И если мне сомненье тяжело, Я у Нее одной ищу ответа, Не потому, что от Нее светло, А потому, что с Ней не надо света.
Название: На Запад
Задание: Вольный стиль
Размер: 1590 слов
Жанр/категория: джен/гет, условно пропущенная сцена
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Туор/Идриль, другие персонажи упоминаются
Примечание: авторская интерпретация
В воде — колеблемой ветром морской воде, предвечерней, — его лицо и фигура отражались только смутным пятном.
За это он был благодарен.
В светлых волосах седина никогда не была заметна как следует — за это он был благодарен тоже. Но скоро ли придет миг, когда он перестанет поспевать за друзьями — сначала на охоте, затем на бегу, а следом и в мыслях?..
Воспитанник эльфов никогда не считал себя аданом. Знал, что его отцом был предводитель эдайн, герой, — но не считал.
(Его отцом по воспитанию — единственным, кого он помнил, — был вождь племени Черной Сосны. Вождь Аннаэль, влюбленный в его мать, Риан — и не переставший оплакивать ее до самого конца).
Он устал ждать. Не желал сдаваться на милость.
А значит, всё было просто.
Тень корабля, который он строил сам, становилась всё больше, шире — вместе с тем, как опускалось солнце.
(Причал — настоящий, теперешний, с каменным маяком — давно был уже не здесь: в городской черте. За стенами из камня. Но осталось еще довольно — воскрешая в памяти то, как осушали эту заболоченную низменность, чтобы могли пристать к берегу еще те, первые корабли с помощью с Балара: в обмен на присягу Идрили двоюродному племяннику.)
Строил… долго. Шептались — Туор, избранник, уходит говорит с Ульмо. Те, кто жил когда-то в Нарготронде, улыбались со значением. Говорить с Ульмо — хорошо, правильно; моряки Кирдана, привозя груз для торговли, тоже кивали головой, поглаживая подбородки — их владыка, бывало, сам уходил в тайную пещеру. Вопрошать.
Туор не переубеждал. Пусть так.
Потом и скажут, что Ульмо забрал его. Унес на пенном крыле.
Лучше, чем угаснуть от этой… старости: немощным, трясущимся. В духоте. Во мраке.
Он провел тыльной стороной ладони по лбу. Расправил плечи.
Подождал, прежде чем обернуться. Удар сердца, другой. Вдох полной грудью — здесь хороший воздух. Дышать бы им и дышать
(Он слышал шаги, конечно. Чувствовал — затылком, спиной. Но только это ничего не меняло).
— Ты никуда не уплывешь один.
Она стояла перед ним — прямая, гордая. Золотая. Лучи клонящегося к закату светила расплавом текли по ее плечам, волосам, венцу на этих волосах — венцу Гондолина, который она носила вопреки всему («Пока жив хоть один из вас — у вас есть королева!.». — звучащее эхом в ущелье, на пути бегства).
Он залюбовался ей. Как всегда. Как еще в тот, самый первый день.
— Почему же?
— Ты — смертный. — Из ее уст это не прозвучало оскорблением — как он опасался.
— А ты — правительница Гаваней.
«И наш сын — не правитель», — этого он не добавил.
Сын сейчас тоже был в море. Так лучше. Меньше слез. Что — слезы? Соли и так довольно.
— Гаваням не привыкать, чтобы ими правила женщина. — Она повела плечом. Синева платья колыхнулась — рябью на водной глади.
Женщина. Девочка. Воспитанница их дома. Дрожащий, пугливый зверек, выглядывавший — из-за стеблей камыша, из-за ног хмурой, высокой стражницы.
Эльвинг с камнем на шее. Выкинуть бы этот камень в море — и позабыть… Но девочка не отдала бы — и не отдаст. Он сам на ее месте — не отдал бы.
— Она справится, если ты так говоришь. Но, — он повел подбородком в сторону солнца, — твоя жизнь не знает заката. Тебе не нужно бежать.
(«Когда тебя привели к нам с отцом, ты показался мне похожим на рассвет. Тот, первый», — сказала она ему однажды вечером, еще до их свадьбы. Он запомнил.
Он хотел, чтобы и она помнила его — таким. Дальше. Всегда.
Она; золотой зенит его жизни.)
— А я и не собираюсь бежать. — Ее глаза, серые в голубизну, блеснули.
Она сделала еще шаг навстречу. Вода почти коснулась ее ног, помедлила, отступила.
Он молчал; ждал.
В речах она, королевская дочь, привычная к спорам в совете Домов, всегда была ловчее.
— Мой отец посылал корабли на Запад. — Она встала рядом с ним, плечом к плечу. Теперь они оба глядели на море.
— Ты мне говоришь об этом? — у него еще достало сил удивиться. — Мне?
— Ты — смертный, — еще раз повторила она. Не глядя на него; это он чуть скосил глаза. На этот раз в ее тоне слышалась досада — отзвук, весом с бабочкино крыло. Зная ее — досада скорей на то, что приходится повторять, а не на смысл сказанного. — Ты знаешь только эту землю и этот берег. Но если с тобой будет кто-то, кто знает тот? Ты мог бы тогда плыть не без цели.
— Разве тем морякам, кто был послан, помогла цель?
И ведь погиб не один корабль; все семь. Или больше?
(Он не признался бы, что память его подводит.)
— С тобой также милость Ульмо.
Он кивнул — что тут говорить? Милость. Она и есть.
Волна над головой — оглушительная, ревущая. Меркнущий в благоговении свет. Рыбы и водоросли: не обеспокоенные ничуть. Они — внутри волны, стены вод; и он — внутри.
Вот как ему это помнилось. Не беседой — волной.
— Мой отец, — продолжала Идриль, и на этот раз сквозь ее голос, как сквозь скол в камне, слышалась боль: недавняя по меркам эльфов, но всегда скрытая, — сам слышал голос Ульмо. Но он не последовал зову. Даже когда звал ты.
— Он не мог во второй раз бросить дом, — проговорил он тихо.
— Не мог, — она прикрыла глаза; она знала это и так — еще до того, как погиб город. — Однако я спрашивала себя: что было бы, не полагай он меня, свое единственное дитя, столь драгоценной.
Он сдвинул брови. Повернулся к ней — быстрым, недоверчивым движением.
— Простых моряков было, выходит, недостаточно для посольства? Так ты говоришь?
Она кивнула. Будто это разумелось само собой.
— Если Владыка Вод не дал им пути — так было нужно. Но он дал выжить Воронвэ. Воронвэ привёл тебя к нам. Ко мне. — Это она выделила голосом.
— Ты — из народа изгнанников. — Он попробовал проговорить это точно так же, как она говорила про его смерность. Кажется — вышло.
— Я — изгнанница, — согласилась она. — Но я — старшая в роду из тех, кто остался. В королевском роду.
— Это имеет значение?
— Ты знаешь, как учат у нас о власти, верно? — Она оставалась неподвижна; ее глаза глядели на запад, как будто и правда видели там что-то еще: не только блики солнца. — Король Мира властвует в Арде, но свет, источник праведной власти, был дарован Единым его супруге, Возжигательнице. И этим светом свят его трон. — Она говорила, как по написанному; так и было, скорей всего. Но почти то же ему рассказывали эльфы Черной Сосны: еще до того, как он узнал каких-то других. Рассказывали: отчего чтили жители лесов Мелиан, владычицу Пояса. Отчего Элу Тингол звал себя королем Белерианда — до того, как явились пришельцы с запада. — Потому даже если женщина не правит, она может передать право. И его я передам тебе.
Показалось — на безумный миг: вот, сейчас она поднимет руки, снимет венец — и наденет ему на голову. Он чуть не отшагнул назад, в сторону; но удержался.
Она качнула головой — рассыпая отраженные, прощальные блики вокруг себя: золотистыми искрами.
— Есть не только власть над народом и городом, над землей. Есть власть просить и требовать — то, что должно быть по праву.
Теперь они смотрели в глаза друг другу.
— Вспомни вот о чем. Пришедших-Следом не изгоняли, — проговорила она. Ясно и просто — без жалости или зависти. — Просто бросили на произвол судьбы ещё до рождения. Так пускай от двух народов и говорят двое. Так или иначе, попытка стоит того.
Солнце почти зашло; осталось — светлой полосой над западной кромкой неба, и та дотлевала сейчас: медленно, нехотя.
«Время», — подумал он, по привычке заботясь о мореходах. Отвечая этой мысли, левее, там, где берег становился выше, вспыхнул огонь маяка — красной звездой, опустившейся на землю.
Впервые этот маяк зажег он. Они с Идриль. Интересно, помнит ли это она? Вспоминает ли сейчас?
Возможно. Или даже наверняка. Ее взгляд тоже повернулся к городу и гавани.
— Пойдем домой. — Пальцы Идриль стиснули его руку так же уверенно и надежно, как было всегда. Он ответил на пожатие.
Его пальцы еще сильны.
Пока еще.
— Сколько ты еще намерена меня останавливать?
— Недолго, — она качнула головой. — До праздника. До Врат Лета. Нехорошо, если мы исчезнем прежде поминовения павших. Если ты исчезнешь. Это вызовет… растерянность. Тем, кто живёт здесь, ни к чему быть растерянными.
— Ты хочешь их вдохновить. Наоборот.
— Да. Мы дадим надежду народу. Мы отправимся на рассвете: так, чтобы это видели все. — Ее губы тронула улыбка: юная и далекая, как заря. — Будет праздник. Нас увенчают цветами. Ты наденешь шлем и плащ, я возьму венец Города и подвеску с гербом. Все будут знать, что мы отправляемся, как посланцы. Искать мира нашей земле.
— А если надежда не сбудется?
— Валар меряют время не так, как мы. Может пройти и год, и десять, и больше. Сколько прошло от гибели Древ до восхода Луны и Солнца? — она спрашивала так, как будто он должен знать ответ — тоже должен помнит ту невообразимую древность, которую застала она. Туор улыбнулся этой мысли.
— Даже если так, ты не скажешь точно.
— Не скажу, — признала она. — Но если бы я принимала лишь то, что точно, я не стояла бы здесь, с тобой.
Край его губ приподнялся еще чуть выше. Верно; всё так.
— Только — до возвращения сына. Прошу тебя.
— Хорошо, — она кивнула. Кивок казался исполнен смысла, значения; так она кивала на городских советах. Кивок королевы. Властной решать.- Иначе Ардамирэ последует за нами.
Мать всегда звала его только своим, материнским именем. Все остальные — отцовским. Идриль не обращала внимания.
Туор знал то, чего она не сказала: она сама, юная, младше даже их сына, выбрала пойти за отцом. И ее мать пошла с ними: не сумела отпустить дочь. Мать погибла; Идриль потом винила себя. Пыталась наказать, сделать больно.
Шрамы на ее ногах расползались морозным узором. Красивые шрамы; царственные, как и все в ней. (Когда он говорил так, она улыбалась и качала головой: что взять с воспитанника лесных— но не просила убрать руки, перестать касаться — с нежностью и благоговением).
Эарендиль не должен был повторить её судьбу — и повторить зря.
— У него будет своя дорога.
— Пусть будет так.
«Пусть именно такой эта дорога и будет». Выходит, он всё-таки понял верно.
Он раскрыл ей объятия. Она шагнула навстречу — с прерывистым вздохом; тот, должно быть, означал облегчение.
Она всегда была чуть-чуть выше. Неудобно, сказал бы кто-то.
Смотря кому, ответил бы он.
Он поднял к лицу ее руку. Поцеловал ладонь.
Она улыбнулась.
Задание: Вольный стиль
Размер: 1590 слов
Жанр/категория: джен/гет, условно пропущенная сцена
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Туор/Идриль, другие персонажи упоминаются
Примечание: авторская интерпретация
В воде — колеблемой ветром морской воде, предвечерней, — его лицо и фигура отражались только смутным пятном. За это он был благодарен.
В светлых волосах седина никогда не была заметна как следует — за это он был благодарен тоже. Но скоро ли придет миг, когда он перестанет поспевать за друзьями — сначала на охоте, затем на бегу, а следом и в мыслях?..
Воспитанник эльфов никогда не считал себя аданом. Знал, что его отцом был предводитель эдайн, герой, — но не считал.
(Его отцом по воспитанию — единственным, кого он помнил, — был вождь племени Черной Сосны. Вождь Аннаэль, влюбленный в его мать, Риан — и не переставший оплакивать ее до самого конца).
Он устал ждать. Не желал сдаваться на милость.
А значит, всё было просто.
Тень корабля, который он строил сам, становилась всё больше, шире — вместе с тем, как опускалось солнце.
(Причал — настоящий, теперешний, с каменным маяком — давно был уже не здесь: в городской черте. За стенами из камня. Но осталось еще довольно — воскрешая в памяти то, как осушали эту заболоченную низменность, чтобы могли пристать к берегу еще те, первые корабли с помощью с Балара: в обмен на присягу Идрили двоюродному племяннику.)
Строил… долго. Шептались — Туор, избранник, уходит говорит с Ульмо. Те, кто жил когда-то в Нарготронде, улыбались со значением. Говорить с Ульмо — хорошо, правильно; моряки Кирдана, привозя груз для торговли, тоже кивали головой, поглаживая подбородки — их владыка, бывало, сам уходил в тайную пещеру. Вопрошать.
Туор не переубеждал. Пусть так.
Потом и скажут, что Ульмо забрал его. Унес на пенном крыле.
Лучше, чем угаснуть от этой… старости: немощным, трясущимся. В духоте. Во мраке.
Он провел тыльной стороной ладони по лбу. Расправил плечи.
Подождал, прежде чем обернуться. Удар сердца, другой. Вдох полной грудью — здесь хороший воздух. Дышать бы им и дышать
(Он слышал шаги, конечно. Чувствовал — затылком, спиной. Но только это ничего не меняло).
— Ты никуда не уплывешь один.
Она стояла перед ним — прямая, гордая. Золотая. Лучи клонящегося к закату светила расплавом текли по ее плечам, волосам, венцу на этих волосах — венцу Гондолина, который она носила вопреки всему («Пока жив хоть один из вас — у вас есть королева!.». — звучащее эхом в ущелье, на пути бегства).
Он залюбовался ей. Как всегда. Как еще в тот, самый первый день.
— Почему же?
— Ты — смертный. — Из ее уст это не прозвучало оскорблением — как он опасался.
— А ты — правительница Гаваней.
«И наш сын — не правитель», — этого он не добавил.
Сын сейчас тоже был в море. Так лучше. Меньше слез. Что — слезы? Соли и так довольно.
— Гаваням не привыкать, чтобы ими правила женщина. — Она повела плечом. Синева платья колыхнулась — рябью на водной глади.
Женщина. Девочка. Воспитанница их дома. Дрожащий, пугливый зверек, выглядывавший — из-за стеблей камыша, из-за ног хмурой, высокой стражницы.
Эльвинг с камнем на шее. Выкинуть бы этот камень в море — и позабыть… Но девочка не отдала бы — и не отдаст. Он сам на ее месте — не отдал бы.
— Она справится, если ты так говоришь. Но, — он повел подбородком в сторону солнца, — твоя жизнь не знает заката. Тебе не нужно бежать.
(«Когда тебя привели к нам с отцом, ты показался мне похожим на рассвет. Тот, первый», — сказала она ему однажды вечером, еще до их свадьбы. Он запомнил.
Он хотел, чтобы и она помнила его — таким. Дальше. Всегда.
Она; золотой зенит его жизни.)
— А я и не собираюсь бежать. — Ее глаза, серые в голубизну, блеснули.
Она сделала еще шаг навстречу. Вода почти коснулась ее ног, помедлила, отступила.
Он молчал; ждал.
В речах она, королевская дочь, привычная к спорам в совете Домов, всегда была ловчее.
— Мой отец посылал корабли на Запад. — Она встала рядом с ним, плечом к плечу. Теперь они оба глядели на море.
— Ты мне говоришь об этом? — у него еще достало сил удивиться. — Мне?
— Ты — смертный, — еще раз повторила она. Не глядя на него; это он чуть скосил глаза. На этот раз в ее тоне слышалась досада — отзвук, весом с бабочкино крыло. Зная ее — досада скорей на то, что приходится повторять, а не на смысл сказанного. — Ты знаешь только эту землю и этот берег. Но если с тобой будет кто-то, кто знает тот? Ты мог бы тогда плыть не без цели.
— Разве тем морякам, кто был послан, помогла цель?
И ведь погиб не один корабль; все семь. Или больше?
(Он не признался бы, что память его подводит.)
— С тобой также милость Ульмо.
Он кивнул — что тут говорить? Милость. Она и есть.
Волна над головой — оглушительная, ревущая. Меркнущий в благоговении свет. Рыбы и водоросли: не обеспокоенные ничуть. Они — внутри волны, стены вод; и он — внутри.
Вот как ему это помнилось. Не беседой — волной.
— Мой отец, — продолжала Идриль, и на этот раз сквозь ее голос, как сквозь скол в камне, слышалась боль: недавняя по меркам эльфов, но всегда скрытая, — сам слышал голос Ульмо. Но он не последовал зову. Даже когда звал ты.
— Он не мог во второй раз бросить дом, — проговорил он тихо.
— Не мог, — она прикрыла глаза; она знала это и так — еще до того, как погиб город. — Однако я спрашивала себя: что было бы, не полагай он меня, свое единственное дитя, столь драгоценной.
Он сдвинул брови. Повернулся к ней — быстрым, недоверчивым движением.
— Простых моряков было, выходит, недостаточно для посольства? Так ты говоришь?
Она кивнула. Будто это разумелось само собой.
— Если Владыка Вод не дал им пути — так было нужно. Но он дал выжить Воронвэ. Воронвэ привёл тебя к нам. Ко мне. — Это она выделила голосом.
— Ты — из народа изгнанников. — Он попробовал проговорить это точно так же, как она говорила про его смерность. Кажется — вышло.
— Я — изгнанница, — согласилась она. — Но я — старшая в роду из тех, кто остался. В королевском роду.
— Это имеет значение?
— Ты знаешь, как учат у нас о власти, верно? — Она оставалась неподвижна; ее глаза глядели на запад, как будто и правда видели там что-то еще: не только блики солнца. — Король Мира властвует в Арде, но свет, источник праведной власти, был дарован Единым его супруге, Возжигательнице. И этим светом свят его трон. — Она говорила, как по написанному; так и было, скорей всего. Но почти то же ему рассказывали эльфы Черной Сосны: еще до того, как он узнал каких-то других. Рассказывали: отчего чтили жители лесов Мелиан, владычицу Пояса. Отчего Элу Тингол звал себя королем Белерианда — до того, как явились пришельцы с запада. — Потому даже если женщина не правит, она может передать право. И его я передам тебе.
Показалось — на безумный миг: вот, сейчас она поднимет руки, снимет венец — и наденет ему на голову. Он чуть не отшагнул назад, в сторону; но удержался.
Она качнула головой — рассыпая отраженные, прощальные блики вокруг себя: золотистыми искрами.
— Есть не только власть над народом и городом, над землей. Есть власть просить и требовать — то, что должно быть по праву.
Теперь они смотрели в глаза друг другу.
— Вспомни вот о чем. Пришедших-Следом не изгоняли, — проговорила она. Ясно и просто — без жалости или зависти. — Просто бросили на произвол судьбы ещё до рождения. Так пускай от двух народов и говорят двое. Так или иначе, попытка стоит того.
Солнце почти зашло; осталось — светлой полосой над западной кромкой неба, и та дотлевала сейчас: медленно, нехотя.
«Время», — подумал он, по привычке заботясь о мореходах. Отвечая этой мысли, левее, там, где берег становился выше, вспыхнул огонь маяка — красной звездой, опустившейся на землю.
Впервые этот маяк зажег он. Они с Идриль. Интересно, помнит ли это она? Вспоминает ли сейчас?
Возможно. Или даже наверняка. Ее взгляд тоже повернулся к городу и гавани.
— Пойдем домой. — Пальцы Идриль стиснули его руку так же уверенно и надежно, как было всегда. Он ответил на пожатие.
Его пальцы еще сильны.
Пока еще.
— Сколько ты еще намерена меня останавливать?
— Недолго, — она качнула головой. — До праздника. До Врат Лета. Нехорошо, если мы исчезнем прежде поминовения павших. Если ты исчезнешь. Это вызовет… растерянность. Тем, кто живёт здесь, ни к чему быть растерянными.
— Ты хочешь их вдохновить. Наоборот.
— Да. Мы дадим надежду народу. Мы отправимся на рассвете: так, чтобы это видели все. — Ее губы тронула улыбка: юная и далекая, как заря. — Будет праздник. Нас увенчают цветами. Ты наденешь шлем и плащ, я возьму венец Города и подвеску с гербом. Все будут знать, что мы отправляемся, как посланцы. Искать мира нашей земле.
— А если надежда не сбудется?
— Валар меряют время не так, как мы. Может пройти и год, и десять, и больше. Сколько прошло от гибели Древ до восхода Луны и Солнца? — она спрашивала так, как будто он должен знать ответ — тоже должен помнит ту невообразимую древность, которую застала она. Туор улыбнулся этой мысли.
— Даже если так, ты не скажешь точно.
— Не скажу, — признала она. — Но если бы я принимала лишь то, что точно, я не стояла бы здесь, с тобой.
Край его губ приподнялся еще чуть выше. Верно; всё так.
— Только — до возвращения сына. Прошу тебя.
— Хорошо, — она кивнула. Кивок казался исполнен смысла, значения; так она кивала на городских советах. Кивок королевы. Властной решать.- Иначе Ардамирэ последует за нами.
Мать всегда звала его только своим, материнским именем. Все остальные — отцовским. Идриль не обращала внимания.
Туор знал то, чего она не сказала: она сама, юная, младше даже их сына, выбрала пойти за отцом. И ее мать пошла с ними: не сумела отпустить дочь. Мать погибла; Идриль потом винила себя. Пыталась наказать, сделать больно.
Шрамы на ее ногах расползались морозным узором. Красивые шрамы; царственные, как и все в ней. (Когда он говорил так, она улыбалась и качала головой: что взять с воспитанника лесных— но не просила убрать руки, перестать касаться — с нежностью и благоговением).
Эарендиль не должен был повторить её судьбу — и повторить зря.
— У него будет своя дорога.
— Пусть будет так.
«Пусть именно такой эта дорога и будет». Выходит, он всё-таки понял верно.
Он раскрыл ей объятия. Она шагнула навстречу — с прерывистым вздохом; тот, должно быть, означал облегчение.
Она всегда была чуть-чуть выше. Неудобно, сказал бы кто-то.
Смотря кому, ответил бы он.
Он поднял к лицу ее руку. Поцеловал ладонь.
Она улыбнулась.
-
-
19.11.2018 в 18:43-
-
20.11.2018 в 01:36И красиво к тому же. Золотое сияние такое, которое не обреченность, а просто спокойное принятие.
-
-
22.11.2018 в 00:38Хотя Идриль, конечно, толкнула речь про "брошенных на произвол судьбы смертных" авторским произволом))) Но все равно хорошо. Мне даже понравилось, что Идриль носит венец короля Гондолина, хотя это не совсем по канону, но легло удачно.
-
-
24.11.2018 в 00:00