, отстраненно подумал, что, если пары над озером до сих пор ядовиты, проснуться ему уже не придется. Но эта мысль не беспокоила его достаточно, чтобы встать и поискать другое место для отдыха.
Во сне Келебримбор увидел океан, такой безбрежный, глубокий и спокойный, какого он никогда не видел наяву. И океан говорил с Келебримбором голосом глубоким и спокойным, который не возможно было спутать ни с каким другим.
— Пары над озером больше не ядовиты, — сказал этот голос. — Когда проснешься, ты будешь не ближе к смерти, чем когда засыпал. И озеро не позовет тебя, чтобы погубить. Оно очищается. Медленно, но верно. И однажды станет таким как прежде, хоть и не скоро.
— Приветствую тебя, вала Ульмо, — почтительно сказал Келебримбор. — Благодарю, что открыл мне это знание. Оно воистину утешает мою душу, и не потому, что я страшусь смерти от яда.
— Я знаю и рад, — ответил Ульмо. — Но это не те вести, ради которых я пришел к тебе.
Даже во сне эти слова заставили Келебримбора подобраться в ожидании чего-то неизвестного. Но вопросов он не стал задавать, зная, что если уж Ульмо приснился ему, чтобы что-то сказать, то непременно расскажет и так.
— Война с Морготом окончена, и Моргот повержен ныне. Повержен до конца Мира.
— Но как?! — не сдержавшись, воскликнул Келебримбор.
— И история Сильмариллей также окончена. До конца Мира, — продолжал Ульмо. — А вот как, тебе придется выяснить самому. Я же скажу только еще одно: возвращайся домой, в земли твоего рождения. Там тебя любят и ждут до сих пор. Там тебе предначертана жизнь, долгая, яркая и свободная от тьмы. Возвращайся, Келебримбор, сын Куруфина из рода Феанора!
Это слова, обнадеживающие и повелительные одновременно, все еще звучали в ушах Кебербимбора, когда он проснулся.

@темы: Вольный стиль, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Fingaereth - Пятая отметка

[Fingaereth]

Название: Мы за новый мир
Задание: Большая перемена
Размер: ~ 3500 слов
Жанр/категория: джен, юмор, кроссовер, приключения
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Мириэль, Амариэ, Галадриэль, Гимли, Намо, Н.А.Щорс
Предупреждение: АУ, возможно ООС, попаданцы, абсурд, балаган.
Примечание: 1. Фик № 2 из мини-цикла «Чахоточные попаданцы» (фик № 1 см. на Третьей отметке). 2. К Щорсу прикреплен автоматический попаданский переводчик. 3. Осторожно! Действительно балаган.

К столетию революции.

Как началась эта история, достоверно не знает никто. Одни говорят, что началась она в мастерской, где гном Гимли, не отвлекаясь на еду и сон, трудился над загадочным творением. Кто-то утверждает, что виной всему ткацкое мастерство рукодельницы Мириэль. Третьи выдумывают совсем невероятные причины. А иные считают, что все подстроил Моргот из пустоты безвременья — но им никто, конечно, не верит.

***
А для красного командира Николая Щорса эта история совершенно точно началась под Коростенем, в бою с петлюровским отрядом, летом девятнадцатого года.

Двумя днями раньше Павел Танхиль, военный инспектор, прищурившись, рассматривал на просвет пулю.
— Заговоренная?
— А то, — кивнул казак. — Вам на кого заговорить? На Петлюру?
— Не надо, — Танхиль замотал пулю в платок и спрятал в карман. — Сам разберусь, на кого.

В тот самый день бой шел нешуточный. Танхиль, кивнув Дубовому, трижды по совету казака подул на пулю, поднял наган и прицелился. Можно было даже разглядеть, как топорщатся волосы у Щорса на затылке. Танхиль еще раз обменялся взглядами с Дубовым и нажал на курок. Кто-то вскрикнул, кто-то повалился; все заволокло дымом; Дубовой бросился вперед. Подхватив тело, он опустил его наземь, сел рядом сам и принялся бинтовать голову.
— Неужели погиб? — спросил подошедший Танхиль.
Дубовой резко обернулся:
— Погиб.
— А...?
— А посмотреть на рану не дам. Нечего там смотреть… Отойдите.

***
За несколько месяцев до этого седобородый гном по имени Гимли, герой совсем другой войны, старательно загораживал собой дверь в мастерскую.
— Что ты там делаешь? — подозрительно спросил его Леголас. — Чем ты там занимаешься? Что у тебя там светится?
— Ничего, — буркнул Гимли. — Ерунда всякая.
— Одинокую гору разорил? — предположил Леголас. — Ограбил покойного короля? Аркенстон украл?
Гимли посмотрел на потолок и ничего не сказал.

Тот самый день застал их посреди моря. Леголас до сих пор не мог поверить, что Гимли согласился: какое дело гномам до Валинора? Но теперь эльф сидел на веслах, гном — на руле, а на дне лодки, под скамьей, лежал мешок, с которым Гимли наотрез отказался расставаться.
— Пора бы уже на прямой путь выйти, — заметил Леголас. — Сколько плывем, а ничего.
— Скоро выйдем, — сказал Гимли и вытащил свой мешок из-под скамьи.
— Зачем это?
— Не мешай.
Из раскрытого мешка показалось сияние. «Точно Аркенстон, — подумал Леголас. — Лучше бы он рулил: вон какие волны». Гимли убрал мешок назад. В руке он держал большой, искусно ограненный камень, похожий на алмаз; луч света от него явно указывал на Запад. В этот момент их накрыла особенно большая волна, камень вспыхнул, поток света ударил в небеса, сверху раздался вопль, и на лодку обрушилось что-то тяжелое.

***
В тот самый день Мириэль, рассматривая гобелены, обнаружила, что на самых старых краски выцвели, и невозможно стало различить, где небеса, где лица, а где знамена. Срочной работы у нее пока не было — потомки Финвэ давно уже не участвовали в важных событиях (последним таким оказалась Война Кольца), а сцены повседневной жизни не принято было оформлять в отдельные полотнища. Мирной жизнью занимались рукодельницы из географических секторов, и вырезать из ткани изображения Финрода на побережье, Келебримбора за станком или задумчивого Тургона у себя на балконе они бы не стали. Поэтому Мириэль сняла со стены один из гобеленов, самый истертый (она оформляла его сама, чуть ли не первым), и вернулась на свое место. Закрепив гобелен на раме, она вдела в иглу коричневую нить и начала обшивать заново древки копий и рукояти мечей.
Привычная работа потянула за собой воспоминания. Вопреки распространенному мнению, исторические гобелены, на которых отпечатываются все события, она не ткала. Не занимались этим и майар, помощницы Вайрэ: они раскраивали, делили на осмысленные части и расшифровывали бесконечное полотно, выходившее из-под ткацкого станка Вайрэ. Станок, изобретение Аулэ, рисовал историю сам: каждый миг его нити, переплетаясь, порождали бесчисленные картины. Все, что происходило в мире одновременно, лежало на одной линии. Вайрэ следила, чтобы нити не кончались, отделяла важное от неважного, события от состояний, одну часть мира от другой — и в начале каждого дня снимала со станка широкое и длинное размеченное полотнище. Дальше за него брались уже помощницы. Участки большого гобелена нужно было превратить в полноценные картины, то есть доткать до правильной формы, вышить или сплести недостающие детали, добавить рамку и цветочный фон. На недостающие детали шли исторические нитки, на узоры, рамки, орнаменты — обычные. Мириэль оказалась в группе, которая называла себя «Нолдорским сектором». Таких секторов было много: самые нежные и улыбчивые майяр, похожие скорее на подчиненных Йаванны, превращали разрозненные леса и озера в длинные панорамы; строгие девы в длинных одеждах украшали своды Чертогов картинами с изображением астрономических событий.
За размышлениями Мириэль закончила коричневую нить, оценила проявившиеся контуры и взяла новую, красного цвета. Не успела она поработать и двадцати минут, как ее окликнули — появилось новое событие: что-то совершил Элронд. Новый гобелен ждать не мог, и на раме осталось висеть полотно, где вышитый участок красного плаща Феанаро, прилегающий к древку копья, издали можно было принять за небольшое ярко-алое знамя.

***
— В атаку! — заорал, пытаясь подняться на ноги, человек (а это был человек). — В атаку, за мно-о-ой! Ура-а-а!
Лодку качнуло. К счастью, воды она не черпнула и удержалась на плаву, несмотря на давешнюю встряску. Гимли уже успел спрятать камень в мешок, а Леголас — снова взяться за весла. Человек тем временем оглядел море, застонал, схватился за затылок и сел прямо на дно лодки.
— Вы кто? — спросил он и зашелся кашлем. — Эй, это лодка… или аэроплан? Да кто вы такие-то?!
Действительно, нос оторвался от воды и взмыл в воздух: они наконец вышли на прямой путь. Гимли сосредоточился на том, чтобы поставить ее на правильный курс; Леголас молчал. Человек тоже замолк.
— Как ты думаешь, откуда он взялся? — спросил Леголас на синдарине, когда привычное море осталось далеко внизу, а под кормой плескались новые волны.
— Что значит «откуда он взялся»? — возмутился человек. — Из Красной Армии! Я, между прочим, командир! Моя фамилия — Щорс. Да меня все знают! А вы-то, последний раз спрашиваю, кто?
— Я гном, если ты не заметил, — пояснил Гимли, — а это — эльф, мой друг. Мы плывем в Валинор.
Человек посмотрел на него, пожал плечами, поморщился, снова приложил руку к затылку и вдруг, закатив глаза, повалился назад, под ноги Гимли.
— Он еще и ранен, — со вздохом сказал Леголас. — Он падает с неба, понимает всеобщий, понимает синдарин, не знает, кто такие эльфы и гномы и что такое Валинор, кашляет, то есть болен, и к тому же ранен! И теперь я везу в Валинор не только гнома (между прочим, расхитителя гробниц), но и непонятного человека. Не удивлюсь, если мы разобьемся о скалы еще на подступах.
— Не грабил я никаких гробниц, — не выдержал Гимли. — Я сам сделал этот камень. Сам. Теперь везу его в подарок. И уверен, что с ним — нас пропустят.

Когда они проплыли цепь зачарованных островов, и вдали стало можно разглядеть белые скалы и свет маяка, человек пришел в себя настолько, чтобы осознать, где он и что с ним. Он потряс перевязанной головой (у Гимли в мешке нашлась лишняя рубаха) и надолго задумался.

***
Галадриэль уже привыкла, что всех участников Войны Кольца в разговорах с ней теперь называют «твой».
«Там твой Олорин опять возмущается!»
«Твои полурослики в гости к Йаванне собрались — отведешь?»
Вот и на этот раз, только Амариэ успела взволнованно произнести: «Там твой…» — Галадриэль приготовилась выслушивать новые жалобы на Гэндальфа, хоббитов или Элронда. Мысли, что фраза закончится: «…твой супруг вернулся», она старалась не допускать.
— …твой гном привез твоего эльфа, какого-то смертного и, кажется, Сильмарилл! — сказала Амариэ. — Ты посмотри, пожалуйста, сама. А я побегу, извини, важная встреча.

По дороге до пристани Галадриэль постаралась осмыслить то, что услышала. Полная приключений жизнь научила ее ничему не удивляться и подходить к событиям с точки зрения логики; вот и сейчас она решила рассуждать здраво. Ее гном — это непременно Гимли. Резонно, что Леголаса он тоже прихватил с собой. Смертный — не Арагорн же? Ладно, увидим. А вот Сильмарилл… Сильмарилл… Ну конечно, могла бы догадаться сразу! Знала бы, что этот гном — настоящий гений, ни за что не дала бы ему свой локон.

… — Этот камень я преподношу вам, Владычица! — торжественно провозгласил наконец гном. Пока он произносил свою речь, собравшаяся на пристани толпа уже успела наглядеться на псевдо-Сильмарилл, налюбоваться, наахаться и нашептаться. В речи Гимли рассказал, какие среди мастеровых ходили легенды о сотворении Сильмариллов, как ему пришла в голову идея создать свой камень и как он сразу подумал о волосах; как он экстраполировал историю Эарендила и предположил, что любой Сильмарилл способен провести корабль в Валинор… и так далее, и так далее.
— Погоди! Тут вами еще был смертный! — вдруг перебила Гимли Галадриэль. — Только что стоял здесь. С усами, с бородкой, голова перевязана... Где он?
— Только что стоял... — Леголас обернулся, — за моей спиной… — увидав, что человека и след простыл, он замолчал и опустил глаза.
— Э-э-э, действительно... — Гимли стал торопливо озираться по сторонам. — Нет его нигде. Смылся, видать, когда все на меня смотрели.
— Слушайте, это вообще был довольно странный человек, — сказал Леголас. — Он в нашу лодку с неба упал. Буквально. Может, как появился, так и исчез?
— Ох, ладно, — вздохнула Галадриэль. — Даже если он и не исчез, я уверена, он здесь все равно не потеряется...

***
Тем временем в Чертогах Ожидания события шли своим чередом. Так случилось, что на этот день одновременно выпали два совершенно не схожих между собой мероприятия — семинар имени Нолдиэ Сариэль на половине Мандоса и собрание рукодельного кружка «Тотализатор» на половине Вайрэ. Объединяло их, однако, не только место проведения, но и то, что завсегдатаем семинара был Финрод, а кружок исправно посещала Амариэ.

После возрождения Финрод обнаружил, что вместе с хроа к нему вернулась юношеское — даже почти детское — стремление изучать новое. За годы жизни (прошлой жизни, как он про себя называл средиземский период) оно поистерлось и хоть и не пропало совсем, но потихоньку переродилось в желание размышлять над фактами, перебирать их и перекатывать, выплавлять из них — как из руды — истину. Теперь снова хотелось накапливать, и любопытно было — все. Одних только встреч мудрецов-ламбенголмор ему не хватало: редко, да и половина старого состава еще коротает дни в Чертогах Ожидания; проходить целый ученический круг у кого-то из Владык он был не готов.
И вот однажды Намо Мандос объявил, что открывает для всех желающих семинар по литературным предпосылкам, коротко — семинар имени Нолдиэ Сариэль. На семинаре предполагалось разбирать разные книги, заглавия которых эльфам ничего не говорили. Финрод и раньше ощущал некую иллюзорность мира; то, о чем рассказывал Намо, он обдумывал не раз сам. На семинаре ему понравилось, он прижился.

Тайну названия Намо открывать не спешил: кроме него и Вайрэ, и, возможно, царственной четы, о Нолдиэ Сариэль не знал никто.
Он встретил ее всего однажды. Подходила к концу Первая эпоха, и среди эльфов, пришедших справляться о судьбе родных, он увидел эту женщину — ничем, на первый взгляд, не примечательную. Вот она приблизилась, подняла голову — и Намо прочел в ее глазах такое неизбывное, бесконечное, решительное отчаяние, что невольно отпрянул. Он понял, что зовут ее Нолдиэ Сариэль, и что она ищет своего сына.
— Леди, — сказал Намо, — вашего сына у меня нет. И, кажется, никогда не было.
— Как нет? Перевели? — она растерянно вгляделась в его лицо, прижала руки к груди, отступила на шаг и исчезла в толпе. Казалось, другие ее даже не заметили; сам Намо уверен был, что она ему не померещилась, но вечером не обнаружил ее на гобелене. Нельзя сказать, что они с Вайрэ очень удивились, потому что вести из-за пределов мира долетали до них иногда и раньше, но с тех пор Намо принялся отслеживать такие случаи пристальнее, а имя женщины, ищущей сына, стало для него нарицательным.

***
Логику движения от книги к книге Финрод понимал не всегда. Сегодня, например, они обсуждали один из важнейших, по словам Намо, текстов, но это не означало, что семинар подошел к завершению.
— «…итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? <…> заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией, ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах», — зачитал Намо. — А теперь скажите мне, как эти слова преломляются в нашем мире в истории Финвэ, Индис и Мириэль?
— Мириэль, Мириэль, Мириэ-э-эль! — раздалось в коридоре. — Мириэль, там такое!
Топот каблуков, шелест платья — кто-то пронесся мимо двери. Участники семинара переглянулись, и Намо сказал:
— Обсудим до конца отрывок, и выясню, что там.

***
— И когда я первый раз пришла, мне говорят: «Посиди в уголке, вон, нитки пряди, да ты не бойся, это не-временные нитки, для основы», — рассказывала Мириэль. — А я говорю: «В смысле, не временные?» А она на меня посмотрела вот так.
Мириэль изобразила сурово-снисходительный взгляд майя из чертогов Вайрэ. Амариэ, которая слышала эту историю не первый раз, фыркнула в чашку с чаем. Остальные покатились со смеху. Собрание кружка «Тотализатор» проходило как обычно. За годы изначальный замысел подзабылся, смысл стерся, но посиделки в теплой компании за чаем, орехами и байками — остались.

У истоков кружка стояли Амариэ и Мириэль. Началась эта история с того, что Амариэ, вне себя от тоски, не зная, чем заглушить ужас разлуки, постучалась в двери Чертога Вайрэ и попросилась в ученицы — к самой ли Валиэ, к супругу ли, не важно.
Глядя, как на полотне, что выходило из-под рук сидящей за станком Амариэ, начинает прорисовываться изображение сидящей за ткацким станком женщины, и у той на ткани тоже угадывается женский силуэт, Намо Мандос сказал: «Рекурсия» — и посоветовал на всякий случай бросить это занятие. Амариэ вздрогнула, уставилась на полотно и пробормотала, что она имела в виду совсем другое, первый раз видит эту картинку и вообще не понимает, как так вышло. Гобеленами она с тех пор больше не занималась. Попытка направить усилия на прикладное ткачество — например, создать плотное полотно, из которого, скажем, можно будет когда-нибудь нашить парусов для новых кораблей — вылилась в то, что в какой-то момент Амариэ то ли задремала, то ли потеряла сознание, а очнулась только тогда, когда чуть не свалилась с обрыва в море. Ей рассказали, что полотно у нее на станке из белого стало багряным, она поднялась, вышла из мастерской, направилась к берегу моря и бродила там, словно высматривая вдали кого-то. После этого случая она долго беседовала с Намо о трансцендентном. У Вайрэ она не осталась, к Намо в ученицы не пошла, но продолжала приходить в Чертоги и подолгу стояла у гобеленов.
— Почему так долго? — вздохнула она однажды, глядя, как помощница Вайрэ, закутанная с ног до головы в серый плащ с капюшоном, прилаживает на стену новый гобелен. — Ждешь-ждешь, а новые — так редко появляются.
Помощница обернулась.
— Долго? — переспросила она. — Хочешь посмотреть, где быстро?

Так Амариэ первый раз увидела станок — и познакомилась с Мириэль.
— На самом деле, я не всегда понимаю, станок только фиксирует историю или отчасти создает ее. Владычица говорит, что только записывает, но я нередко думаю: а если здесь изобразить… что-то, — она протянула руку к полотну, — оно появится в жизни или нет? Проверять, конечно, не рискну.
— А кого-то конкретно увидеть можно? — спросила Амариэ.
— Конечно. Гляди, — показала Мириэль, — вот, например, твои родители, дома сидят, папа что-то говорит маме… ой, извини, это валинорский участок. Смотри вон в тот угол. Я уверена, что ты сама всех узнаешь.
— Ого!

Как такое благородное и степенное занятие — наблюдение за станком — переродилось в пошлый, глупый, но веселый тотализатор, обе они в точности вспомнить не сумели, но в какой-то момент Амариэ сказала, что ставит дюжину орехов на то, что сейчас Финрод подарит вон тому… существу самоцвет, а Мириэль сказала, что нет, не подарит, но если что, орехов у нее все равно нет и расплатиться будет нечем. Самоцвет в тот раз остался у Финрода, орехи они поделили пополам — и игра началась. Постепенно к так называемому рукодельному кружку присоединились другие аманские женщины, а рассудительная Финдис предложила ввести четкие правила.

…

— …Ну что, Тинголу отнимем баллы?
— За что еще? Наоборот, надо начислить!
— Ничего себе героический поступок: посадил собственного ребенка под замок…
— Да отнимайте, если так хочется, — сказала Финдис. — Я не обижусь, правда.
Финдис, истинная дочь семьи, из чувства противоречия выбрала своим героем синдарского короля Элу Тингола и болела исключительно за него. «У всех остальных группа поддержки и так уже есть, — говорила она. — А у него никого».
Ушедшие в Исход и не подозревали, что стали объектом тотализатора.
За героический поступок баллы начислялись, за неблаговидный — отнимались. Смерть героя разом лишала болельщицу тысячи баллов. В начале игры кто-то предложил добавлять тысячу за женитьбу и рождение ребенка, но Амариэ резко воспротивилась: иначе несправедливо получается, ведь тогда с дистанции сойдут те, у кого жены или возлюбленные остались в Амане…

…

Конечно, теперь вспоминать о тех временах и той игре и смешно, и стыдно, и не всегда хочется. И вроде бы все, за кого участницы кружка тогда болели, уже здесь, рядом — но иногда тянет еще раз подойти к станку и взглянуть: а как там мир без нас?

***
— Посмотрим? — предложила Амариэ.
Но не успели женщины подняться со стульев, как дверь распахнулась, и в комнату вихрем ворвалась запыхавшаяся Финдис.
— Мириэль! — воскликнула она. — Скорее, срочно! Там, на площади… Говорят, Феанаро вернулся! Что ты сделала?
Мириэль схватила со спинки стула серый плащ, накинула капюшон на голову и выбежала вон. Другие бросились следом. Амариэ удержала Финдис за локоть и твердым голосом сказала:
— Станок.

— Действительно, — отвела глаза от станка Финдис. — Ты права, конечно, это не призрак Феанаро, не он сам, не чудом восставший Ар-Фаразон и никто, кого бы я знала. Но кто же это?
— Дамы, — раздался за их спинами голос. Амариэ вздрогнула: Намо! Он повторил: — Дамы, не видели ли вы леди Мириэль? Не проводите ли вы меня к ее рабочему месту?

***
На площади развевался красный флаг: судя по узорному тиснению на одном краю и торчащим ниткам на другом — оторванный подол платья. Флаг был привязан к балясине, выдранной наспех из чьего-то палисада. То-то обрадуется хозяйка, когда выйдет во двор и обнаружит, что с бельевой веревки пропало любимое красное платье, а в частоколе зияет дыра.
Конечно, это был совсем не Феанаро. Смертный, точно смертный, Амариэ же говорила, что гном привез кого-то. Поза немного похожа; проскальзывают знакомые интонации; публика стоит вокруг и внимает — не то с изумлением, не то с интересом — все это навевает воспоминания о роковых событиях Предначальной эпохи. Смутное подобие — не более. И говорит он совсем не то.
— Товарищи! — надрывался тем временем незнакомец. — Я узнал, что в вашей отсталой стране до сих пор правит король! Неужели мы можем это так оставить? Посмотрите вокруг, товарищи. Все это: эти земли, эти поля, это море — принадлежит нам, трудящимся. Что делает для вас король? Ничего. Вы когда-нибудь спрашивали себя: как нам жилось бы без короля? Никогда? Так спросите! Вся власть советам!
— Советам? — раздался неуверенный голос из толпы.
— Советам, товарищи! Пора создать новое, рабоче-крестьянское правительство!
— Не понимаю, о чем он, — сказал кто-то рядом с Мириэль. — Чего он хочет? Но говорит интересно. Приятно слушать, сильный красивый голос, большой диапазон.
…А ведь, подумалось Мириэль, она совсем недавно видела эту… не эту, другую… сцену на гобелене. Чинила этот гобелен, красными нитями расшила угол плаща, и взяла эти нити… Внутри у нее все на миг замерло, она похолодела и начала медленно отступать к выходу.

— Вот он! — раздался крик с дальнего конца площади. — Нашелся наконец! Гимли, сюда!
— Не трогайте его! Это наш смертный! Он не в себе! — пробасил тот, кого назвали Гимли, — новоприбывший гном.

***
— Видите ли, — сказал Намо, — леди Мириэль, кажется, немного перепутала мотки. Гобелены рекомендуется расшивать не-временными нитями, а то, как вы сами могли сегодня убедиться, всякое может произойти. А впрочем, с кем не бывает.
Он взял ножницы со стола Мириэль и осторожно разрезал первый красный стежок на гобелене.
— А Сильмарилл? — спросила Финдис.
— Этот Сильмарилл или псевдо-Сильмарилл — немного не моя область, но я предполагаю, что он имеет отношение к пространству-времени, точно так же, как основные Камни связаны со стихиями. В нашем случае комбинация нескольких параметров дала очень интересный эффект.
Он отложил ножницы и вытащил один за другим красные обрезки.
— Думаю, что этого хватит, — сказал он. — Не он первый, не он последний. Возможно, у нас еще будут подобные посетители. Никогда нельзя быть ни в чем уверенным.
Когда он выходил, тени упали на его лицо так, что Амариэ почудилось, будто он подмигнул.

***
— Друг, не валяй дурака, — говорил убедительным тоном Леголас, пока Гимли забирал из рук смертного импровизированный флаг, а Галадриэль объяснялась с публикой. — Пойдем с нами, все будет хорошо, мы тебя не обидим…
Он потянулся, дотронулся было до плеча человека — но ощутил ладонью только воздух. Смертный исчез.

***
Николай пришел в себя. Он лежал на траве. Его окружала разномастная толпа: взрослые, дети, старики. Одеты все небедно.
— Товарищ, вы в порядке? — из толпы вышел моряк лет сорока отроду и присел на корточки рядом с Николаем.
— Кажется да, — пробормотал Николай. — А где я? Что это за город?
— Тяжело после вчерашнего! — рассмеялась женщина в толпе.
— Это — Куйбышев, — моряк не обратил внимания на ехидное замечание.
— Куйбышев? — встрепенулся Николай. — В честь Куйбышева назвали? Значит, советская власть победила?
— Победила? Не знаю, не знаю! — ядовито усмехнулся в толпе какой-то толстый гражданин в очках, очевидно, из бывших.
— Давно победила, еще в двадцатые годы, — смешки в толпе не сбили моряка с темы беседы.
— В двадцатые? — задумался Николай. — А какой тогда год сейчас?
— Тысяча девятьсот восемьдесят девятый.
— Восемьдесят девятый? Семьдесят лет простояли советы? Стало быть, мы не зря боролись!
Моряк в ответ горько усмехнулся. Николай поднял голову и увидел невдалеке бронзовый бюст на гранитном постаменте.
— А что там у вас за памятник? — поинтересовался он. — Ленину, наверно?
— Нет, — отозвался моряк, — это памятник Щорсу, герою Гражданской.
— Щорсу? Не может быть!
С содроганием Николай всмотрелся в бронзовые черты лица. Та же прическа. Тот же взгляд. Те же усы и бородка. Все как на фотокарточке. Или в зеркале... В этот момент мир для Николая потемнел навсегда...

Долго еще в Куйбышеве, а затем и в Самаре, рассказывали невероятную историю, будто бы однажды в парке имени Щорса появился странный человек, стал приставать к прохожим с непонятными вопросами, а затем... рассыпался в прах. Некоторые даже уверяли, что лично при этом присутствовали.
Но серьезно в эту историю, понятное дело, никто не верил. Времена не те.

Конец.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Сплетник на завалинке - Пятая отметка

[Сплетник на завалинке]

Название: Опыт
Задание: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв...»
Размер: 1240 слов
Жанр/категория: драма
Рейтинг: PG13
Персонажи/Пейринги: Салгант, Глорфиндель
Примечание: автор предположил, что они были если не друзьями, то, по меньшей мере, приятелями.

— Итак, девять тысяч восемьсот восемьдесят девять. Столько воинов у нас есть сейчас, считая тебя, меня, остальных глав Домов и государя Тургона, — Салгант отложил бумагу и рассеянно покрутил янтарное кольцо на указательном пальце. — Не так уж много против сотен тысяч тварей Моргота, если верить нашим разведчикам и нашим союзникам?
— Но достаточно много для короля Фингона и Маэдроса, которые считают каждое копье, — возразил Глорфиндель.
Он откинул со лба взмокшие волосы и внимательно посмотрел на собеседника, гадая, ради чего друг оторвал его от занятий с новобранцами. Перед войной многие жители Гондолина решились оставить привычные ремесла и взять в руки оружие. Как раз об этом Салгант и собирался поговорить. Он по привычке плавно повел рукой, чтобы добавить выразительности своим словам, и по золотому шитью на рукавах побежали мерцающие искры.
— Так вот. Девять тысяч восемьсот восемьдесят девять, и почти половина из них — те, кто родился здесь, в Гондолине, и не видел ничего, кроме стен Города и гор вокруг. Те, кто не был ни в одном большом сражении, не видел врагов.
Глорфиндель задумался.
— Ты считаешь, что они ненадежны? Что на них нельзя положиться? — закончил он мысль товарища.
Салгант кивнул, и его волнистые локоны мягко качнулись.
— Опыт дает уверенность в своих силах, — добавил он. — У них его нет.
— Много ли опыта было у нас с тобой, когда мы шли через Хелкараксэ? — возразил Глорфиндель. — Когда мы встретились с вражьими тварями на этом берегу? Но мы же как-то справились.
Каждый ненадолго погрузился в воспоминания, и Глорфиндель спросил себя, что бы он делал, если бы знал заранее о коварных Льдах, об ужасных балрогах, испепеливших могучего Феанаро, о мерзостных созданиях Моргота? А также, что было гораздо интереснее, поможет ли теперь ему это знание в грядущей войне, как утверждает Салгант.
— Помнишь, во Льдах мы ставили детей, слабых и раненых в середину отряда? — неожиданно сказал Салгант, в задумчивости касаясь пальцами виска.
— Да! Ты тогда отлично позаботился о них! Под твоим присмотром у нас стало гораздо меньше несчастных случаев. Меньше замерзших и погибших от истощения. Ты правильно все организовал.
— Разумеется, в первую очередь надо защитить самых уязвимых, — кивнул лорд Дома Арфы.
— Верно! — отозвался Глорфиндель. — Но те, о ком ты сейчас говорил, не дети, а воины.
Салгант уже открыл рот, чтобы возразить, но тут на улице послышались душераздирающие крики. Глорфиндель распахнул витражное окно, отчего по комнате рассыпались цветные блики. Оба лорда перегнулись через подоконник. Прямо под окном располагался внутренний двор, служивший тренировочной площадкой Дома Золотого Цветка. Там, по мысли Глорфинделя, ученики должны были отрабатывать фехтовальную комбинацию, пока он поднялся в башню для разговора с Салгантом. Сейчас вместо стука тренировочного оружия оттуда раздавались визг и вопли. Трое из примерно дюжины учеников, уцепившись друг за друга, бегали кругами, разгоняя остальных устрашающим воем.
— Я Глаурунг Ужасный! — кричал передний, размахивая чьим-то кушаком, изображавшим то ли гибельное пламя, то ли длинный язык дракона.
— Берегись! Нэнгель, заходи с хвоста! — перекликались другие.
— Окружай его!
— Падай, Амарион! Могучий плевок дракона сразил тебя! — возмущалась «голова», в то время как «хвост» норовил поставить кому-то подножку. Наконец остальные рассвирепели и, затолкав дракона в угол площадки, устроили настоящую кучу-малу. Рев и вой, издаваемый участниками побоища, звучали удивительно правдоподобно, хотя никакого дракона новобранцы, конечно, никогда не видели и не слышали.
— Вот! — воскликнул Салгант, указывая Глорфинделю на творившееся по окном. — Это не дети, а воины?
Глорфиндель рассмеялся и развел руками. Его растрепанные ученики подняли головы, и он сообщил им, что сейчас спустится и проверит их успехи. Баталия под окном возобновилась.
— Брось! Неужели ты не хотел бы оказаться там, с ними? — подмигнул Глорфиндель.
Салгант взглянул на друга с укором, и тот спохватился и снова стал серьезным.
— Если ты предлагаешь собрать наименее опытных и самых юных бойцов в отдельные отряды и поставить их в наименее опасных участках, то я с тобой не соглашусь. В смешанном строю более опытные воины в случае чего не позволят новичкам растеряться. Кроме того, нам все равно не удастся никого уберечь от боя, в этой войне понадобятся все силы, какие у нас есть. Впрочем, как лорд Дома Арфы, ты можешь устроить свои войска так, как сочтешь нужным.
Салгант вздохнул.
— Мой народ — музыканты и актеры, мастера-кулинары и устроители празднеств. Наше призвание — нести радость, и вряд ли мы будем особенно хороши в бою. В мирное время мне всегда удавалось лучше управляться с делами.
Глорфиндель взял друга за плечо, отчего золотые и серебряные нити тонкой парчи снова блеснули искрами, и улыбнулся так тепло, как мог только он один.
— Я подумал, что все, кто служит сыновьям Финголфина, должны почитать арфу символом мужества. И я уверен, Дом Арфы не подведет!
Салгант поднял брови и едва заметно покраснел.

Лорд Дома Арфы сидел на бортике фонтана. Поверхность воды была гладкой: струи фонтана были остановлены месяц назад в знак траура по погибшим. Теперь каждый, проходя мимо и глядя на спокойное водное зеркало, вспоминал о постигшем союзников поражении. В Гондолине знали, что потери Сокрытого королевства ничтожны по сравнению с теми, что понесли остальные силы Союза. Воистину, война обернулась бессчетными слезами.
Салгант разглядывал свое отражение. Из-под высокого вышитого воротника виднелся заживающий ожог, волосы были опалены огнем, и поэтому коротко острижены лекарями. Но это не огорчало его, ведь он остался жив. Стоило ему закрыть глаза, как память являла иную картину.

— Отступаем! — прогремел голос Тургона, и вслед ему надрывное загудели сигнальные рога. Надежды рассыпались, словно песчаные башни на берегу под ударом шторма. Войско Годолина сохраняло порядок даже при отступлении, но когда черный клин морготовых тварей врезался между ним и армией Фингона, сердца многих дрогнули. Салгант тогда впервые увидел Огненных демонов. Он торопился увести свое войско, но раздался свист огненного хлыста, и он упал, онемев от боли. Над головой послышались крики:
— Нэнгель, прикрой лорда! Я попробую остановить тварь!
— Амарион, я с тобой!
Чьи-то руки подхватили его и потащили прочь, но он успел увидеть, как балрогу преградили дорогу несколько бойцов Дома Арфы. Те самые новобранцы, которые о битвах знали только по рассказам, и которых Салгант считал недостаточно стойкими и недостаточно надежными. Неужели эти глупые вчерашние дети не понимали опасности? Салгант хотел крикнуть, приказать им отступать, но голос его не слушался. Он увидел, как Амарион заживо сгорает под бичами огненных демонов, и его тело обугливается на глазах, как балрог разрубает Нэнгеля мечом от плеча до пояса. Из боя Салганта вынесли его племянники, но с тех пор пережитый ужас повторялся в кошмарах каждую ночь.

Он встряхнул головой и открыл глаза. На поверхности воды рядом с его отражением появилось отражение лорда Дома Цветка. Глорфиндель протянул руку, и Салгант почувствовал прикосновение.
— Как ты? — спросил Глорфиндель с таким теплом в голосе, что у Салганта на миг отлегло от сердца. До сих пор он никому не решался рассказать об испытанном ужасе. Он мог бы рассказать Глорфинделю, и тот бы понял его.
— Помнишь, мы говорили с тобой о том, что опыт дает уверенность в своих силах? Я был неправ.
— Почему?
Потому, подумал Салгант, что вместе с опытом приходит страх. Только тот, кто ничего не знает о войне, может не бояться. Юноши, выросшие в хранимом от врагов Городе, без колебаний бросились в бой. Думали ли они, что могут погибнуть? Или, наслушавшись рассказов о подвигах своих родителей, хотели лишь не уступить им в доблести и отваге? Хотели ли они славы? Понимали ли, что битва уже проиграна, и этого не изменить никакими жертвами? Они не знали, как выглядит смерть, и может быть, только потому были так бесстрашны? Салгант посмотрел на отражение лорда Дома Золотого Цветка. Он отважен и силен духом, но стоит ли ему знать то, что знает Салгант? Видеть отвратительные мелочи, из которых состоит война?
— Почему ты так решил? — повторил вопрос Глорфиндель.
— А? — встрепенулся Салгант. — Ничего, забудь.
Он видел врага слишком близко и знал, что сам никогда, никогда в жизни больше не решится встретиться с ним лицом к лицу.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"

---

Эльфам слова не давали - Пятая отметка

[Эльфам слова не давали]

Название: Верный
Задание: «Зло, как и добро, имеет своих героев» (Франсуа де Ларошфуко)
Размер: 1400 слов
Жанр/категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: оригинальные персонажи
Примечание: строго говоря, Хэрумор упоминается в каноне, но считать его канонным персонажем сложно.

Хэрумор возвращался в свой дворец в прескверном настроении. Он прекрасно понимал, насколько ни Харад, ни морэдайн, ни все вместе не готовы сейчас к войне с молодой Страной Камня; как понимал и то, что его личная ненависть ко всей этой своре предателей пока не имеет никакого значения. Им нужен мир, хотя бы на несколько десятилетий… и неважно, что место этого изменника, младшего из правителей Гондора — не мог Хэрумор звать самозванцев королями — на костре; важно, что сейчас следовало учтиво приветствовать его и обсуждать условия мира без всякой возможности отвести душу — привычные Хэрумору изысканно-ядовитые любезности разбивались о всегдашнюю улыбку этого предателя Нуменора, как волны об утёс.
Конь шёл ровной иноходью, харадцы спешили уступить дорогу предводителю морэдайн, многие кланялись, но все эти почести никак не могли послужить бальзамом: долгие утренние переговоры так просто было не смыть с души.
Проклятье предателям. Но чтобы Тьма обрушила свой гнев, ей нужны слуги, такие, как Хэрумор. А он должен разить наверняка, и нет права поспешить, утоляя ненависть.

Во дворце, едва он спешился, дворецкий сообщил, что его хочет видеть кто-то из гондорцев. Хэрумор раздражённо бросил поводья оруженосцу и не торопясь направился к лестнице.
И даже в собственном доме покоя не было.
Но едва ли тот пришёл выпить вина; а делами пренебрегать недопустимо.

Кабинет Хэрумора был не предназначен для встреч западных: он был во вкусе морэдайн. В просторной комнате царил полумрак, стены были отделаны дубом, на полу лежал тёмно-фиолетовый ковёр. В воздухе висел еле уловимый запах храмовых благовоний, гнетущий и тяжёлый для непривыкшего. Да и три картины были не теми, что помогли бы достичь согласия.
Здесь и многим морэдайн становилось не по себе.

Но это был его дворец, в конце концов, и гость пришёл сам, так что — пусть терпит.
Вошедший был, на взгляд Хэрумора, молод, но не юн: лет пятьдесят; и чистокровный нуменорец. Он помнил этого… как его имя? — Айкарила. Юнец из свиты правителя, примечательный разве что своим отцом. Вот его-то Хэрумор помнил, и помнил хорошо.
Сам Хэрумор сидел в кресле за своим рабочим столом, бумаги были привычно перевёрнуты белой стороной вверх.
— Я рад приветствовать гостя, — произнес Хэрумор на чистом адунаике. — Ты пришёл по поручению короля Анариона, полагаю?
— Нет, господин мой, — что ж, адунаик гостя был вполне приличным, хоть выговор и отличался. Войдя, тот едва скользнул глазами по кабинету, точно ничего, кроме хозяина, гостя не интересовало. — Я пришёл по собственному почину и втайне от моих сородичей.
Голос Айкарила не то чтобы дрогнул, скорее — тот проглотил комок в горле, чтобы говорить как можно твёрже.
Неожиданное начало.
— Так что привело тебя сюда? — Хэрумор сделал жест, приглашающий садиться, хотя полагал, что гость откажется. Так и вышло.
— Господин Хэрумор, ты знаешь, что я сын князя Майвендила, когда-то носившего имя Азрузир, — тем временем Айкарил успокоился и заговорил твёрдо, в глазах плясали искры. Такие взгляды нравились Хэрумору, но только у морэдайн.
Не получив ответа, Айкарил продолжал:
— Мой отец отрёкся от истинного Короля, — с твёрдостью и скрытым жаром заявил он, и бровь Хэрумора слегка приподнялась: он был вполне согласен, но не ждал такого от одного из нимрузирим…
Впрочем, он сам давно возлагал надежды на молодое поколение.
— Мой отец отрёкся от истины, — продолжал Айкарил. — Он трус. Он бежал от боя… впрочем, мне следует радоваться этому, иначе мы с сестрой не родились бы. Но я не могу радоваться тому, что я — сын труса и изменника.
Айкарил порывисто опустился на колени.
— Господин мой, я хочу вернуться к истине. Я хочу искупить измену моего отца, я хочу служить истинному Отцу Людей.
Это уже не было неожиданно, и Хэрумор не удивился. Он медленно кивнул.
— Встань.
Порыв юноши казался искренним, и Хэрумор видел уже таких — с огнём в глазах и сердце, жаждущих истины. Впрочем, он больше верил тем, кто искал силы… но этот — чистокровный нуменорец, к тому же выросший в иной среде. Он повзрослеет, если…
Если говорит правду. Эта мысль мелькнула где-то в глубине — Хэрумор не мог всерьёз поверить в то, что кто-то мог лгать подобными вещами. Слишком противоестественно для нимрузирим, слишком опасно на самом деле.
Айкарил тем временем встал, но смотрел всё так же — не разочарованный сдержанным приёмом и не потерявший решимости.
— Расскажи о себе. Что толкнуло тебя к подобным мыслям? Что привело ко мне? Знает ли о твоих стремлениях твой отец? А король?
Вопросы Хэрумор задавал бесстрастно, положив подбородок на сплетёные пальцы, но собеседника его ровный тон и пронизывающий взгляд не пугали.
Смелее многих умбарцев.
— Я расскажу тебе всё, господин мой. Когда я стал взрослеть, я перестал принимать рассказы о прошлом на веру, я научился мыслить критически. И я понял, что там, в Нуменоре, нимрузирим восстали против подлинного Короля, а теперь говорят о верности. Что мой отец струсил и сбежал, а они называют это раскаянием. Что Король, подлинный Король, боролся за свободу и силу людей, а они называют это мятежом. Я читал о силе Нуменора, обо всём, что было утрачено, и в моём сердце поселилась ненависть к отнявшим это. И если Валар таковы, то я верю Отцу Людей!
Хэрумор слушал не столько слова, сколько тон юноши; таким тоном не лгут. Крутил в пальцах обсидианового дракона, поглаживал сложенные крылья, размышлял.
— Мой отец… — в этих словах звучало скрытое презрение. — Мы в ссоре уже не первый год. Он всё считает, что у меня «молодая дурь», которая пройдёт. Для того он и вынудил меня приехать сюда — чтобы я «своими глазами увидел, кто такие тёмные!» А прежде с этой целью он заставил меня подниматься на Эред Дуат… — Айкарил прикрыл глаза. — Я видел чёрные земли, скалы — и Чёрную Твердыню. Я видел — и только утвердился в своей правоте.
Он снова распахнул глаза и посмотрел на Хэрумора; тот чуть усмехнулся.
— Я прошу дозволения остаться здесь!
Хэрумор молчал, постукивая пальцами по столу. Потом встал, обогнул широкий стол и подошёл к юноше.
— Я верю твоему сердцу, — отрывисто проговорил он, кладя руку на плечо Айкарила. — Но тебе ещё предстоит доказать свою верность. Нет. Остаться в Хараде ты не сможешь.
Сказано это было так, что Айкарил посмотрел на Хэрумора очень внимательно, и во взгляде было что угодно, кроме разочарования. Хэрумору это понравилось.
— Сейчас ступай. Мы ещё поговорим — ваше посольство не завтра покидает Харад.

Когда посольство Гондора — спустя месяц — всё же покинуло Харад, понурый Айкарил уехал с ним.В разговоре с королём он признал, что был глупцом и больше чем глупцом — что он опасно близко стоял к грани, за которой — падение; Хэрумор знал об этом.

Первое донесение, спустя полтора года полученное Хэрумором от нового «голоса» из Гондора, было кратким: «Он мёртв».
Излишне эмоционально, конечно, но для первого раза — сойдёт. Тем более что за мальчишкой, конечно, присматривали, и Хэрумор имел исчерпывающий рассказ о том, как присмиревший после поездки в Харад юноша поутих, помирился с сестрой — невестой младшего принца, примирился, хоть и не сразу, с отцом, стал бывать у него в доме… И вот — выпал случай. Изменник, предавший Отца Людей и своего Короля, был мёртв. Хэрумору не сообщили, какой именно яд использовал Айкарил, но можно было предположить «крепкий сон»: вечером была общая трапеза семьи, а утром князя Майвендила нашли мёртвым. Он был уже стар, а времени с его размолвок с сыном прошло так много, что никто бы не подумал… никто никогда бы не подумал…

***

Морнемакил, преемник Хэрумора, хмуро смотрел на лист с расшифровкой донесения из Гондора.
Сухой и точный доклад Айкарила о казни «голоса» из Минас-Итиля. Единственного, кому чудом удалось пробраться туда!
Морнемакил переломил костяное перо и отшвырнул обломки. Проклятье.
Но каков Айкарил. За последние два десятилетия это не первая гибель, теперь гондорцы ищут хорошо, Айкарил не может не понимать, что к нему подбираются — и ни тени растерянности, страха, колебаний. Ни намёка на желание покинуть Гондор или хотя бы столицу.
Поистине — достойный слуга. И каждая его награда заслужена, а он — вовсе не ценит золото. Как подобает морадану.
Морнемакилу этот «голос» достался по наследству от Хэрумора, и он вскоре оценил и информированность Айкарила, и его точность… многое из того, что он сообщал, другие «голоса» узнать не могли, как ни старались. Часто он исправлял ошибки других, неточные или вовсе неверные сведения.
Приближённый младшего правителя, шурин его младшего принца.
Свою верность он доказал давно, как и свою храбрость.
Клятву Тьмы от него принял Агалдор — и даже не успел доложить об этом… О присяге и о провале Агалдора сообщил сам Айкарил. Тогда ещё Хэрумор, старый, но цеплявшийся за жизнь, предложил ему бежать в Харад — Айкарил отказался.
И сейчас ведь откажется…
Нельзя ему рисковать так. Нельзя.
Но у Айкарила на всё один ответ: «Я голос для Владыки Тьмы».
Теперь уже — последний голос.
Рискнуть им — и пусть сидит до начала войны? Властелин Мордора воспрял, теперь уже недолго осталось. А сведения ценны, отчаянно ценны, и даже если Айкарила возьмут — он ничего не выдаст.
Пусть остаётся. И даже после начала, если потребуется и Гондор всё же окажет сколько-нибудь серьёзное сопротивление.

***

— Да, государь Анарион. Я абсолютно уверен, — голос Айкарила звучал твёрдо и чётко. — Этот был последним. Если кто-то в Гондоре и остался, то только мелкие сошки, мой король.

@темы: Пятая отметка, БПВ: "Осенний заплыв"