Эглет — Третий раунд

[Эглет]

Название: Осколки
Задание: Свет в конце тоннеля
Размер: 633 слова
Жанр/категория: джен, драма, апокалипсис
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Намо, Феанор, Эарендил
Примечание: айро — построенное словарно обращение — "святой", пресонажем произносимое с некоторой иронией. Автор затрудняется представить обращение "владыка" в конкретной ситуации.

По стене пробежала длинная трещина. Больше не было мерцающего полусвета: что-то сдвинулось, рухнуло, и часть скрытых туманом ламп погасла. Сумрак в коридорах сгустился — и тут же тени метнулись прочь, встревоженные другим сиянием. Сильмарил ярко вспыхнул, словно откликаясь движению рассыпающейся действительности.

— Вот на что похожи Чертоги, если смотреть сосредоточившись, — раздумчиво произнёс Феанаро. — Или дело в том, что происходит сейчас?

К нему вернулось то, прежнее любопытство, присущее Детям. Сильмарил, что отдал ему Эарендил, горел в ладони ярко и ровно.

— Разве ты не видел раньше? — Эарендил казался удивлённым.
— В отличие от тебя, — Феанаро сделал широкий жест свободной рукой, будто пояснял урок, — я не был жив, когда оказался здесь.

— Прямо сейчас насчёт себя я тоже не уверен, — заметил Эарендил. С его левого рукава капало, светлая ткань побурела от крови. Края разрубленной пластины доспеха на груди врезались в тело

— На самом деле? — Феанаро с интересом взглянул на спутника, — я не заметил, чтобы она мешала двигаться, хотя и выглядит скверно. И на что похоже?

— Она есть и её нет, — откликнулся Эарендил. Глаза Феанаро странно блеснули.

Эти двое всё ещё искали ответы на совершенно посторонние вопросы. Прямо в этом сейчас, готовом оборваться, и здесь — в пустынных залах и коридорах, стены которых он совсем скоро не сможет удерживать.


Удивительно.

Намо закрыл глаза. Беспредметное чувство для лишённого плоти духа — просто за много лет он привык называть и осознавать это именно так. Возможность на время перестать видеть.

Осталось недолго.

Новая трещина пересекла узор на стене и ряд гобеленов. Едва уловимый звон наполнил сознание: рвались нити, расползалась ткань, плыли старые картины, изменить которые казалось уже невозможным.

Всё имеет своё завершение.

Боль обрушилась такая, что в сознании замелькали и канули в темноту цветные пятна. Поток видений,
привычный ему с давних времён, был разорван. Намо знал: ещё немного, и этот поток, стремительно делавшийся всё более путанным, исчезнет совсем.

Всё правильно.

— Нам нужно идти быстрее, — голос Эарендила доходил до сознания сквозь непрекращающийся звон — нити всё ещё равлись, прошлое и настоящее смешивались.

— Время как и пространство перестаёт быть, — азартно откликнулся Феанаро, он, кажется, что-то быстро считал себе под нос, — только так я могу объяснить то, что происходит с тобой. Никакого быстрее больше нет, если хочешь.

Мир сущий исчерпал себя. Намо вздохнул, чувствуя, как рушатся и зыбкая граница, и каменные стены. Темнота, изменчивая и жадная, сгущалась над остатками творения.

Он сосредоточился, собирая фана, вскидывая руки — стены, сотворённые им когда-то для защиты, всё ещё оставались вещественными — и от этого сейчас было слишком трудно.

Теперь они рухнули окончательно.

***

Обломок, которого касалась его спина, был обжигающе-холодным, но это простое чувство почему-то успокаивало. Оно напоминало о начале дней, когда он, его братья и сёстры, впервые узнали материальный мир.

— Скверно выглядишь, айро, — голос Феанаро звучал почти озадаченно.
— Слабо сказано, — Намо почувствовал прикосновение — быстрое и тревожное, но всё ещё тёплое: Эарендил, — мы можем...

— Нет, — он открыл глаза, глядя на этих двоих, непохожих по меркам эрухини, но казавшихся ему самому такими подходящими, как такты и переходы одной мелодии, — нет нужды. Это должно быть. Это только то, что я выбрал сам.

Что они все выбрали.

Феанаро смотрел пристально, почти зло.

— Вы связали себя с действительностью. С этим миром, — он резко выдохнул. — И теперь, когда это происходит...

— Да, — он очень устал.

— Вы могли этого не делать.

— Так же, как и ты мог не совершать многого, — кажется, это было тёплоё, похожее на то, что зовут смехом. Не совсем понятное.

Намо знал, что теперь, пожалуй, больше не сможет скинуть фана. Это не имело значения. Его чертоги опустели, и те, кого он должен был защищать от Падшего, ушли своим путём. — Но вы ещё должны кое-что сделать.

— Когда мы встретимся снова, а мы встретимся, и даже не думай, что нет, — Феанаро усмехнулся, — я припомню это сравнение.

***
Мир переставал быть.

Но там, за темнотой, которой жаждал их обезумевший брат, сквозь обрывки исказившегося времени, сквозь видение ожесточённой битвы, сквозь само близкое небытие Намо видел сейчас только одно.

Свет, ярче того, что указывал дорогу двум последним эрухини, покидавшим это место.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд

---

А может быть и эльф - Третий раунд

[А может быть и эльф]

Название: Милый котик
Задание:

"Ложь, откровенная или уклончивая..."

"Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Размер: 569 слов
Жанр/категория: джен; юмор с толикой крэка
Рейтинг: G
Предупреждение: непонятное AU и котик
Примечание: немного вдохновлено "Притчей о Молочке, овсяной Кашке и сером котишке Мурке" Д.Н. Мамина-Сибиряка

— Я котик, — сказал Тевильдо псу, сидящему на цепи у будки. — Самый обычный милый котик, даже умею мурлыкать. Хочешь послушать?
— Не верю, можешь мурлыкать, тереться о столбы, потягиваться и что там еще коты делают — тебе не поверю никогда, нашёлся милый, скажите пожалуйста, — пес с удовольствием зевнул во весь рот, показывая, настолько не верит собеседнику.
— Почему же не веришь? — искренне удивился Тевильдо, не забыв потянуться и сердито посмотреть на пса, как, по его наблюдениям, смотрели на собак все коты и все кошки. — Смотри — я тянусь, у меня ушки, хвост, когти, усищи! А шерсть, ах, какая у меня шерсть, так и хочется погладить! Я бы точно не отказался погладить такого кота, будь я человеком. Этого мало? Могу мышь поймать, если они у вас водятся, и тебе принести. Кошки ловят мышей и едят. И птичек ловят, чтобы скушать, все любят свежее мясцо, и кошки, и собаки. Хочешь и тебе поймаю птичку, дружок?
— Зачем мне птички и мышки, — усмехнулся пес. — Это пусть кошки о мышах думают и ими питаются, мое дело — охранять двор и имущество хозяев. В том числе и от таких вредителей, как ты.
— Видишь, ты согласился, что я кот и понял, что могу, например, украсть цыпленка, растерзать его и съесть. Я заметил, у вас есть курятник, затем учуял птичий дух и услышал по кудахтанью кур и петушиному ору, что курятник-то не пустует, отнюдь не пустует. А это значит, там есть цыплята, которых коты частенько таскают, ведь им, нам то есть, вкусны их нежные, почти бескостные тушки. Кошки любят вкусных птичек. А это значит, что я и есть самый обычный котик. Мяяу!
Пес встал на лапы и так посмотрел на Тевильдо, что тот, будь и в самом деле простым котом, непременно бы зашипел и бросился наутек, чтобы не пострадать. Или сначала нужно броситься на пса и лишь потом удирать, чтобы не погибнуть от его лап и зубов? Этого Тевильдо пока не знал, потому быстро сказал на всякий случай:
— Я не украл у вас ни одного цыпленка, не довелось, — и отошел от пса подальше. Кто знает, насколько длинна его цепь.
— И не доведется надеюсь, — пёс потряс головой. Загремела цепь, а будка заходила ходуном.
Тевильдо подумал, что тому необходимо отдохнуть и тут же юркнул на улицу сквозь щель в заборе.
На следующий день он явился к псу с задушенной крысой в пасти.
— Вот, — гордо сказал Тевильдо, положив добычу посреди двора, чтобы пёс мог до неё. дотянуться. — Кот-крысолов, настоящий кот! Смотри, какая большая крыса, жирненькая, откормленная! А какие у неё зубы! Бедные мои лапки, бедный мой нос! Пока я ловил крысу, она успела вволю меня покусать!
— Зачем мне твоя крыса? — удивился пёс. — Я не голодаю и не настолько глуп, чтобы твои подарки принимать. Пошел прочь вместе с крысой.
— Я не зря пришел к тебе с подарком. Хочется завести настоящего друга в вашем племени. А друзья обмениваются подарками. Не хочешь крысу? Могу птичку изловить повкуснее. Голубями, к примеру, даже твои хозяева не побрезговали бы. Может, они и меня захотят взять, как думаешь? Кто откажется от настолько милого и воспитанного кота.
— Те, кому нужен кот, — пес лег у конуры и, как показалось Тевильдо, усмехнулся. — Простой кот, с мурлыканьем, мяуканьем и всем, что кошкам полагается.
— Мяу, — обиделся Тевильдо. — Мур-мур. Мяяяяу. Слышишь? Разве я не очаровательный котик?
— Только разговариваешь ты совсем как хозяева мои, а не мяукаешь, — и пёс заливисто залаял. Может, это было его смехом, но Тевильдо решил, что уйти на улицу будет гораздо разумнее, чем ждать, когда пёс отсмеется. Может, это и не смех был, кто знает собак.

Название: Наша правда хороша
Задание:

"Ложь, откровенная или уклончивая..."

"Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Размер: 15 ачивок
Жанр/категория: джен; юмор, стёб
Рейтинг: G
Предупреждение: более чем сомнительный юмор; более чем сомнительное оформление

]

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд

---

Cиняя папка Даэрона - Третий раунд

[Синяя папка Даэрона]

Название: Память
Задание:

Берег встретит героя...

Берег встретит героя,
Берег встретит врага.
Нас всегда было двое,
А теперь только я.
(Наутилус Помпилиус, "Берег")
Размер: 519 слов
Жанр/категория: Драма, POV
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Арафинвэ, human!Альквалондэ

Город с самого рождения любил наблюдать за эльфами и незримо разделял с ними все печали и радости. Конечно, никто не сомневался в победе ушедшего за Море войска Валар, и Альквалондэ в том числе, а все-таки на душе было тревожно. Как быстро они справятся с проклятым Моринготто, вернутся ли все, кто прощался с родными на его пристанях? Альквалондэ замер в ожидании, да не только он – весь Эльдамар. Но вот вездесущие чайки, подгоняя друг дружку, пронеслись над причалами и портовыми улочками с хриплыми криками, чтобы быстрее добраться до королевского дворца и вытребовать себе угощение за потрясающие новости.

Будто пожар передавались из уст в уста, из дома в дом долгожданные вести:

– Они возвращаются домой, они уже близко! Ко времени, когда Ариэн направит свою ладью за Пелори, корабли войдут в гавань!

Всё тотчас пришло в движение, забурлило жизнью, заволновалось. Хлопали двери домов, повсюду раздавались звонкие, ликующие голоса. Распахивались сундуки с праздничными одеждами, погреба с лучшими винами. Улочки наполнились мелодиями и песнями.

Чайки ничего не перепутали, и ранним вечером флот вошел в бухту Альквалондэ. К причалам высыпал весь город, от мала до велика. Сошедших на берег моряков и воинов встречали восторженные возгласы, их осыпали цветами, их обнимали всех без разбора: телеро ли это, ваниа или нолдо – не имело значения. Настоящее ликование охватило всех, когда с флагманского корабля на родную землю спустились майа Эонвэ, принц Инвгвион и король Арафинвэ. Ольвэ Альквалондский тепло приветствовал глашатая Манвэ и сына давнего друга, а своего зятя, отбросив все условности, сердечно обнял. Бурный восторг жителей побережья Арафинвэ встретил с мягкой, кроткой улыбкой, безропотно пожимая сотни рук, и постарался каждому подарить хоть одно слово, одну улыбку.

Никто из жителей в тот радостный день не вспомнил другую встречу, а Альквалондэ в думах своих на краткий миг возвратился назад. Тогда, почти шесть сотен лет назад по новому счету, когда еще не светило солнце, нолдор возвращались побережьем. Осколки народа, разбитого горем, недоверием и убийствами. И телери встречали их не цветами, а стрелами. Ворота города были заперты наглухо, и нолдор охватило отчаяние, ибо с ними было много женщин и детей, и они утомились от долгого пути. В ту пору вперед вышел Арафинвэ и, взывая к безмолвным стражам, просил пропустить его народ, обещая остаться и нести ответ за деяния брата своего. В подтверждение слов своих снял он меч и положил на землю, и многие мужчины последовали его примеру. Тогда поднялся на городские стены Ольвэ Альквалондский и приказал своим воинам:

– Пропустите их! Пропустите их всех! Довольно с нас крови на руках!

Отворились ворота, и путники вошли в город, но никто не был им рад. Мало кто вышел на улицы Альквалондэ в этот час, а те немногие, что встретились нолдор по пути, отворачивались от них.

Арафинвэ шел последним, чтобы никто не был забыт, и слышал, как вслед им неслись злые слова. Однако он лишь плотно сжал губы и выше поднял голову, принимая их на себя.

Альквалондэ мысленно вздохнул, кутаясь в нежные одеяния из лепестков, оставшихся на мостовых после праздника. «Хорошо, что они все забыли», – подумал город. Пусть будет час радости и торжества, пусть забудутся раздоры и печали. В мыслях своих потянулся он к вершинам Таникветиль, прося, чтобы радость длилась вечно, и услышал уже знакомый ответ: они хозяева своих судеб.

Название: Ожидание встречи
Задание:

Берег встретит героя...

Берег встретит героя,
Берег встретит врага.
Нас всегда было двое,
А теперь только я.
(Наутилус Помпилиус, "Берег")
Рейтинг: G
Пейринг/Персонажи: human!Альквалондэ
Объект: рисунок
Техника: акварель
Примечание: Можно рассматривать как иллюстрацию к "Памяти"

посмотреть

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд

---

Ilwen - Третий раунд

[Ilwen]

Название: Правда для победы
Задание:

"Ложь, откровенная или уклончивая..."

"Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Размер: 2021 слово
Жанр/категория: драма, дружба, философские изыскания
Рейтинг: G
Персонажи: Теодред, Эомер, Эовин
Примечание: 1. Теодред приходился Эомеру и Эовин двоюродным братом, а поскольку его отец, король Теоден, взял малолетних осиротевших племянников на воспитание, то все трое считали себя родными братьями и сестрой. Теодреду здесь около 35 лет, Эомеру – 19, Эовин - 15. 2. Действие происходит лет за шесть до Войны Кольца. 3. Средневековые англосаксы (один из главных прототипов рохиррим) очень любили соколиную охоту, нет причин отказывать в этом и жителям Рохана.

Этой зимой на поля Рохана лег снег. Подобное случалось не каждую зиму, разве что через две на третью. Табунщики не больно радовались, лошадям снег только мешал, но все же как прекрасны были покрытые белым пушистым одеялом широкие равнины! Синее небо, бледно-золотое солнце, искрящийся снег и более темный лед на мелкой речке, и заснеженные горы вдалеке!

По равнине ехали пятеро. Первым ехал высокий мужчина в расцвете сил в желтовато-буром меховом плаще из степных волков и такой же шапке, украшенной впереди золотой бляхой. Его гнедой конь, с широкой грудью и мощными ногами, ступал неспешно, осторожно шагая по белоснежной глади. За ним двигался юноша в таком же плаще и шапке на тонконогом сером жеребце, который горячился и порой всхрапывал, пытаясь вырваться вперед, но юноша твердой рукой сдерживал повод. Чуть позади него, на стройной белой кобыле, ехала девушка, почти ребенок. Ее плащ и шапка были светло-серыми, с длинным мягким мехом, на шапке была нашита серебряная бляшка, а плащ скрепляла такая же фибула в виде лошадиной головы. Девушка то натягивала повод, то отпускала его, заставляя кобылку всхрапывать, то улыбалась, то слегка хмурилась, кусая губы. За ней в ряд ехали трое всадников в кожаных плащах, отороченных полосками рыжего меха. На руке у каждого сидел сокол с надетым на голову колпачком. У каждого из всадников на поясе висел кинжал, но ни мечей, ни копий при себе не было.

Девушке в конце концов надоело степенное движение, и она, дернув повод, заставила кобылу повернуться вправо и пробираться по снежной целине самой. Кобыле это совсем не понравилось, она замотала головой и заартачилась, но всадница была тверда. Наконец, кобыла выбралась на лед степной речки, и тогда девушка послала ее вскачь.
- Эгей! – закричала она, радуясь воздуху, свету, голубому небу и быстрой скачке. – Эге-гей!

- Эовин! – воскликнул юноша. – Вернись! Лед может проломиться!

- Эгей! – кричала Эовин, не обращая внимания на окрик. – Эге-гей!

Первый мужчина остановился, за ним остановились и другие. Они стали следить за отчаянной всадницей, заслоняя лица ладонями от слепящего снега.

- Вот же бедовая голова! – сказал юноша, и в его голосе было столько же восхищения, сколько и укора. – Хоть и неглубоки здесь реки, а все же лошадь может провалиться, сломать ногу…

Мужчина повернулся к нему.

- Эомер, давно ли ты сам скакал так, невзирая ни на какие опасности и препятствия? – cказал он с усмешкой. – Или ты уже стал древним старцем, который порицает молодежь, сидя у огня?

- Ну, скакал, - немного смутившись, сказал Эомер. – Но, знаешь, Теодред, когда я стал ходить на границы, следить за мятежными дунлендингами или за орками, я приучился… к порядку. А будешь так отчаянно рисковать неизвестно зачем, сложишь голову без всякой славы.

- Воин, - сказал Теодред, - должен приучиться к порядку, должен знать свое место в строю – но должен и уметь рисковать, и порой рисковать отчаянно. Иначе он превратится в старуху, которая дрожит у огня.

- Ну, нашей Эовин это не грозит, - улыбнулся Эомер. – Даже старуха из нее выйдет боевая и отчаянная!

- Да, наша Эовин такая, - улыбнулся в ответ Теодред.

Они замолчали, следя за девушкой, которая уже повернула кобылу и быстро приближалась к ним. Несмотря на все страхи брата, лошадь Эовин не поскользнулась и не споткнулась, и, наконец, девушка остановилась рядом с братьями.

- Ну, что вы тут стоите? – воскликнула она. – Я там нашла хорошее место для охоты, густые камыши на озерце. Уток там, наверное, много!

- Да, поехали туда, - Теодред тронул коня. – Веди нас, Щитоносица Рохана!

Эовин фыркнула, но огляделась на остальных горделиво. Щитоносицей ее назвали недавно, когда она, хоть и стройная и гибкая, но сильная, как многие девушки рохиррим, смогла поднять тяжелый боевой щит и удержать его на руке. Никто не думал посылать ее в битву или дозоры на границах, но бою на мечах и стрельбе из лука обучали всех девушек из знатных домов, а из простых – тех, кто этого хотел. Считалось, что женщина должна уметь защитить себя и дом, если придет лихо.

Ехали уже быстрее, всем не терпелось начать охоту. Соколы, как будто поняв разговор, стали беспокойно переступать на своих живых насестах. Ветер дул несильный, но холодный, предвещая, что мороз простоит еще не меньше двух-трех дней.

Вскоре показалось заросшее сухими камышами озерцо, как и говорила Эовин. Всадники остановились, сокольничьи передали птиц их хозяевам. Сокола Теодреда и Эомера были побольше, сокол Эовин – поменьше, он охотился только первый год.

Остановились недалеко от камышей, с соколов сняли колпачки и выпустили в воздух, потом слуги спешились и подошли к озерцу ближе – спугивать добычу. Несколько уток тут же поднялись в воздух.

- Фалда, Фалда, ну же! – закричала нетерпеливая Эовин. Будто понимая ее, маленький сокол первым упал сверху на добычу, полетели вниз кровавые перья…

Вскоре все собрали первую добычу. Эовин счастливо засмеялась, гладя своего сокола по голове, что-то шептала ему, потом снова запустила в воздух. И второе нападение Фалды было удачным, и третье.

А вот сокол Теодреда оплошал, промахнулся, и его пришлось приманивать вниз вабилом. Теодред остался спокойным, только погладил сокола по блестящим перьям и вновь выпустил.

Красивые птицы парили в синем небе, стремительно бросались на добычу, Эомер и Эовин азартно считали сбитых уток, соревнуясь, чей сокол добудет больше, Теодред, глядя на них, улыбался в густые золотистые усы. Он оставался спокойным, хотя его старый сокол добыл меньше всех. И все же оплошавший охотник получил свою долю мяса, когда кормили всех трех птиц.

Наконец Теодред сказал:

- Заканчиваем. Зимний день короток, надо бы засветло добраться домой.

- Может, еще немножко, братец? – Эовин смотрела умоляюще.

- Птицы уже устали, милая, - Теодред погладил сестру по руке. – Хватит.

- Ладно, - Эовин согласилась неохотно, но тут же нашла, чем утешиться: - А мой Фалда добыл больше всех!

- Ну, хорошо, хорошо, сестренка, - засмеялся Эомер, - в следующий раз я тебя обгоню!

Засмеялись все трое и стали устраиваться на заснеженном берегу озерца, перекусить и отдохнуть перед обратной дорогой.

Перед едой все глотнули медовухи из фляг у пояса, согреться. Эовин только пригубила питье, негоже девице много пить, мужчины приложились к флягам основательнее. Слуги достали хлеб, вяленое мясо, и сами расположились тут же.

Эовин ела мало, больше сидела, думала о чем-то. Сказала:

- Нравится мне эта охота, честная она. Птица против птицы, когти и клюв против быстроты. А мы охотимся с копьями и стрелами.

- Знаешь, сестрица, какие у медведя когти? – усмехнулся Эомер. – Что твои кинжалы. Вот и выйди против него с голыми руками, да даже с одним ножом.

- Знаю я, - фыркнула Эовин, - что я, медведей не видала? Вы с Теодредом их много добыли.

- А видала, так и не спорь, - продолжал Эомер. – У медведя – когти, у человека – копье да рогатина. И то зверь нет-нет, а задерет кого до смерти.

Эовин только махнула рукой.

- А все же, - сказала она с чувством, - доведись мне с кем биться, я не стану обманывать! Все будет по чести!

- Не зарекайся, сестра, - сказал Теодред, который до того только ел и слушал спор. – Много чего на войне бывает. Вот, могу рассказать кое-что, - он посмотрел на уже клонящееся к западу солнце. - Немного времени есть еще.

- Конечно, расскажи! – попросила Эовин, да и Эомер смотрел на брата с горячим интересом.

- Как-то, когда я был лет на пять старше тебя сейчас, Эомер, - начал Теодред, - вестник с севера прискакал. Деревня просила защиты, на них повадилась нападать шайка орков. Далеко от гор те орки зашли, может, со своими поссорились да ушли подальше, может, добычу побогаче искали, кто знает. Орков было много, да сильные, злые. Деревенские отбивались сами, как могли, но не сумели защититься. Прислали в Эдорас за помощью. Отец меня послал и дал мне отряд. Впервые я сам командовал, никто надо мной не стоял. Поехали мы. Наши-то мужчины – все воины, знаете сами, но одно дело, копьем да топором воевать между пахотой и жатвой, а другое дело – тот, кто с мечом упражняется с малых лет, да в кольчуге чуть не спит. Погоняли мы орков, поубивали изрядно. Но никак они не уходили, может, обозлились, может, некуда им идти было. Наконец, осталось их не так уж много, но и не так уж мало. И у меня они тоже убили кое-кого, и людей, и лошадей, больше стрелами, чем в честном бою. Воины мои злы были, грозились всех до единого орка порубить, да головы их на копья вздеть. И как-то загнали мы их в угол, между рекой и лесом. И лес не простой был, Фангорн, а орки его страсть как боятся. Мы стояли на одном берегу реки, они – на другом, а за спиной у них лес был. Знаешь, Эовин, - он посмотрел на девушку, - орки ведь не так уж глупы и невежественны, как говорят в детских сказках. Кое-что знают и они, только вот что с этим знанием делают… Так вот, вожак их был сведущ в наших обычаях и предложил мне поединок. Мол, пусть они переправятся на наш берег, а потом мы двое сойдемся на мечах. И кто победит, тот и будет диктовать условия. Если он победит, то мы их отпустим невозбранно с оружием, а если я – то они нам сдадутся, а мы вольны уж отпустить их без оружия или порубить тут же, как нам вздумается.

Эовин смотрела на Теодреда завороженная.

- И ты победил его, да? – спросила она с восторгом. – Расскажи про поединок все, я хочу знать про каждый удар!

- Послушай-ка дальше, сестра, - сказал Теодред без улыбки. – Послушай дальше. Ничего не ответил я их вожаку, ни да, ни нет, отправил переговорщика восвояси без ответа. А уже и смеркалось, ночь наступала. А вы знаете, что орки текучей воды страшатся, да ночью переправляться не будут, разве что совсем без этого не обойтись. Солнца они не любят, это верно, но ночную реку не любят еще больше. А вот мы... – он помолчал, будто думал, что сказать дальше: - мы ночью переправились, напали на их лагерь, да всех перебили. Никто не ушел.

- Не по чести! – воскликнула Эовин, ударив кулачком себя по колену. – Теодред, не по чести то было! А я думала… а я… - ее губы задрожали, будто она собиралась плакать, но она справилась со слезами и только тяжело дышала. Эомер молчал, но во взгляде его недоумение мешалось с гневом.

- Не по чести, говоришь? – тихо спросил Теодред. – Я ему ничего не обещал.

- Но он же думал, что ты согласишься! Мы же так делаем, сколько про это сказок, песен… Ты обманул его тем, что промолчал! - Эовин смотрела на брата все так же гневно.

- А ты подумай, Эовин, - все так же тихо отвечал Теодред. - Хорошо, я – сильнее и искуснее орка. Но в поединке бывают разные случайности. И нет, я не боюсь умереть в бою от меча, - он предвосхитил готовый сорваться с губ Эовин вопрос, - не в этом дело, сестра.

- Я тебя хорошо знаю, ты не боишься! – подтвердил Эомер. – Но что же тогда?

- А то, - сказал Теодред, - что если бы я погиб и орков отпустили, они бы снова стали разорять деревни и убивать людей и лошадей. А если бы я просто сказал «нет», то орки были бы настороже и ждали нападения. И кто-то из моих воинов бы погиб. И все из-за чести! Какой прок в чести, если от этого страдают люди? Если родную землю губят эти поганые? Честь в том, чтобы о тебе сочинили красивую песню?

- То есть, - медленно сказал Эомер, - на войне можно делать все, лишь бы спасти себя и своих? Все, что угодно?

- Не все, - ответил Теодред. – Иначе в орка превратишься. Вот они-то уж не стесняются, хоть пленных пытать, хоть заложника взять, хоть любую клятву нарушить, хоть переговорщика убить. Этого я бы делать не стал. Но и воевать, как на праздничном ристалище с товарищами биться, со всеми правилами и со всей честью – нельзя. Можешь и себя погубить, и воинов своих, и землю свою.

Все трое молчали. Так же молча завершили трапезу и собрались, молча выехали в обратный путь.

Только недалеко от Эдораса, на утоптанной дороге, где все трое ехали в ряд, Эовин заговорила:

- Не обижайся, Теодред, что я на тебя кричала.

- Это ничего, - ответил Теодред, погладив ее руку. – Я на тебя не в обиде.

- Я тут подумала, - продолжала Эовин, - и решила, что ты прав, но, может, не совсем. Хитрости на войне – верно, без них трудно победить, но отчего-то я думаю… я просто уверена, что правда нужна для победы больше*. Только благодаря правде мы победим.

Теодред вздохнул:

- Пусть не коснется тебя никогда ни ложь, ни война, сестра моя. Пусть не коснется.


*Автор подразумевает известный эпизод из «Властелина Колец»: именно правда о том, что Эовин – женщина, помогла ей победить Короля-Чародея.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Третий раунд

---

Объявление #84

[Битва Пяти Воинств]

На календаре без нескольких минут 26 октября, и мы готовы начать Третий раунд Битвы. Выкладка работ до 23:59 28 октября.

Правила выкладки:
- одна текстовая и/или одна челленджевая работа;
- заголовок поста: Ник участника - Третий раунд;
-

шаблон шапки

<b>Название:</b>
<b>Задание:</b> (лучше для красоты частично спрятать под кат)
<b>Размер:</b> (в словах)
<b>Жанр/категория:</b>
<b>Рейтинг:</b> 
<b>Персонажи/Пейринги:</b> (по желанию)
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть)

- теги - "Третий раунд", "БПВ: "Смешанные единоборства";
- рейтинг +18 закрывается от несовершеннолетних.

Ждем всех участников!

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Голосование - Второй раунд

[Битва Пяти Воинств]

Участники подтянулись, поэтому снова поднимаем планку голосования до трех работ.

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать три работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"
3. Ник участника 3 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 24 ноября.

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства", Голосование

---

Одна звезда - Второй раунд

[Одна звезда]

Название: Удел смертных
Задание: Сладкая парочка
Размер: 1555 слов
Жанр/категория: джен/гет, драма, крипи
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Лутиэн, Берен
Предупреждение: разговоры о смерти
Примечание: осторожно, слегка альтернативный взгляд на историю Лутиэн; нет, это не идеологическая позиция, а литературная интерпретация.

— Муж мой, когда ты собираешься умереть?
В тот момент, когда она задаёт этот вопрос — именно этот, — он подозревает поначалу, что не расслышал. Её лицо безмятежно, только красноватое пламя свечи отражается в зрачках. Не останавливаются пальцы, тянущие нить из кудели, а веретено не замедляет вращения.
— Никакой человек не ставит себе срока!.. — чуть ли не восклицает он с изумлением — и странной тревогой; сердце ударяет в груди лишний и быстрый раз. — Но почему ты… Ты боишься?
Ему кажется, что так оно и есть — как может эльфийская дева не страшиться всё же тьмы и неизвестности, что ждут по ту сторону, и как ей, должно быть, трудно до сих пор привыкнуть к этому страху, с которым каждый человек живёт с детских лет.
Он даже делает движение, готовый сесть рядом с ней и обнять…
Она чуть качает головой.
— Я ничего не боюсь, — говорит она так же спокойно и мягко. — Просто теперь нет смысла откладывать исполнение цели.
Отчего-то вращающееся веретено приковывает к себе его взгляд.
Он не смотрит на неё саму, всё такую же стройную и быструю — в то время, как до него самого добираются помалу неизбежные приметы уже не юношеского возраста. Разве что лицо её теперь — кажется больше не вечно юным, как у всех эльфов, а, скорее, лишенным возраста, более узким и строгим, да в глазах появилась не свойственная эльфам причастность до какой-то иной силы, а огонь обычной земной мудрости, точно у бабки Андрет в те годы, когда и он был еще совсем юн.
Это никогда не тревожило его — ведь она всегда уверяла его, что выбрала удел эдайн, и что будет с ним до самого их смертного часа — и даже после.
— Какая в этом может быть цель? — спрашивает он, пытаясь не думать о том, что прежде ни разу не посчитал странным: отчего она говорит об этом смертном часе, как об общем для них обоих.
— Теперь я часто вспоминаю Финрода, — говорит она словно бы невпопад. — Поначалу мне просто было удивительно, что у меня есть другие родичи, кроме отца, матери и тех из Дориата, кого я знала с рождения. Тем более — родичи, что были бы меня младше.
Берен ничего не говорит на это — лишь молча удивляется, что все эти годы он искренне считал, будто Лютиэн вовсе не знала Финрода, и даже ни разу не заговорил с ней о нём.
— Но после, — продолжает она, почти не меняя тона, — он стал для меня кем-то, кто рассказывает новые истории. Не те, что давно уже стали частью жизни, частью леса, и звездного света, и камня, и не вызывают любопытства: другие.
Я помню, как однажды, по весне, он отправился с нами к северному краю Пояса. Весенним полнолунием я всегда собиралась туда, чтобы укрепить чары моей матери своими — ведь там они должны были звучать яснее всего.
Она задумчиво-радостно улыбается, и ему вдруг кажется: она вот-вот остановит, отложит веретено — и закружится, прищелкивая пальцами, в вихре юбок — совсем как тогда, на лесной поляне, — легко переступая босыми ногами по половицам их дома. Но, должно быть, время для весенних танцев не настало — думает он, — или уже ушло.
— Я помню, — продолжает, меж тем, она, — как он бросил взгляд за северную границу — так, будто глазами мог пронизать чары Пояса, — и начал рассказывать о вашем народе нам, которые никогда не видели ни одного из эдайн. Тогда он впервые заговорил с нами о смерти: не как об исчезновении, как мы до сих пор считали, а так, словно речь шла… о путешествии. Представь: он говорил так. словно можно однажды выйти к причалу, где будет ждать лодка, сбросив весь груз прошедших дней, оставить всё, чем суждено было владеть, поднять парус и отплыть — и стать свободным от судьбы.
На ее лице мелькает странная короткая улыбка, и она отчего-то добавляет:
— А я никогда не видела моря. Даэрон шикнул на него, недовольный, как если бы его убеждали прямо сейчас же покинуть нечто, ему дорогое, — на ее лицо набегает мгновенная тень, но тут же уходит. — Но я попросила Финрода продолжать. Мне казалось — я слышу что-то давно знакомое, но почему-то забытое. Словно младенец, вспоминающий о материнской утробе и ее ласковых мыслях, неслышимых, но ощутимых.
Сейчас, когда она смотрит на пламя свечи, её глаза кажутся совсем тёмными — как та давняя весенняя ночь. И как море — бескрайнее, вечно-движущееся, черное ночью с прихотливыми бликами луны на волнах.
— А потом мы показали ему, какие песни должно спеть всем нам вместе, а я танцевала. Но после, когда он гостил в Тысяче Пещер, мы ещё не раз говорили об этом. Он уходил следом за мной на известные только мне и моим подругам поляны, и я усаживалась с ним рядом, и слушала его рассказы. Он говорил, словно пел чары, восхительные и страшные, и страха становилось всё меньше с каждым новым поворотом звёзд, а больше — надежды на новый путь, новое созвучие. Мне кажется, я узнала бы в лицо некоторых твоих родичей — так ярко сверкали передо мной нити их судеб.
Она опускает взгляд на переполненное вретено, наконец-то останавливая его. Тянется за ножницами — и обрезает нить.
— Но это прошло, — говорит она, и щелчок ножниц отчего-то кажется слишком громким в пустом доме. — Должно быть, пора отправляться. Мне, раз ему не удалось.
Лутиэн, подняв голову, задувает свечу в высоком подсвечнике — легко, кажется, даже не дунув слишком сильно, не шевельнув щеками: точно одним усилием воли.
Берен молча смотрит на неё, и ему кажется, что он тонет в напророченном Финродом море.
Никогда еще за все прошедшие годы он не чувствовал такой слабости: будто его тело — тряпичная кукла, которую прижимает к себе играющее дитя.
— Так значит, — говорит он тяжело, будто с каждым словом взваливает на плечи новую непосильную ношу, — ты только ждала, на кого из смертного племени упадет твой взгляд? И выбрала не меня и нашу с тобой любовь — а свою собственную свободу?
Так странно думать об этом, когда у них есть даже родной сын — пусть и воспитанный больше эльфами здешних лесов. Но тогда и понятней, отчего Лутиэн расставалась с ним легче, чем могла бы человеческая мать; а он-то думал, что дело в старинных обычаях — она говорила, что внук Тингола и Мелиан должен знать не только ту уединенную жизнь, которую должны по велению Мандоса вести они двое, и он не стал спорить с ней дольше, не желая оскорбить.
— Я люблю тебя, — говорит Лутиэн, наклоняясь и глядя ему прямо в лицо глазами большими и синими — ясно видными теперь, когда между ними не горит свеча. — Не оскорбляй меня так, муж мой. — Она качает головой. — Не я ли вывела тебя из чертога мертвых, дабы прожить с тобой все те годы, которых ты, будь иначе, посчитал бы себя лишенным? Не я ли согласилась отдать всё, что имела, взамен на это?
— Но ты полюбила мою смертность прежде меня, — в его словах звучит горечь.
Лутиэн встаёт, пересекая разделявший их участок дощатого пола. Ее присутствие рядом всегда приносило тишь и покой, и сейчас тень этого покоя тоже падает на него. Но тень эта отдает холодом.
— Я — не мать моя Мелиан, чтобы знать, что было бы, а моя мать теперь молчит и не скажет ничего. Будь ты бессмертным эльфом — должно быть, я бы не полюбила тебя. Но ты — не эльф. — Она касается ладонью его руки — той, что осталась искалечена навсегда, даже после возвращения к жизни. — Разве тебя когда-то это тревожило?
И что он мог бы сказать на это? Что людское племя всегда тосковало, тайно или явно, о том уделе, которого им не дано? Точно так же, как некоторые эльфы, выходит, тоскуют по уделу смертному. И каждый, верно, смотрит на судьбу другого, как сквозь толщу воды: не видя и не ведая всего целиком.
Он качает головой. Только просится с губ неуместное: почему?.. Почему ей обязательно — только с ним?
Ведь кажется — как только она получила в дар судьбу смертных, она могла бы и достинуть цели. Сама. Не ожидая никого.
— Там, за гранью, — медленно говорит она, — за вратами этого мира, есть узкий путь, который я смогу пройти лишь за тобой, след в след. Моё тело меняется, и жизнь утекает из него быстрее, чем это дано любому из эльфов, но я властна над ним, как и прежде, и оно — не смертное само по себе. Оно не износится само собой, и не выпустит душу.
— Но отчего ты… отчего ты веришь, что всё будет для тебя именно так? — всё же находит он в себе силы спросить.
— Потому что он, Финрод, верил в это достаточно, чтобы умереть за эту веру, даже зная, что ему не дано освободиться самому, — серьезно говорит она, и ее глаза вспыхивают на мгновение тем самым светом, которому не должно быть места в простом жилище людей.
— Но это не должно случиться непремено теперь, — возражает он.
— А отчего бы и не теперь? Наш сын вырос по меркам смертных, ты сам говорил о том, и не будет так сильно тосковать по нам, как было бы раньше. — Она пожимает плечами с тем же легким изяществом, что всегда. — Но я понимаю, что не след быть нетерпеливой, и готова еще помедлить, пока ты не скажешь — пора. Пока не наступит время подготовиться. Тебе ведь такое должно быть ведомо лучше. Правда?
Ему кажется — когда наступит час, она так же деловито допрядёт и снимет пряжу с веретена, обрезав нить с легким щелчком ножниц.
— Быть может… быть может, какой-то знак подскажет час. Так… бывает в наших сказках. — Его голос звучит хрипло, но она словно не замечает того.
— Знак, — она чуть хмурит брови, задумавшись. — Я не слышала о таком, но откуда бы мне знать сказания смертных? Хорошо, — она улыбается ему утешительной, ласковой улыбкой — от которой отчего-то хочется вздрогнуть, будто бы он видит перед собой оскал бешеного волка. — Мы подождем. Не тревожься больше, муж мой. Я ведь всегда говорила тебе: я выбрала удел смертных. И ни за что не откажусь уже от него — как и от тебя.

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Мирный феаноринг - Второй раунд

[Мирный феаноринг]

Название: Гобелен
Задание: «Свет в конце тоннеля»
Размер: мини, 1278 слов
Категория: джен, можно увидеть намеки на фем
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Мириэль Сэриндэ, Теодвин дочь Тенгеля
Краткое содержание: Теодвин пытается закончить последнюю свою работу, прежде чем умрет. Ей помогает призрак, которого видит лишь она одна.
Примечание: оригинал — The Tapestry, Zdenka

Теодвин знает: она скоро умрет. Ее служанки и приближенные уговаривают ее не вставать с постели, поберечь оставшиеся силы. Она выслушивает их слова молча. Но, когда они уходят, она проходит неверными шагами в свои покои, тяжело опускается на скамью и принимается сновать челноком с лихорадочной спешкой.
У Теодвин остается еще одно неоконченное дело. В свой гобелен она вплетает не только нити. С каждым движением челнока она напевает старые заклинания, что передавались из поколения в поколение, защитные обереги для ее сына и дочери — они ведь так юны, но уже остаются без отца и матери. Она повторяет слова и вплетает их в ткань: заклятия против неудачи, и болезни, и хромоты у лошадей; обереги для руки и головы, для глаза и уха, для каждого члена их. Ее голос срывается и руки дрожат, но она не сдается до самого конца. Теодвин думает о воинах, верных клятве, что падают вокруг своего короля один за другим, не прекращая песню и поднимая свои мечи в последней битве. «Лишь крепче становится воля, отважнее — сердце, выше — дух, если сила наша умаляется». Она тоже дочь королей, наследница дев-щитоносиц и доблестных воинов.
На ее гобелене изображен Эорл, первый владыка Рохана, рядом с Феларофом, отцом коней. Между ними — любовь и доверие, и это отчетливо видно — в теплой улыбке Эорла, в том, как жеребец прижимается носом к ладони своего всадника. Золотисто-желтые волосы Эорла и белая грива и хвост коня бьются по ветру, и тот же ветер гонит волнами зеленые травы поля, на котором они стоят. Теодвин выбрала именно этот сюжет для своих детей, ибо она желает им силы и стремительности, желает, чтобы они обрели дружбу в нужде и любовь, что преодолеет любые горести.
Как бы ни упрекала ее целительница, Теодвин знает, что поступает правильно, заканчивая гобелен. Она видит духа, призрачную женщину — возможно, вызванную ее заклинаниями, — которая остается с ней рядом и улыбается, глядя на ее работу. Должно быть, она в самом деле дух, ведь никто другой не видит ее. Вначале Теодвин замечает ее только краем глаза, мгновенными проблесками, которые исчезают, стоит повернуть голову. По мере того, как силы Теодвин угасают, она становится всё яснее, и теперь Теодвин уже четко видит ее: женщина такой красоты, какой не бывает на земле, с сияющими мягким светом глазами. Ее волосы — цвета серебра, не седые, как у старух, но с блеском полированного металла — свободно спадают по спине. Ее движения — быстрые, изящные и уверенные; на ее лице отражается одновременно нежность и гордость. Ее ясный взгляд придает Теодвин отваги, словно обе они — воины, сражающиеся рядом в битве.
Но ее жизнь угасает слишком быстро. Одной лишь воли Теодвин недостаточно, чтобы отогнать болезнь от ее тела. Ее мучает кашель; хотя она старается удержать челнок, но он падает из рук. Она сжимает раму станка побелевшими пальцами.
Рядом с собой она чувствует движение. Теодвин пытается поднять голову: рядом с ней стоит среброволосая женщина-дух. Она смотрит на Теодвин сияющим, яростным взглядом, и Теодвин понимает, что ее возмущает это положение — то, что она должна умереть, не окончив работу. Теодвин хочет сказать, что ей жаль, но ей никак не хватает дыхания.
Затем дух наклоняется к ней и берет лицо Теодвин в свои ладони. Теодвин успевает удивиться на мгновение, прежде чем дух склоняется еще ближе и касается губ Теодвин поцелуем. Теодвин чувствует, как новые силы вливаются в нее. Наконец, дух отстраняется, хотя ее рука задерживается еще недолго на волосах Теодвин. Она делает шаг назад, предоставляя Теодвин возможность снова взяться за челнок.
Теодвин касается собственных губ, поражаясь сладостному ощущению после столь долгого времени боли и слабости. Но у нее нет времени задумываться над этим. В последний раз она дышала так свободно, чувствовала такую живость в теле уже много месяцев назад. Ей дарован великий дар, и она не потратит его впустую.
Под одобрительным взглядом духа она подбирает челнок и принимается за работу. Ее голос теперь не дрожит, и она поет строки заклинаний, вплетая чары в узор нитей. На гобелене поле зеленой травы под ногами коня и всадника всё растет. Среди зелени разбросаны белые звездочки цветов симбельмейна — знак памяти, знак цены, что платят за королевскую славу.
И, наконец, работа закончена. Теодвин чувствует, как ее силы иссякают; кому-то другому придется снять гобелен с рамы и подвязать края нитей. Ее тело кажется слишком тяжелым, чтобы двигаться, но среброволосая женщина-дух подходит к ней и берет ее за руку. На мгновение у нее кружится голова, а потом она оказывается в каком-то совсем ином месте.
Теодвин стоит в просторном каменном зале. Стены его покрыты гобеленами — повсюду, насколько может видеть глаз. Кроме них двоих, здесь больше нет никого, и она недоумевает — где же все люди, что должны жить в этих покоях; но, когда ее глаза привыкают к темноте, она различае смутные тени мужчин и женщин, вспыхивающие мгновенными проблесками серебра, точно блики в ручье.
— Что это за место? — выдыхает Теодвин. — Это твое королевство?
Дух качает головой.
— Мое имя — Мириэль, — говорит она. — Я была королевой прежде моей смери, но теперь я служу Госпоже Плетельщице, что ткет прошлое, настоящее и будущее. Это — залы ее супруга, что наздирает за Чертогами Мертвых. У меня нет власти над твоей судьбой, — добавляет она с сожалением, — иначе я попросила бы тебя остаться со мной. Не позволено мне и знать, что ждет Пришедших Следом после смерти. Но прежде, чем ты уйдешь, я хочу показать тебе кое-что. В этих чертогах все времена — одно. Смотри.
Она подводит Теодвин к паре гобеленов, ярче и полноцветней, чем все, что она видела прежде; она замечает, что оба сотканы одной и той же рукой. На обоих изображены сцены войны. Каким-то образом она понимает, что это — разные части одной и той же битвы.
На одной стороне стоит ее дочь Эовин, уже взрослая женщина; она одета в боевое облачение всадника, хотя ее длинные волосы рассыпались по плечам. В руке она держит блестящий меч; на ее лице — отчаяние и отвага. Она наносит удар некоему порождению мрака, и оно рассыпается перед ней в прах, поверженное.
На другой стороне — Эомер, ее сын; он подбрасывает меч в воздух, и лицо его озарено великой радостью. Теодвин почти что слышит его торжествующий крик. Она узнаёт белые стены Мундбурга за его спиной. Теодвин чувствует, как слезы подступают к глазам, и ее сердце наполняется нежданной надеждой.
— Они будут жить, — негромко произносит Мириэль, — и они одержат победу над великим злом. Иди же туда, куда должна идти, и не бойся за них.
Теодвин оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть в ясные глаза Мириэль.
— Благодарю тебя, — говорит она, — за то, что ты сделала для меня, и за эти вести о моих детях.
Мириэль склоняется ближе, и Теодвин делает шаг ей навстречу. Их губы соприкасаются вновь, а потом Мириэль отпускает ее руку.
Позже служанки находят ее согнувшейся над ткацким станком. Когда они спешат поднять ее, то обнаруживают, что она уже не дышит, и широко раскрытые ее глаза не видят. Но губы Теодвин улыбаются, словно она напоследок увидела нечто прекрасное и удивительное.


Название: Сплетающая нити
Задание: «Свет в конце тоннеля»
Размер: тумблер-коллаж, 600x600px
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Мириэль Сэриндэ

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

А может быть и эльф - Второй раунд

[А может быть и эльф]

Название: В далёком лесу
Задание: "Спору нет, если ищешь, то всегда что-нибудь найдешь

..."

, но совсем не обязательно то, что искал" (Дж.Р.Р. Толкиен, "Хоббит").
Размер: 1064 слова
Жанр/категория: джен; флафф, повседневность
Рейтинг: G
Предупреждение: персонаж из кинона; возможны альтернативная география и альтернативный таймлайн
Примечание: возможно AU; Тауриэль не была влюблена в Кили; присутствует отсылка к первой встрече Мерри и Пиппина с Фангорном

Наверное, Тауриэль и сама не знала, куда направляется, а главное, зачем ей нужно это путешествие. Конечно, ей хотелось побывать в очистившихся от Тьмы краях, о чём она и сказала любопытствующим знакомым и, разумеется, Владыке Трандуилу, словно пытаясь искупить свои прошлые промахи. Тот же, внимательно посмотрев на Тауриэль, лишь кивнул и пожелал удачи в пути, не уговаривая остаться, но и не выпроваживая строптивую подданную из владений. Уже за пределами Зеленолесья Тауриэль пришло на ум, что Владыка, быть может, подумал, что она направилась в Итилиэн к Леголасу, чтобы попросить прощения, а затем, когда настанет срок, уйдёт с ним за Море.

Но ни в Итилиэн, ни за Море Тауриэль не собиралась. Ей лишь хотелось взглянуть на дальние края, откуда ушла Тень, увидеть, как те пока невиданные земли исцеляются от её влияния и помочь их излечению, насколько сможет. Тауриэль почему-то решила, что способна на это. И она надеялась встретить в тех далёких лесах какое-нибудь эльфийское племя. Насколько Тауриэль знала, многие эльфы, не пожелавшие отправляться за Море, ушли на восток и затерялись там. Но не исказились же они под влиянием Врага! Быть может, в тех далёких лесах, до которых она ещё не дошла, есть государство эльфов, которым правит владыка, быть может, чем-то напоминающий Трандуила.

Так думала Тауриэль, отдаляясь от Зеленолесья всё дальше. Пару раз, проходя мимо рек, она слышала крики чаек и даже видела их, вьющихся над речными волнами, но почему-то они не пробудили в ней тяги к Морю и той прекрасной земле, что лежала за ним. Тауриэль это удивило, но почему-то не расстроило. Рассудив, что, наверное, причиной этого её юный возраст, она продолжила путь к неведомым прекрасным лесам, рощам, на листьях которых играют отблески жаркого тамошнего солнца, к огромным бабочкам и ярким птицам, рассказы о которых она слышала от попадавшихся на пути. По их словам, те птички, что водились в лесах, напоминали ожившие драгоценные камни. Тауриэль, вспомнив Кили, улыбнулась и подумала, что, доживи он до этой поры и отправься в путешествие с подругой, обязательно захотел бы сотворить скульптуры этих птиц из самых красивых камней, что ему бы удалось добыть. Но Кили погиб, а сама Тауриэль не была обучена искусству ювелира. Всё дальше уходила она в края, некогда лежавшие под властью Врага, всё сильнее ждала она чуда. Ничто не мешало эльфийке в её путешествии.

Наконец, Тауриэль дошла до леса и огляделась. Каким прекрасным был этот лес, освобождённый от Тени, каким необычным, невиданным и пока загадочным для Тауриэли! В родном Зеленолесье краски не были настолько яркими, волшебными и непривычными! Может потому, что здесь ей всё было в новинку, но Тауриэль казалось, что там, откуда она ушла, не было не только таких листьев, цветов, насекомых и запахов, но и таких оттенков, таких звуков и такого света. В восторге Тауриэль оглядывала место, куда попала. Где жить эльфам, ушедшим искать свой путь в дальних землях, как не в прекрасном лесу, среди этих высоких деревьев с яркими плодами, рядом с диковинными зверями и птицами, распевающими свои дивные песни!

— Как красиво! — с чувством сказала она, даже не заметив, что произнесла это вслух, не опасаясь, что может подвергнуться неизвестной опасности. — Ах, как же тут красиво! Я и не думала, что эти дальние леса настолько прекрасны!

— Как давно не слышала я голос эльфа! — услышала Тауриэль откуда-то из-за спины странный голос, напомнивший ей шелест весенней листвы. — Я думала, вы покинули этот берег и ушли за Море, как некогда, в давние времена, которых не помнит никто, почти никто! Эльфы говорили с нами, тогда эльфы говорили со всем и всеми, а теперь вас нет в этих краях, а те, кто были здесь, не желали слушать меня и говорить со мной, они шли мимо, кто на запад, кто на восток, кто куда, не смотря на деревья, не вдыхая аромат цветов, не вглядываясь ни во что. Все они шли мимо, — в странном голосе послышалась печаль. — Эльфы шли мимо и люди шли мимо, торопясь по своим делам. Но давно здест не было ни эльфов, ни людей. А ты остановилась и ты увидела красоту леса, ту, что сохранилась, несмотря на тень, время и многое, многое, что мне довелось увидеть за годы, что я здесь и отдала ей должное. Обернись же, эльф, я взгляну в твоё лицо.

Удивлённая Тауриэль выполнила просьбу и обнаружила, что к ней склонилась высокая, гибкая фигура, напомнившая некое ещё невиданное ей дерево. Волосы существа были того же цвета, что колосья на полях эдайн, когда их подёрнет заморозком, а то ли одежда, то ли кожа существа походила на кору немолодого дерева. Тауриэль слышала об энтах, хоть и не видела их и сразу смекнула, что говорящее с ней существо — энт. Вернее, энтица. Или энтка?

— Приветствую тебя, — дрогнувшим от неожиданности голосом сказала ей Тауриэль. — В тех краях, откуда я родом, вашего племени нет. Мужи энтов, насколько известно, живут в лесу Фангорн, тоскуя о своих жёнах, о которых говорят, что их погубил Враг. И вот я вижу тебя, — и замолкла, не зная, что добавить.

— Хммм, — пробормотала её собеседница. — Да, наши мужья остались там, не желая покидать знакомые леса, а мы двинулись дальше, дальше… Наши сады погибли, войска уничтожали их, чтобы уничтожить, рубили, жгли, жгли вместе с землёй, не оставив ни былинки, ни травинки, губя деревья, цветы, траву. Многие из моего племени не смогли оставить сады, которые так любили и холили, и погибли вместе с ними. Не знаю, где осели те из нас, кому удалось спастись и что они делают сейчас. Может, обернулись ко злу и сейчас служат тени? Кто знает, — и печально вздохнула.

— Тень повержена, — тихо сказала Тауриэль, не сводя с собеседницы взгляда. — Думаю, многое случилось с той поры, пока ты здесь живёшь, — и прикусила было язык, поняв, что сказанное могло прозвучать оскорбительно.

Но энтица не обиделась. Во всяком случае, так показалось Тауриэли.
— Так расскажи, что же случилось в ваших землях, — сказала она и протянула эльфийке руку, покрытую тёмной кожей, во всяком случае, Тауриэль решила, что это кожа, а не одеяние собеседницы. — О садах, деревьях, полях, лесах. Подробно, не торопясь. О людях, об эльфах, может, ещё о каких племенах, что мне не довелось увидеть. О том, что творится там, в краях, где я жила раньше. Ты права, я долго, слишком долго была здесь, оплакивая сады и всё, что не вернуть. Ах, сады, наши сады! Никогда не забуду цветение яблонь и вишен, ароматы, что царили там весной, яркие плоды осенью. Но этого нет, о тех садах остались лишь воспоминания и те скоро уйдут вместе с нами, навсегда уйдут, — и вздохнула, словно ещё раз прощаясь с теми давно погибшими садами.
— Расскажу, — Тауриэль, наконец взяв энтицу за руку, кивнула. — Расскажу всё, что знаю, — и, подумав, добавила, — не спеша.

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Ilwen - Второй раунд

[Ilwen]

Название: Сладкая парочка
Задание: Сладкая парочка
Размер: 7128 слов
Жанр/категория: Драма, юмор, гет, экшен, детектив
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Пиппин Тук, Бергиль, Фарамир, ОМП/ОЖП
Примечание: Постканон ВК, все события выдуманы автором. Простите великодушно за размер и большое количество разговоров! Но меньше не вышло

- Ого, ну и вымахал он у тебя, - Пиппин, выждав, когда за гостем закроется дверь, взял из вазочки еще одно печенье, с удовольствием им захрустел.

- Да уж, он ведь уже постарше, чем был я, когда мы встретились, - Бергиль наполнил вином две опустевшие чаши на столе. – Пятнадцать ранней весной исполнилось.

- А я иногда забываю, какие вы, Верзилы… верзилы, - Пиппин улыбнулся. – О, прости, что я вас так называю, привычка.

- Ничего-ничего, - Бергиль улыбнулся в ответ. – Нет обиды слышать такое от друга.

- А остальные ваши где? – спросил Пиппин. – Я-то думал, приеду, со всеми повидаюсь… с отцом твоим.

- Да, не очень хорошо получилось, - Бергиль поморщился. – Ты же знаешь, отец оставил службу. И как нарочно, мама снова стала кашлять…

- О, что с ней? – встревожено спросил Пиппин. – Надеюсь, ничего серьезного?

- Я тоже надеюсь, - Бергиль помрачнел. – Все-таки война не прошла бесследно, пусть у нас никто и не погиб. Мама тогда ведь уехала из города, жилья в Лоссарнахе для всех не хватало, жили чуть не в сараях… Она тогда сильно простудилась, потом, вроде, выздоровела, но возраст берет свое. Целители посоветовали ехать еще южнее, к морю. Отец, конечно, с ней поехал. И моя Альквен поехала с нашей младшей. Мол, малышке тоже хорошо бы у моря пожить. Но я знаю, она хочет маме помочь, а та только рукой машет: «Все у меня хорошо, не беспокойтесь, справлюсь». Но лишняя помощь не помешает, тем более, Альквен у целителей училась, травница хорошая, много в этом понимает. А мы вот с Ворондилем остались. Я – понятно почему, все же Начальнику Стражи Наместника просто так не уехать. Ты только не думай, что я хвастаю… - Пиппин только махнул рукой на это замечание и Бергиль продолжил: - А Ворондиль хотел обучение у ламбенголмор закончить… хотя у него не только эта причина, - Бергиль вдруг замолчал, нахмурился. – А, ладно, не бери в голову, это все наши дела.

Пиппин только поднял брови, но допытываться у друга ничего не стал. Захочет, расскажет сам или по-другому как все прояснится.

Печенье в вазочке все-таки кончилось, примолкла и беседа. Бергиль о чем-то задумался, хмурился, постукивал пальцами по столу. Пиппин посмотрел на него и сказал:

- Может, прогуляемся?

- А? – Бергиль вздрогнул, очнувшись от мыслей. – Д-да, можно бы. Если ты не устал с дороги.

- Если и устал, то уже отдохнул, - хмыкнул Пиппин. – Постели у тебя мягкие, еда хорошая, - он хотел добавить «только маловато», но сдержался. – Вообще, я хотел посмотреть, какие сады тут наш Леголас развел. Покажешь?

- Конечно! – Бергиль улыбнулся, от хмурости и следа не осталось. – Уж где и отдыхать душой, то в наших садах. Говорят, похоже на сам Лориэн. О, да ведь ты был там? Вот и скажешь, правду ли говорят…

Они вышли из дому, прихватив с собой еще бутылку вина и корзинку с провизией. Начальник Стражи Наместника жил рядом с домом самого Наместника, а сам Наместник жил рядом с итилиенскими садами, так что далеко им идти не пришлось. На самом деле Пиппин, конечно, побывал в Лориэне, а вот Итилиэна до нынешней поездки не видел. И только удивленно глазел вокруг, вдыхая всей грудью воздух.

- О, Бергиль, знаешь… и правда, похоже, - он вгляделся в просвет между деревьями. – Да ведь там маллорны!

- Они самые, - довольно кивнул Бергиль. – Не сразу прижились, правда, кое-какие саженцы погибли, особенно те, что росли ближе к горам. Но все же растут. Госпожа Эовин и эльфы за ними ухаживают особо, берегут…

Пиппин еще раз потянул носом воздух, полный ароматами цветущих садов. Стоял месяц цветов, лотэссе, лучший месяц в году, чтобы гулять по садам и лесам. И не одни они так думали.

- О, смотри-ка, - Пиппин указал в глубину рощи молодых маллорнов. – Кажется, твой Ворондиль и с ним еще кто-то… Девушка, похоже…

Улыбка Бергиля при этих словах исчезла. Он посмотрел, куда указывал хоббит, и снова нахмурился.

- Да уж, они, - и отвернулся, будто не хотел исподтишка смотреть на сына. Пиппин отвернулся тоже, нечего пугать влюбленную парочку.

- Ага, вот это-то и есть причина, - усмехнулся он, - а не какие-то там… ламбен… мамбен…

- Ничего ты не понимаешь, - вздохнул Бергиль, беря Пиппина за рукав и уводя в сторону. – А, ладно, - махнул он рукой, когда они отошли на такое расстояние, чтобы не видеть юношу и девушку, - расскажу тебе, все равно ты уже видел. Эта «причина» - ни кто иная, как младшая дочь Наместника. Эдгита ее зовут. Ей пятнадцать, как и Ворондилю.

- Ах, вот оно что… - протянул Пиппин. – Высоко твой Ворондиль летает, - он опять усмехнулся.

- Высоко, - мрачно подтвердил Бергиль.

– Правда, я мало знаю про дочь Наместника, - продолжал Пиппин. - Сына в Минас-Тирите видел в прошлый раз, а вот дочь…

- Она мало показывается, - сказал Бергиль и замолчал, будто не желая говорить дальше. Пиппин только взглянул на него, но допытываться не стал. В конце концов, не стоит вмешиваться в семейные дела друга, пока тот сам не попросит. И Пиппин стал рассказывать о своей семье, о сыне Фарамире, который скоро женится на дочке Сэма Гэмджи, Златовласке, о жене и дочерях, о видах на урожай в этом году…

Бергиль охотно поддержал разговор не только о жене и детях Пиппина, но даже о видах на урожай, чем окончательно убедил хоббита, что о его собственном сыне и дочери Наместника, похоже, даже упоминать не стоит. Пиппин про себя улыбнулся, но больше этой темы не поднимал. Так они гуляли, пока не прозвенел колокол на одной из башен, отмечая полдень. Тогда Пиппин вспомнил об обеде, а Бергиль вновь повел его домой, где и угостил основательнее, чем за завтраком. После обеда Начальника Стражи призвали его обязанности, а Пиппин решил передохнуть.

Но, похоже, он слишком хорошо выспался ночью. Спать совсем не хотелось, сидеть в комнате одному – тоже, и Пиппин решил выйти и вновь погулять. Дом у Бергиля был большой, двухэтажный, и Пиппин не сразу понял, как выйти наружу. Как назло, никто из домочадцев не попадался ему навстречу. В конце концов, Пиппин решился заглянуть в одну из дверей, которая была полуоткрыта.

Это оказалась небольшая светлая, отделанная деревом комната, со столом и креслами. У одной из стен стоял шкаф с книгами и свитками. Их было очень много на взгляд Пиппина, не меньше двух десятков, а то и трех. Сначала он решил, что комната пуста, затем увидел Ворондиля, который сидел в одном из кресел с книгой в руках.

- Прости, что я без стука, - сказал Пиппин, - я тут немного заблудился…

Ворондиль вздрогнул, казалось, книга поглотила его целиком. Он посмотрел на Пиппина с легким испугом, как будто не сразу его вспомнил. Затем встал навстречу гостю.

- Ничего, мастер Перегрин, - сказал он, - это я, пожалуй, должен просить у вас прощения, что не развлекаю гостя, а занимаюсь своими делами. Отец поручил мне позаботиться о вас в его отсутствие. Но я думал, вы спите…

- Не спится что-то, - сказал Пиппин, - хотел выйти в сад, да не смог. Проводишь?

- Конечно! – Ворондиль быстро шагнул к нему. – Идемте!

Они выбрались из дома и вновь попали в напоенный весенними ароматами итилиенский сад. Стояла солнечная погода, ветер был слабый, он приятно овевал лицо, заставляя забыть о прошедшей холодной зиме.

Ворондиль спросил гостя, составить ли тому компанию, и Пиппин согласился. Хоббиты не любят долго молчать, и вскоре они уже разговаривали, как давние приятели. Ворондиль старался узнать побольше о стране таинственных периан, и Пиппин охотно рассказывал о родине, то и дело посмеиваясь над диковинными представлениями Ворондиля о таких далеких землях.

- А скажите, мастер Перегрин, - спросил Ворондиль после часа гуляния по саду, - в вашей стране… есть хорошие целители?

- Целители? – Пиппин поднял бровь, вопрос был какой-то… неожиданный. – Ну… травницы есть, а как же, повитухи опять же, без них никуда… Да у нас болеют не так много, особенно последнее время. Но не сказал бы, что травницы наши так уж много знают и умеют. Это больше к эльфам надо. Вот они Фродо, например, вылечили, когда его назгул ранил! Только все равно Фродо уплыл…

- Ну да, - Ворондиль сник, от его оживленности не осталось и следа. – Эльфы, конечно… Но я не знаю… Просто думал, что в дальних странах много всякого чудесного, вот из вашей страны, например, вышли великие герои, я и подумал, что там и всякие мастера могут быть, целители, к примеру.

Пиппин только фыркнул. Видел бы Ворондиль их страну «великих героев»! Нет, Шир – странах хорошая, лучше других, он ее ни на какую другую не променяет, только вот не великая ни разу. Да величие хоббитам и ни к чему. От него одни заботы да тревоги.

- Да и не только эльфы – хорошие целители, - вернулся к вопросу Ворондиля хоббит. – А король Арагорн, он-то ведь может вылечить чуть не умирающего! А ты ищешь лекаря у хоббитов.

- Нет, тут точно не получится, - замотал головой Ворондиль. – И Король здесь не поможет. Она об этом мне говорила.

- Она? – переспросил Пиппин. – А, наверное, ты о бабушке своей?

- Да… о бабушке, - Ворондиль как-то странно посмотрел на хоббита и тут прозвенел колокол на башне, отмечая четвертый час пополудни. Ворондиль вздрогнул и спохватился:

- Ох, мастер Перегрин, уже так поздно! Меня ждут! Но… - он умоляюще посмотрел на Пиппина, - вы же не против, если я уйду?

- Нет, - только пожал плечами Пиппин. – Иди, конечно. Только проводи меня обратно, я еще не все у вас запомнил. И, если можно, попроси кого-нибудь принести мне в комнату перекусить. Я что-то проголодался.

- Конечно! – Ворондиль просиял от такой покладистости гостя и повел его обратно к дому. Он шел так быстро, что Пиппин еле поспевал за ним, вспоминая путь с орками тридцателетней давности. Ворондиль бежал не хуже проклятого Углука.

Но, в отличие от недоброй памяти Углука, Ворондиль хорошо позаботился о госте, проводил его до самой комнаты и кликнул слугу, приказывая подать плотный обед. К обеду полагалось вино, от которого Пиппина так разморило, что он все же заснул.

Когда хоббит проснулся, уже стемнело. Дни стояли длинные, так что это означало поздний вечер. Пиппин потянулся и встал, походил по комнате, потом выглянул в коридор и увидел приближающегося Бергиля.

- О, вот и хорошо! – сказал Бергиль с улыбкой. – А я хотел позвать тебя вниз, на ужин. Если ты готов.

- К ужину хоббит готов всегда! – Пиппин подмигнул старому приятелю. – Но я еще умоюсь.

Скоро они спустились вниз, и Пиппин отдал должное мясному рагу, свежей капусте и маринованной редьке. Бергиль ел мало, да и говорил тоже и был задумчив, если не сказать – мрачен.

- Что с тобой такое? – спросил, наконец, Пиппин. – На тебе лица нет и утром ты, вроде, был куда веселее.

- Да вот огорошили сегодня, - вздохнул Бергиль. – Я… - он умолк, потом махнул рукой. – А, ладно, не думаю, что от тебя это нужно скрывать. Ты товарищ надежный, я это давно уже понял. И хоббиты не любят темных дел.

- А что, тут у вас какие-то темные дела творятся? – удивился Пиппин. – Я-то думал, у короля Элессара в королевстве тишь да гладь, особенно, когда последних мятежных харадрим замирили. Да и вастаки уже давно успокоились.

- Вастаки, может, и успокоились, - сказал Бергиль, - а вот у нас здесь забеспокоились. Уж и не знаю, в чем дело, вроде, и мелочи, а все вместе смотрится… нехорошо смотрится. Сначала просто ветки в садах ломали. Не просто таскали яблоки, да и нету еще никаких яблок, цветы одни, а сами ветки ломали, обдирали листья. Потом кошек и собак стали находить. Задушенных. Потом какие-то разговоры странные по трактирам пошли. Мол, не так плохо в Мордоре и жилось, и вообще, там были законы и справедливость для всех, а не так, чтобы один всю жизнь горбатится, а другой на золоте спит… И дерутся в трактирах, иногда чуть не до смерти. Cегодня опять драка была, кое-кого и уносили.

- Ну, - пожал плечами Пиппин, - недовольные всегда находятся, а пьяные, бывает, дерутся. Хотя когда я был тут прошлый раз, ничего такого не слышал… Да и в Минас-Тирите спокойно, я ведь только что оттуда.

- Вот-вот, было спокойно, разве что случайные драки иногда. Но в последнее время этого многовато стало. Еще эти выходки жестокие, о которых я говорил. Как бы и до людей не дошло…

- Фарамир об этом знает? – спросил Пиппин.

- Разумеется! Кому и знать, как не Наместнику! – Бергиль прищурился. – Или ты что, думаешь, мы от него скрываем?

- Ничего я не думаю, - немного обидился Пиппин.

- Ладно, не бери в голову, не твоя это забота, - сказал Бергиль, примирительно хлопая хоббита по плечу. – Спать пора.

***

На следующий день Пиппин был приглашен к Наместнику Фарамиру. Во дворце Наместника (довольно скромном, надо сказать) намечался праздник Весенних Цветов, который проходил, по большей части, не под крышей, а на улице, под цветущими яблонями и вишнями. Слуги вынесли столы, уставили их блюдами и напитками, музыканты сели на поляне, играя тихие светлые мелодии, которые не мешали разговаривать, а гости ели и пили, ходили и танцевали, пели и смеялись.

Пиппин был приглашен за стол к самому Наместнику, как один из Четверых Героев (как называли Фродо и его товарищей в Гондоре). На него поглядывали с любопытством, особенно молодые юноши и девушки, впрочем, Пиппин не больно смущался, привык к вниманию даже в Шире. Все-таки тан, хоть это и не король, личность публичная. А если этот тан еще и уезжал в какие-то дальние страны, и потом выгонял с родной земли незваных пришельцев…

Так что, даже под любопытными взглядами, Пиппин вволю ел и пил, смеялся и даже немного пел. И, конечно, разговаривал, по большей части с самим Фарамиром. Рассказывал ему про его тезку, Фарамира Тука. Фарамир смеялся забавным историям друга, в свою очередь говоря кое-что и про свою семью. Правда, его рассказы были куда более сдержанными, чем у Пиппина. Потом Фарамир встал из-за стола, разговаривая с другими своими друзьями и приближенными, и Пиппин на какое-то время остался без собеседника. Госпожа Эовин тоже встала, разговаривая с дамами, сына Фарамира и Эовин, Эльборона, вообще на празднике не было, он уехал в Минас-Тирит (поговаривали о его скорой свадьбе). Пиппин еще раз воздал должное жаркому (после чего пришлось расстегнуть все пуговицы жилета) и огляделся.

Тут он и приметил девушку, севшую к их столу, совсем ему незнакомую или, скорее, полузнакомую. Девушка была красива, черные, блестящие волосы, прихваченные драгоценной сеткой в прическу, яркие серые глаза, белая кожа. Она почти не ела, пригубила бокал вина и отставила его в сторону. И вообще, еда и вино ее, кажется, вовсе не интересовали, она сидела, полуотвернувшись, слегка вытягивая шею, будто ища кого-то. Одета она была богато, но скромно, и была вся закутана в ткань, не считая лица. На руках были перчатки, хотя весна в Итилиэне совсем не была холодной, и ни на одной женщине Пиппин перчаток не заметил.

Тут к девушке подошел Ворондиль и она вся встрепенулась, встала ему навстречу. И тогда Пиппин ее, наконец, узнал.

«Эге», - подумал он, слегка щурясь в подступающих сумерках, - «а вот и таинственная затворница, наместникова дочка! А красивая бы из них вышла парочка!»

***

Бергиль, которого от праздника оторвали служебные дела, вернулся только утром и был мрачнее тучи. Пиппин как раз заканчивал завтрак, когда Бергиль вошел в столовую.

Он сел на один из стульев, тяжело оперся о стол. Сначала смотрел куда-то в сторону, потом перевел взгляд на Пиппина, но все молчал. Слуга поднес ему столовый прибор, но Бергиль только махнул на него рукой, приказывая уходить. За слугой затворилась дверь, Пиппин дожевывал кусок бекона, ожидая от Бергиля новостей. Но, похоже, с таким же успехом можно было ждать начала разговора от его коня, и Пиппин решил заговорить сам.

- Что, - спросил он, оставив пока на тарелке соблазнительный кусочек яичницы, - опять драка?

- Опять, - только и ответил Бергиль и снова замолчал.

- Неужели убили кого-нибудь? – встревожился Пиппин.

- Нет, - снова повисло молчание, тяжелое, как предгрозовая туча.

- Так, э-э-э… что же? – не выдержал, наконец, Пиппин. – Если никого не убили, то что такого случилось? Нет, я понимаю, драка – это не больно-то хорошо, но на тебе же лица нет! Что там было?

- Ладно, - Бергиль махнул рукой. – Расскажу. Только с одним условием. Но… - он стиснул край столешницы, - даже не знаю, могу ли я этого требовать! Мне нужно, чтобы ты сохранил все в тайне. По крайней мере, пока. Но ты ведь присягу Наместнику давал.

- И ты давал, - сказал Пиппин, и лицо Бергиля исказилось, будто от боли. – Слушай, но нельзя же так! – Пиппин даже вскочил со стула, забыв о завтраке окончательно, и стал расхаживать по комнате. – Я тебя давно знаю, в то, что ты против Наместника пойдешь хоть в чем-то, не верю ни капли, но при этом ты сейчас говоришь так, будто именно это и задумал! Так нельзя, Бергиль, никак нельзя. Ты так выглядишь, что я боюсь. Боюсь, что ты бед наворотишь.

- Я не могу никого просить о помощи, - сказал Бергиль, - но и сам решить ничего не могу. Потому что меня это касается больше, чем прочих.

- Так, - сказал Пиппин, подойдя к другу и глядя ему прямо в глаза, - давай договоримся. Ты мне все расскажешь, и если это не несет вреда Гондору, Королю или Наместнику, то я сохраню все в тайне. Если же нет… слушай, я не верю, что ты сохранишь тайну, которая несет им вред!

Плечи Бергиля поникли.

- Я не знаю, - сказал он тихо. – Я не могу точно знать. Я много лет служу Гондору и никогда мне не было так трудно. Даже когда мы рушили Минас Моргул, а там было полно всякой пакости. А здесь… ну слова. Ну даже и драка. Но такое открылось…

- Да что открылось-то? – Пиппин сжал плечо Бергиля. – Ну?

- Ладно, - повторил Бергиль. – Решай сам, сохранить это в тайне или нет. Тебе я могу довериться, ведь я знаю тебя с детства, да и ты меньше всех нас можешь быть в это все замешан, ты ведь не живешь здесь.

- Итак, - начал он рассказывать, - как я и говорил, снова была драка. Началось все просто со слов. Некий человек… молодой, черноволосый, не особо примечательный, разве что кожа у него была какая-то бледная, это все отметили, так вот, этот человек зашел в трактир. Заказал кружечку, да подсел к компании подвыпивших мастеровых. Те его гнать не стали. А он слово за слово, да подвел разговор к Войне Кольца. И начал он такое говорить, что вот были бы машины, как в Мордоре, которые работали за людей, а людям оставалось бы только есть сладко, да спать долго. И еще, что люди, может, стали бы дольше жить или вообще бессмертие обрели…

- Ого, - сказал Пиппин, поднимая бровь, - старая история…

- Старая история да заново началась, - ответил Бергиль и продолжал: - И слушали его сначала не то чтобы совсем благосклонно, но не обрывали и даже не особо спорили. Как бы «ври-ври, рассказывай занятное, все равно все это сказочки». Но тут он еще и про другое начал. Мол, зря Минас-Тирит не сдали, столько жертв было из-за осады, а если бы сдали, все куда лучше бы закончилось. И что Черный Владыка вовсе не плохой правитель был, а справедливый и за людей завсегда радел. И что теперь они много чего потеряли, потому что предпочли настоящему Королю Людей выскочку с севера, который знается с эльфами-колдунами…

Бергиль помолчал, налил себе вина и выпил залпом. Пиппин ничего не отвечал, желая дать другу выговориться.

- Тут-то все и началось, - снова заговорил Бергиль, - оказался среди мастеровых один, у которого отец в Осгилиате погиб да над его телом надругались – помнишь, те катапульты? – а мать черной немочью болела, да ее король Элессар вылечил. Он и схватил пришельца за грудки, мол, чего врешь да на нашего короля наговариваешь? Тут-то драка и завязалась, оказалось, есть и те, кто пришельца защищал. Стражу вызвали, зачинщиков в тюрьму повели. В том числе и пришельца того. Меня вызвали.

Бергиль вздохнул.

- К лучшему или нет, - продолжал он, - писец наш заболел, не пришел на службу. Сижу я сам, зачинщиков допрашиваю по одному, да сам записываю. Привели и этого, бледного. Молчал он сначала, ни на один вопрос не отвечал, только улыбался как-то вот эдак гадостно. А потом вдруг и говорит…

Бергиль посмотрел на бутылку, но наливать снова не стал.

- …и говорит, - сказал он после недолгой паузы, - «Вот ты, начальник, меня спрашиваешь, а самого главного-то для себя и не знаешь». И снова улыбается, да так, что у меня на душе кошки заскребли. «Чего это я не знаю?», - спрашиваю, а сам даже обрадовался, мол, сейчас тайна какая откроется, а дело наше, может, закроется. Да только век бы мне этой тайны не знать!

- «Вот и не знаешь», - говорит, - «что многие тут уже думают, как я. Многие ищут власти и могущества. Молодые особенно». Я насторожился, спрашиваю: «А ну говори, кто такие «многие» и чего ищут?» А он такой: «Да чего долго искать, начальник? У себя дома таких поищи». Я сначала не понял. «Кого это я дома должен искать?» - говорю. - «У меня дома пришельцы с востока не прячутся». А он такой смеется: «Да не пришельцы вовсе, глупец ты. Ваши так думают. Сын твой, например».

- Меня будто молнией ударило. Сижу, воздух хватаю. А он только хохочет: «А спроси, спроси сына своего, Ворондиля любезного, куда он по вечерам да по ночам ходит, чего ищет. Может, ответит».

- Каюсь, хотелось мне его ударить, чтобы не говорил такого, - Бергиль сжимал и разжимал кулак, смотря в стол, - хотя никогда я в допросной никого не бил, ни воров, ни разбойников. Да только я вспомнил, вспомнил я, что Ворондиль, и правда, по ночам отлучается! Я это не первый раз замечаю. Но я думал он ходит…

- …к девице своей любезной, - подхватил Пиппин. – Я бы тоже так подумал, все мы были молодыми.

- Да, именно так, - Бергиль даже чуть улыбнулся, - пусть даже эта «девица» - дочь Наместника и Ворондилю моему не пара. Но все мы были молодыми, ты прав, друг! И случаются иногда браки неравные… Но тут я вспомнил, что возвращается Ворондиль не как со свиданий. Мрачный какой-то возвращается, бледный. И книги я тут какие-то странные замечал, не наши. Нехорошие книги. Один раз заглянул – заклятия там были. Но второй раз я этой книги не видел.

Бергиль замолчал надолго, а Пиппин постарался собраться с мыслями. Наконец, он тронул Бергиля за руку.

- Послушай, друг, - сказал он, - я понимаю, о чем ты, но все это какое-то зыбкое слишком. Какой-то пришелец – с востока или юга? – какие-то наветы на ваших молодых, на Ворондиля твоего. Выдумал он все это, пришелец-то. Бегает Ворондиль на свидания, а книжку раскопал где-то. Молодые, любопытные они. Вот ты что, веришь, что Ворондиль колдовством интересуется да черные заклятия ищет? Чтобы бессмертным стать? Молодые не хотят бессмертия, они и так верят, что не умрут никогда.

- Все это верно, - Бергиль был все так же мрачен, - но я догадываюсь, что Ворондиль может искать. И может искать где угодно, даже… - он скривился, - даже в знаниях Страны Мрака.

- Что же это такое? – тихо спросил Пиппин.

- А вот этого сказать не могу, - ответил Бергиль. – Это уже не моя тайна. Да и не знаю совсем уж точно, больше догадки да слухи… Но уж больно хорошо все сходится.

- Что, что сходится? – возмущенно закричал Пиппин, будто речь шла о его собственном сыне. – Что ты тут наговариваешь? Чтобы внук Берегонда в каких-то тайных делах замешался да против Короля или Наместника что-то говорил или делал? Ни в жизни не поверю!

- Тише, - недовольно сказал Бергиль, - слуги у нас не подслушивают, да случайно услышать могут, если кричать так. Но, знаешь, - он подался к Пиппину, - этот бледный – он, кстати, так и не сказал своего имени – уверял меня, что сегодня я найду все доказательства. Если прослежу за Ворондилем.

- Та-а-ак, - протянул Пиппин, - та-а-ак. Все это похоже… похоже на ловушку, вот что я тебе скажу. Знаешь, не думай, что я хвастаю, но ты у ворот Мордора тогда не был, а я был. Я слышал Голос Саурона. Он ведь был именно такой, как ты своего бледного описываешь – говорил намеками да недомолвками, улыбался гадко, да старался обмануть нас и унизить наших друзей, выставить их слабаками и предателями. И хотел заманить нас в ловушку. Чтобы мы поверили его хозяину и сдались без боя. А ведь на самом деле Кольцо тогда к Саурону не попало, да и Фродо от него вырвался, только кольчугу и одежду свою оставил. И мы победили.

- Все это верно, и я тоже об этом думал, - сказал Бергиль подавленно, - но вдруг окажется и правдой? Ты там был, да, ты многое видел, но разве не было в Войне Кольца предателей? Тот же Саруман… И вот, я могу все сделать только сам. Я только сам могу проследовать за Ворондилем. И сам его судить, если… если все окажется правдой.

- Лучше бы взять этого бледного, да правду из него вытрясти, - проворчал Пиппин. – И Ворондиля запереть пока. И никуда не ездить.

- Не могу, - с несчастным лицом сказал Бергиль. – Надо все узнать до конца. А бледный просто замолчит, и все. Что с ним делать – бить-пытать, что ли? На это мы никогда не пойдем, ты ведь понимаешь.

- Фарамир бы его вывел на чистую воду, - сказал Пиппин, - он как глянет, так всю правду хочется выложить, даже когда ты в последний раз по нужде ходил.

- Нет, - ответил Бергиль, - не могу. Со стыда сгорю, если Фарамир будет Ворондиля спрашивать, да все ему сразу откроется. Лучше я сам.

- Э, э, э, - встревожено сказал Пиппин, - ты с собой только не делай ничего!

- Не буду, - Бергиль сказал это после мгновенного колебания, - хотя и жить после такого не захочется… Но у меня же не один сын, и остальным я нужен. Но я должен сам узнать.

- Вот заладил «сам, сам», - передразнил друга Пиппин, - и вовсе не сам. По крайней мере, я с тобой точно пойду. Выйдет из нас прелюбопытная парочка, - он усмехнулся, - гондорский страж да малый хоббит. А, впрочем, я уже не раз оказался в нужное время в нужном месте, - он усмехнулся снова. - Короче, поедем сегодня, да все выясним. Я и меч свой из Упокоищ прихвачу, он против всяких колдунов – лучшее оружие, вот Мерри соврать не даст!

- Хорошо, - только и ответил Бергиль.

***

Весь день Пиппину было не по себе, он и днем поспать лег, да не смог даже глаз сомкнуть, все волновался. На Ворондиля за обедом поглядывал да во время прогулки. И никак не мог поверить, что тот хоть на мгновение задумал что-то плохое. Нет, нет и нет! С таким ясным взглядом и хорошим лицом никак нельзя было мечтать о возвращении Саурона! Так что к вечеру Пиппин даже и успокоился. Не очень, правда, хотелось лезть в ловушку с какими-то подозрительными бледными пришельцами, но Пиппин крепко верил в свою удачу. Вот и Гэндальф говорил, что он удачливый, даже чересчур. Палантир поймал, Саурону ничего не выдал, Фарамира спасти успел, у Мораннона не погиб… И тут они как-нибудь выберутся. Еще и этих пришлецов накроют с поличным.

Вечером Пиппин сидел в своей комнате, как было условлено с Бергилем, как услышал легкий стук в дверь. Он открыл и увидел Бергиля, одетого в темную неброскую одежду. Ничего не говоря, Пиппин последовал за другом.

Они услышали стук входной калитки и сами быстро подобрались к ней. Бергиль выждал немного и открыл калитку. За угол сворачивала темная фигура, у которой в руке была полускрытая краем плаща кристальная эльфийская лампа. Таких ламп в Гондоре было немного, в основном, из добычи, что взяли в Мордоре. Кое-какие остались в сокровищнице Короля, другие попали к Наместнику и его приближенным. Две таких лампы хранилось и у Бергиля, стража должна была освещать всякие тайные места и укромные уголки.

Благодаря свету лампы, хоть и неяркому, они легко следовали за Ворондилем. Пиппин только улыбнулся, эх, да кто же ходит на тайные дела с таким ярким светом! Но от юноши, почти еще ребенка, трудно было ожидать опытности и продуманности. Во всяком случае, их задачу эта лампа изрядно облегчала.

Ворондиль не оборачивался и ничего не замечал. Бергиль был опытным следопытом, а хоббиты всегда ходили бесшумно (если только не натыкались в темноте на слишком острые камни). Пиппин внимательно следил за Ворондилем, но пару раз острым хоббичьим слухом как будто различал и другие шаги, позади. Он оглянулся, но ничего не заметил, и подумал, что это эхо шагов какого-то случайного прохожего. А если и нет, то выяснять правду не было времени. Поэтому Пиппин ничего не сказал спутнику.

Им удалось незаметно последовать за юношей до самой окраины итилиэнского поселения, которое даже за тридцать лет не выросло до большого города. Впрочем, жителей тут было немало и селение протянулось уже довольно далеко. Дома встречались все реже и становились все ниже и темнее, пока Ворондиль не остановился у одной из неказистых полуземлянок, в которых обычно жили самые бедные, недавно прибывшие в Итилиэн поселенцы. Впрочем, находя себе дело, они довольно быстро переселялись в дома получше и многие из этих лачуг стояли пустыми.

Ворондиль трижды постучал и ему открыли. Лампа скрылась в темном проеме и теперь на улице светились только звезды. Бергиль и Пиппин притаились за углом другого дома. Сначала они молчали, потом Пиппин шепотом спросил:

- И что?

- Подойдем поближе, - сказал Бергиль, - что же еще? Послушаем, что там.

Они пригнулись и подобрались под ближайшее к входной двери окошко. Оно было намертво закрыто ставнями, так что, даже когда оба приложили ухо к дереву, то услышали только глухие неразборчивые голоса.

Так они стояли несколько минут, и Пиппин уже собирался предложить потихоньку пробраться в сам дом, когда изнутри послышались глухие удары и вскрик. Бергиль чуть не подпрыгнул – он узнал голос сына. Он уже вынимал из ножен меч, как вдруг Пиппин краем глаза увидел две темные фигуры, подходящие сзади. Не успел он даже вскрикнуть, как ему на голову обрушился удар и он провалился в темноту.

***

«И опять по голове моей бедной», - промелькнула у него мысль, когда сознание потихоньку стало возвращаться. – «Мало она пострадала тогда от Углука…»

Он постарался пошевелиться и похолодел. Сходство с орочьим пленом не ограничивалось одной только больной головой. Он был связан, как и тогда. Мысль о ловушке оказалась до отвратительности верной, жаль только, обнаружилось это чересчур поздно.

Пиппин чуть приоткрыл глаза, стараясь не обнаруживать, что пришел в сознание, и попытался оглядеться. Но вокруг было чересчур темно, следовало изо всех таращиться в эту полутьму, а сквозь маленькие щелочки почти ничего не было видно. Он прислушался и похолодел снова.

- Так, не притворяйся дохлым, полурослик, с нами этот номер не пройдет, - грубый хриплый голос снова вернул его в прошлое, в самый худший момент их Приключения. – Открой глаза, познакомимся хоть.

Послышался грубый хохот, и Пиппин, сознавая бессмысленность дальнейшего притворства, глаза открыл. Та же самая ворондилева лампа стояла на столе, полускрытая черным плащом. В ее свете хоббит разглядел скудную обстановку – грубый стол и несколько чурбанов, заменяющих стулья, груду тряпья в углу – постель. На ней никого не было, а вот на чурбанах расположилось несколько пренеприятных типов.

Орков среди них, правда, не было, а вот насчет полуорков Пиппин не был так уверен. По крайней мере, у обладателя хриплого голоса были раскосые глаза, смуглая кожа и чересчур острые для человека клыки. Еще двое были весьма похожи на него, а вот третий походил на описание заманившего Бергиля в ловушку типа – бледный, высокий, с темными волосами. Правда, он был не слишком молод. Пиппин завертел головой и увидел возле себя лежащего связанного Бергиля, еще без памяти, а на единственном подобии настоящего стула – крепко примотанного к нему Ворондиля. Тот смотрел на отца и его друга с ужасом, только раскрывая иногда рот, будто не в силах издать ни звука.

Один из раскосых встал и плеснул Бергилю в лицо воды из ковша. Бергиль застонал, замотал головой, отфыркиваясь, открыл глаза. Раскосые захохотали.

- Продолжим веселье! Эта парочка презабавная! – вскричал один из них, но тут бледный на него шикнул.

- Дураки, - сказал бледный презрительно, - только о своих развлечениях и думаете! Дело надо делать. Вот сделаем все, тогда и сможете позабавиться. С тем, кто останется.

- Вы кто такие? – хрипло спросил Бергиль, уже пришедший в себя. Он попытался подняться, но не смог.

- Неужели не догадался? – бледный усмехнулся, и Пиппин вспомнил уже не Углука, а Голос Саурона. – Мы слуги Истинного Короля. Короля Людей.

- Саурона, - с ненавистью процедил Бергиль. Бледный усмехнулся:

- Если говорить о ваших именах, он предпочитает имя «Гортаур», это больше ему… соответствует. И ты скоро об этом узнаешь.

- Ваш Гортаур, - презрительно сказал Бергиль, - давно сгинул, и даже тень его развеял ветер с запада. Он никогда не возродится вновь.

- Знаешь ли, тарк, - сказал бледный, улыбаясь, - уничтожить Изначального Духа вообще невозможно, как бы вам ни хотелось думать по-другому. Да, сейчас Король слаб, но рано или поздно он обретет силу. Особенно если мы ему поможем. И вообще, - он махнул рукой, - это не так уж важно, во плоти Король или нет. Главное – это его имя и его правда. Как он сам действовал от имени прежнего Могучего Господина, так и мы действуем от его имени, готовя его возвращение. Вы были так наивны, так упоены своей победой и так великодушны, что не стали преследовать уходящих из Мордора. И мы ушли. Ушли, чтобы вернуться. Мы пришли в Гондор и начали подтачивать его изнутри.

- Вы глупцы, - сказал Бергиль. – Никто здесь – ни один человек! – не захочет вас слушать и слушаться. Вы понапрасну тратите силы и время.

- О, как ты ошибаешься! – протянул бледный. – Как ты ошибаешься, глупый, глупый тарк! И такой человек служит Начальником Стражи Наместника! Посмотри, как быстро ты послушал одного из нас и поверил в предательство сына!

Бергиль перевел взгляд на Ворондиля – до этого он и не глядел в его сторону, - и промолчал. Сказать ему было нечего.

- Я не предатель, отец! – Ворондиль, наконец, сумел с собой справиться. Но Бергиль промолчал и на это.

- Что же дальше? – спросил он бледного человека. – Нас скоро будут искать, а это место не такое уж тайное.

- А нам и нужно, чтобы вас нашли, - усмехнулся тот. – Точнее, ваши тела.

Внутри у Пиппина все оборвалось. Вот они вляпались, так вляпались! Нужно было не слушать Бергиля и его глупые подозрения, а бежать к Фарамиру и все ему рассказать! Дело даже не в том, что тогда они бы остались живы (хотя и в этом тоже!), а в том, что Фарамир смог бы увидеть ловушку и обезвредить заговор. Да и Арагорна предупредить, а теперь… что уж теперь…

- Так вот, - продолжал вражий предводитель, - я сказал: «Ваши тела». Хотя и не все. Найдут полурослика и твоего сосунка. Убитыми твоим мечом. И не найдут тебя самого. И будут гадать, что же здесь случилось. То ли ты вместе с сынком убил Князя Периан, а потом вы что-то не поделили, и ты убил отпрыска, а сам сбежал. То ли ты убил полурослика один, а сын хотел тебе помешать. То ли еще что. Пойдут разговоры о предательстве самых близких к Наместнику лиц. Начнут искать и других. Подозрения и домыслы, сплетни и слухи… мы уж постараемся, чтобы одни были хуже других. Начнутся раздоры, поднимут голову старые подозрения. В Гондоре уже была одна междоусобица, будет и другая. Тем более, у Наместника жена из северян, это будет нам на руку.

- Ничего у вас не выйдет, - сказал Бергиль, - Фарамир докопается до правды!

- Если успеет, - ухмыльнулся бледный. – Скоро он умрет… среди его слуг есть наш человек.

- Ах ты… - Бергиль только заскрежетал зубами.

- Ладно, - бледный отвернулся от него, - что-то мы чересчур заговорились. Просто приятно было посмотреть на ваши глупые лица! – он коротко засмеялся. – Кстати, тебя, тарк, мы возьмем с собой, в одну из наших тайных крепостей на юге. Знания Начальника Стражи нам будут весьма, весьма полезны… Но это потом. Весенняя ночь коротка. Пора кончать дело. Или начинать. И начнем мы, - он на пару мгновений задумался, - с этого!

Он махнул рукой в сторону Ворондиля, и только один из раскосых успел шагнуть в сторону юноши и поднять меч Бергиля, как от входной двери послышался треск дерева.

- Всем стоять! – раздался звонкий голос, трухлявая дверь распахнулась и в хижину вошел еще один человек.

- О… - только и сказал один из раскосых, глядя на взведенный маленький арбалет в руках у вошедшего. Или, точнее, вошедшей. Капюшон упал с головы девушки, и Пиппин узнал Эдгиту, на ее руках снова были перчатки.

- О, - повторил за ним бледный, без капли тревоги в голосе, - пожалуй, дела идут даже лучше, чем я думал. Еще одна добыча прибежала к нам прямо в руки, не надо и ловить. Каких замечательных глупостей наделает если не твой отец, то твой брат, когда узнает, что ты у нас в заложниках! Нет, положительно, Итилиэн населен исключительно глупцами! – он с картинным сожалением вздохнул. – Девочка, - сказал он проникновенно, - ты думаешь, что сможешь убить четверых одной стрелой? Ну, положим, ты выстрелишь, даже и в меня! – и тут же - тут же, ты меня слышишь? – твой драгоценный Ворондиль умрет.

Эдгита тут же направила арбалет на того из полуорков, что стоял рядом с Ворондилем, но тот даже не подумал опустить меч.

- Он успеет, не сомневайся, - продолжал бледный, - а ты не успеешь зарядить еще одну стрелу. И все.

- Не все!

Пиппин подскочил бы, если бы не веревки. Бледный тоже вздрогнул, когда три окна трухлявого домишки распахнулись под напором сильных рук, и в них показалось еще несколько арбалетов. А в дверь шагнула высокая фигура без всякого оружия в руках.

- Фарамир! – радостно закричал Пиппин.

Остальные молчали, потрясенные, и теперь даже вражий прихвостень, так уверенный в себе, не мог найти никаких слов и молчал, как до того Ворондиль. Один из полуорков, зарычав, бросился на Фарамира, но тут же упал, пронзенный точным выстрелом. Остальные остались стоять, косясь на еще не разряженные арбалеты.

- Бросайте оружие, - спокойно сказал Фарамир, и два меча ударились о земляной пол. Тут же начал подниматься и бледный, но, не успел он вытащить из-под плаща левую руку, как Ворондиль каким-то запредельным усилием смог оттолкнуться ногами от пола и боднуть его головой прямо в живот. Человек согнулся пополам, уронив кинжал, а Фарамир точно рассчитанным движением ударил его по склоненной шее. Бледный рухнул на пол, потеряв сознание.

- А вот теперь – все, - сказал Наместник, и двое полуорков, поскуливая, забились в дальний угол под его взглядом. В дверь протиснулись трое стражников, двое принялись связывать новых пленников, а третий – развязывать старых.

- Уф-ф-ф, - сказал Пиппин, потирая затекшие руки, - я знал, что удача на моей стороне, я был в этом просто уверен. Как всегда, в самый нужный момент кто-то приходит и спасает меня. То Всадники, то энты, то Берегонд…

- Я просто вернул долг, - улыбнулся Фарамир и тут же стал серьезным и даже суровым: - Но вы, вы двое, нет, четверо! – он махнул рукой на Пиппина, Бергиля, его сына и свою дочь. – Как вы могли додуматься до такого! Один якшается с темными неизвестно зачем, - он показал на Ворондиля, - другой, начальник моей стражи, подумать только! – идет за ним сам-друг, третий, мой старый товарищ, даже не думает мне ничего говорить, а четвертая, четвертая… - он посмотрел на Эдгиту таким взглядом, что та вжала голову в плечи и слегка попятилась. – И хорошо, что мне показалась подозрительной такая поздняя отлучка с арбалетом и я решил узнать, в чем дело! А теперь, - сказал он, пристально глядя на поднятого с пола и освобожденного Ворондиля, - рассказывай. Ты начал первым, тебе первым и ответ держать.

Ворондиль потупился и молчал. Бергиль с искаженным лицом подступил к нему.

- Так значит, сын, - сказал он, - тебе сказать нечего? Значит, ты наслушался от этого прихвостня Тьмы сказок о могуществе и решил попробовать?

- Нет! – крикнул Ворондиль отчаянно. – Я не предатель! Я не хотел! Я не этого хотел!

- Тогда чего ты хотел? – вскричал Бергиль. – Отвечай!

Ворондиль молчал, стиснув зубы.

- Не могу! – сказал он наконец. – Это не моя тайна и можете убить меня, можете изгнать, но я ее не открою!

Бергиль только сжал кулаки и отвернулся.

- Я хотел рассудить сам, - сказал он тихо, - но не могу. Тебе, господин Фарамир, судить его… и меня, - он горько усмехнулся. – Такая судьба, видно, у нашей семьи – нарушать верность и делать опасные глупости. Иногда полезные, а иногда… - он только махнул рукой.

- Я всегда помню о заслугах твоей семьи, Бергиль, - твердо сказал Фарамир. – Будь спокоен, я рассужу справедливо и так милосердно, как только смогу.

- Я все расскажу, - Эдгита подошла к Ворондилю и ласково взяла его за руку. – Бедный мой… это все мое тщеславие чуть тебя не погубило. И не только тебя. Чуть не весь Гондор! Как глупо… Ладно, хватит прятаться от людей.

Она отпустила руку Ворондиля и сдернула плащ с эльфийской лампы. Потом сняла перчатки и опустила высокий воротник.

- О-о, - только и сказал Пиппин.

Он видел до того только красивое лицо и все удивлялся, зачем Эдгита прячет остальное, хотя другие придворные дамы оголяли шею и плечи иногда весьма смело. Теперь он все понял. Кожа на руках и шее девушке была покрыта темно-серыми пятнами и язвами, а там, где их не было, была шершавой и красной. Трудно было сдержать отвращение, глядя на них.

- Пятнистая хворь, - сказал Бергиль, - я догадывался…

- Э, что это? – спросил Пиппин, стараясь говорить как можно спокойнее, без отвращения в голосе.

- Болезнь, - объяснил Бергиль, - она появилась в Гондоре двенадцать лет назад. Говорили, это потому, что именно тогда мы разрушили Минас-Моргул. Заболели те, кто был там, заболели их родичи… дети. Многие умерли, но кое-кто выздоровел. Меня это миновало.

- А мою семью – нет, - спокойно сказал Фарамир. – Я был там и не заболел, но принес заразу в дом. Король смог спасти Эдгиту от смерти, смог сохранить ее лицо, но не более того. Он не всесилен. Он спасал и других… Болезнь исчезла, те, кто выжил, уже не были опасны для остальных, но остались изуродованы на всю жизнь. Многие из них больше не выходят из дому.

- Я всегда жила с этим и привыкла… - сказала Эдгита, - но было понятно, что я никогда не выйду замуж. Кто захочет такую жену? – она подняла изуродованную руку. – Ворондиль с детства был моим другом и знал, и любил меня, и был согласен… хотя я не хотела…

- Так вот для кого был нужен целитель! – хлопнул себя по лбу Пиппин. – А я-то думал!

- Ну, бабушке он тоже нужен, - вздохнул Ворондиль, - но Эдгите еще нужнее. – Он нежно прикоснулся к руке любимой, без всякого отвращения глядя на нее. – Ладно, раз эта тайна открыта, я расскажу об остальном. Я искал целителя или лекарство везде… проник даже в запретную библиотеку, где хранились книги из Моргула, - он быстро взглянул на Фарамира и тот только покачал головой. – Потом появились эти… - он кивнул в сторону связанного бледного человека. – Они говорили мне, что их Господин знает лекарства от всего, даже от смерти. Я поверил… Но я искал только лекарство! Я не выдал никаких тайн, я не выполнял их поручений! Отец, ты мне веришь? – он с мольбой взглянул на Бергиля. – Отец!

- Верю, сын, - сказал тот медленно. – Верю. И глупец, что не поверил сразу. Я ведь знаю тебя.

- Он говорит правду, - сказал Фарамир. – Я это вижу. Ладно, нам пора. Идемте.

Двое стражников остались охранять пленников, которых затем было велено отвести в тюрьму, остальные (еще двое, как оказалось, ждали Фарамира и других снаружи) охраняли их по пути назад. Фарамир шел первым, за ним шли Ворондиль и Эдгита, держась за руки, а за ними – Бергиль, который поддерживал едва ковыляющего и держащегося за ноющую голову Пиппина. Они изрядно отстали и тогда Пиппин заговорил с Бергилем:

- А я ведь говорил!

Тот только кивнул, глубоко вздохнув.

- И я так и знал, что дело в девице! – Пиппин коротко хохотнул и тут же ойкнул от боли. – И посмотри, посмотри на них! – он махнул в сторону влюбленных рукой. – Точно, скоро будем на свадьбе гулять! Знаешь, как говорят о таких в Шире? Cладкая парочка!

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Сосновая шишка - Второй раунд

[Битва Пяти Воинств]

Название: Lauriё lantar lassi súrinen
Задание:
Берег встретит героя,
Берег встретит врага.
Нас всегда было двое,
А теперь только я.
Размер: 840 слов
Жанр/категория: драма; зарисовка
Рейтинг: PG
Примечание: постканон; название – первая строка Namáriё

Прощальные стихи
На веере хотел я написать –
В руке сломался он.
Басё

Увядший лист на дне чаши был похож на безвольно упавшую ладонь. Он лежал неподвижно и тихо, и слабый ночной ветер не тревожил его, как не тревожил покой самой лесной ложбины, где стояла на постаменте чаша, где серебрилась в лунном свете высокая трава, где журчал в траве прозрачный и быстрый ручей.
Галадриэль тоже была неподвижна и тиха. Она редко обращалась к Зеркалу сразу. Обычно приходила, брала в руки пустой кувшин, иногда наполняла его, а дальше стояла и ждала: слушала голос бегущей воды, вдыхала свежесть лесной прохлады, впитывала и стремилась преодолеть, размыть грань между собой и сгущающимся вокруг присутствием – самой жизнью. Если все получалось, то собственные ее мысли подчинялись этому мягкому велению и собирались воедино или же наоборот – рассеивались и исчезали, не мешали видеть. Если все получалось, она обращалась к Зеркалу.
Но иной раз случалось так, что чаша оставалась пустой, и Галадриэль уходила, не заглянув в нее. Помощь Зеркала не требовалась, если нужный ответ или решение приходили сами – просто благодаря минутам или даже часам, проведенным в неподвижности и отрешенности лесной ночи. Хуже было, если достичь покоя не удавалось, и она отказывалась от видений, зная, что они станут лишь ненужным отражением ее собственных домыслов, надежд и страхов.
Потому сейчас она тоже не спешила. Кувшин был пуст, и серебряный бок его уже нагрелся от тепла ладоней, край изогнутой ручки упирался в подбородок, и маленькое, с ноготь величиной клеймо мастера на дне легко прощупывалось пальцами. Это значило, что никакой отрешенности и успокоения не было и в помине. Мысли назойливо роились в голове, не желая пропадать, и сомнений не возникало: стоит чаше наполниться до краев, именно эти мысли живыми образами возникнут на поверхности воды.
Последний раз она приходила сюда двенадцать дней назад. А до этого – тринадцать. Четырнадцать, пятнадцать… Почти каждую летнюю ночь она стояла над чашей, иногда уходя ни с чем, но обычно наполняя ее водой и всматриваясь в мелькающие видения. Ничего тревожного, ничего страшного. Ничего нового. Мир был жив и продолжал жить, и не было теперь причин для тревоги и страха. Зеркало больше не являло багрово-алые образы грозного настоящего и страшного будущего, не напоминало о кошмарах прошлого. Все было хорошо, все шло своим чередом, и впервые за долгие годы Галадриэль ощущала покой. Но она знала, что это покой особого рода. Ее народ – один из ее народов – народ мастеров нередко являл пример подобного: покой мастера после долгой и трудной работы. Бурная радость уже миновала, наступило тихое умиротворение, но скоро за ним явятся внутренняя пустота, сомнения и тревога. Что делать дальше? Куда двигаться? Удастся ли повторить свой успех? А что если это – предел?..
Она догадывалась, что так и будет. Зеркало показывало. Но она нетерпеливо отгоняла те образы: было некогда. У нее был ее народ, ее Лориэн и ее враг, которого она отказывалась называть Врагом. У нее были силы и время, пусть и не так много, как можно было желать. Она жила и действовала, иногда давая свободу всей своей ярости, и боли, и жажде отмщения и воздания. Чаще – сохраняя хладнокровие и подчиняя себя своей же воле. И она победила. Дошла до последнего предела, достигнув всего, чего некогда жаждала.
Зеркало тоже это знало. Его видения больше не пугали и не вселяли надежду; не соблазняли образами власти и могущества, не предлагали новых вызовов. На водной глади стали возникать только простые и непримечательные в общем-то картины. Стена дома, задернутая плющом, по которому они, дети, карабкаются к окну. Соседский пес, дремлющий у них на веранде – сбежал подальше от шумной стройки. В саду отец разговаривает с сестрами, и голос матери зовет всех к ужину… Ничего особенного: ни одной свадьбы или чьего-то рождения; ни одного большого праздника или каких-то судьбоносных встреч. Сплошь обрывки обычной прежней жизни, вся удивительность которых – во времени, отделявшем их от настоящего дня.
Галадриэль раз за разом рассматривала эту череду, пока та не приводила ее к одному и тому же: Финдарато. Всегда один, всегда без намека на чье-то близкое присутствие он перебирал бумаги, сидя на бортике фонтана, или брел куда-то по кромке моря, или стоял у водопада где-то в предгорьях Пелори. Галадриэль отстранялась от Зеркала за мгновение до того, как – она знала – брат вскинет голову и начнет озираться, ощутив чье-то присутствие. В последний раз двенадцать дней назад она увидела его на причале, и рядом покачивался вверх-вниз белый борт корабля.
Тогда она снова ушла, снова не решившись смотреть дальше. И возвращаясь сегодня, знала, что вряд ли поступит иначе. Чаша встретила ее засыхающим листом, и она смотрела на него и прижимала кувшин к подбородку. Лето в Лориэне еще не закончилось. Мэллорны еще обильно цвели, а золотой ковер под деревьями отзывался на шаги тихим шепотом. Сюда, в ложбину листья почти не долетали, и только этот случайно угодил в чашу и умер в ней, оторванный от своих собратьев.
Галадриэль рассматривала его, словно ища в сеточке прожилок слова ответа на свой невысказанный, да и ненужный вопрос. Затем поставила кувшин обратно на постамент, двумя ладонями, бережно, как подняла бы из травы разбившуюся птицу, взяла из чаши засохший лист, наклонилась и положила его прямо на прозрачные воды ручья. Тот охотно принял невесомый груз и понес прочь – из ложбины, из сумрака, из леса. Галадриэль подождала, проводила его долгим взглядом, а затем развернулась и стала медленно подниматься, оставляя Зеркало позади.

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Cиняя папка Даэрона - Второй раунд

[Синяя папка Даэрона]

Название: То, что мы потеряли
Задание: "Спору нет, если ищешь, то всегда что-нибудь найдешь

..."

, но совсем не обязательно то, что искал" (Дж.Р.Р. Толкиен, "Хоббит").
Размер: 1880
Жанр/категория: драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: ОМП, Маэдрос, Амбаруссар

— Где это четырежды проклятое знамя?!

Голос рассерженного лорда Маэдроса раскатился по гулким переходам крепости, перекрывая звуки шагов, хлопающих дверей и громких разговоров. Следом раздался грохот и звон, как будто посыпалось железо. Последние дни весь замок на Амон Эреб словно встал с ног на голову и гудел как растревоженный улей. Если Маэдрос в этой суматохе сыплет проклятиями, значит ему нужна помощь, поэтому Эйтель бросил свои собственные дела и поспешил в оружейную. В конце концов, когда-то он был оруженосцем лорда, так что помогать ему в сборах было его привычной обязанностью.
Дверь в чулан рядом с главной оружейной была распахнута. Оттуда под ноги Эйтелю с грохотом выкатился старый шлем, помятый и сплюснутый, как тыква.

— Что за бардак! Не крепость, а орочья казарма!

Маэдрос стоял посередине, в туче пыли, отряхивая здоровую руку.

— Что ты ищешь, мой лорд? Я помогу, — сказал Эйтель.

Маэдрос быстро обернулся, перевел дыхание и потер лоб.

— Старое знамя, — сказал он уже обычным голосом, ясным и немного уставшим. — После… прошлого раза его куда-то убрали.

«Прошлым разом», как хорошо помнил Эйтель, был поход на Менегрот, который закончился так ужасно.

— Я думал, оно должно быть здесь.

Маэдрос и Эйтель обвели взглядом кладовую. На стеллажах вдоль стен, в углах и просто сваленными на полу располагались предметы самого разного назначения. Инструменты, которыми давно не пользовались, потому что больше было негде и некогда, но еще и потому, что больше не было желания работать в мастерской. Одежда, которую не носили, потому что все еще казалось что от нее пахнет гарью и кровью. Сапоги с поцарапанными голенищами или пробитыми подошвами, которыми — еще тогда, давно — наступили на чье-то оружие и с тех пор не удосужились залатать. Сломанные мечи и копья, разрозненные части доспехов, которые не успели починить или собрать. Оружие и доспехи, у которых не было больше хозяев, но их никто не осмелился выбросить или взять себе. Все это было покрыто пылью и местами ржавчиной. Маэдрос стоял, уперев руки в бока, и смотрел на открывающуюся ему картину, которая вполне могла стать аллегорией их жизни — много старого, заржавевшего, негодного хлама. Бездна лет, итогом которой стал этот склад былой славы. Это оружие поднималось в битве, на этих древках реяли знамена, эти горны трубили атаку. Но сейчас все пришло в негодность.

— Знамена стоят в оружейной, их хватает на все отряды, — заметил Эйтель, оглянувшись на Маэдроса.

— Это должно быть именно то знамя, — ответил тот. — Хотя в последние разы оно и не принесло нам удачи. Но с этим знаменем шел отец. Оно должно быть с нами, когда мы наконец исполним Клятву. Или окончательно проиграем.

Маэдрос старался говорить спокойно, но голос выдавал сильное волнение и под конец упал почти до шепота.

— Я найду, — сказал Эйтель. — Можешь не беспокоиться, если оно здесь — я его найду. Иди, у тебя же еще много дел.

— Да, — Маэдрос вздохнул и, прежде чем выйти, посмотрел на Эйтеля. — Спасибо.

Оставшись один, Эйтель еще раз обвел взглядом горы пыльного хлама и вздохнул. Но поиски надо было начинать. К тому же за работой можно было отвлечься от навязчивой тревоги и возбуждения, путающего мысли, которые преследовали его последнее время. От чувства, что угодил в дурной сон. Он поднял с пола и поставил повыше оставленный Маэдросом фонарь, перешагнул через раскатившиеся по полу копья и подошел к полке, на которой высилась гора старой одежды. Знамя могли свернуть и положить сюда же, и оно могло затеряться между слоями ткани. Он начал перекладывать один за другим старые плащи, отороченные мехом кафтаны, вышитые серебром котты. Пыль тучей полетела во все стороны, Эйтель чихнул раз, другой, а потом вынужден был остановиться. Не потому, что было слишком пыльно. Прикасаться к чужим брошенным вещам оказалось тяжело, ведь если хозяин до сих не вернулся за своим имуществом, то ясно, что не вернется уже никогда.

На душе у Эйтеля стало тоскливо. Конечно, никто не стал бы бросать знамя Феанаро в кучу с одеждой, словно тряпку. Он отступил на пару шагов и еще раз оглядел кладовую. Того, что лежало на верхних полках, не было видно с пола. Эйтель уцепился за край доски и подтянулся, чтобы заглянуть наверх, упираясь ногами в сложенные штабелем изрубленные щиты. Наверху была паутина и ящики с какими-то стеклами и кристаллами, мешки с образцами минералов, деревянные подставки с инструментами. Эйтель, шаря в полумраке на ощупь, порезался об какую-то острую штуку и отдернул руку. На соседней полке лежали перевязанные бечевкой рулоны пергамента. Отвернув край, Эйтель увидел кусок чертежа с размеченными расстояниями и подпись Куруфинвэ Атаринке. Лучшему мастеру нолдор его вещи тоже больше не пригодятся.

Сместившись в сторону, Эйтель задел тускло поблескивающий металлический предмет, и он упал, по дороге задев прислоненные к стене копья и мечи. Железо с грохотом посыпалось на пол, открывая пространство у самой стены. Когда пыль немного улеглась, Эйтель спрыгнул на пол и увидел то, что он уронил. Среди груды оружия лежала металлическая перчатка. Однако, когда Эйтель поднял ее, оказалось, что это вовсе не перчатка, а самая настоящая рука. Правая, с ремешками для крепления. Сам Эйтель никогда не видел, чтобы Маэдрос пользовался этой штукой. Он осторожно провел пальцами, рассматривая шарниры и хитрый механизм, приводящий их в движение, и бережно положил находку обратно, на верхнюю полку. Если Маэдрос до сих пор не использовал это чудо механики, наверняка выдуманное его талантливым братом, то и сейчас напоминать о нем ни к чему.

Железная рука привела Эйтеля в замешательство, но она же помогла ему в поисках. За попадавшим оружием, у самой стены, стоял сундук. На его крышке была выгравирована когда-то позолоченная, а теперь истертая и потемневшая восьмиконечная звезда. Кто бы ни был тот, кто убирал знамя после битвы, он не мог найти места лучше. Сундук был заперт на замок. Эйтель не стал искать ключи, взял один из лежащих рядом мечей, поддел скобу и вырвал ее из доски. Под крышкой оказались бумаги: свернутые пергаменты, папки, перевязанные жгутом стопки листов и провощенные пакеты. Поначалу Эйтель расстроился, однако быстро заметил уголок белой ткани, выглядывающий сбоку у стенки. Он потянул за него, и папки, лежащие сверху, рассыпались по полу. Перед ним было белое полотнище с золотой восьмиконечной звездой в центре, в точности как на крышке сундука. Эйтель развернул его, держа на вытянутых руках, и замер, глядя, как переливаются золотые искры на стежках вышивки, не замечая ни темных пятен, ни обтрепанных краев. В далеких войнах прошлого его нес кто-то из верных Феанаро, может быть Алассион или Вайроссэ. Этого Эйтель не застал, зато он помнил, как Гилтар ехал с этим знаменем рядом с Маэдросом, когда они выступали на битву, позже обернувшуюся Бессчетными Слезами. Кто был знаменосцем при походе на Дориат, Эйтель не помнил.

Теперь можно было пойти и обрадовать Маэдроса. Хотя перед этим, пожалуй, стоило привести знамя в порядок, чтобы зря не расстраивать сыновей Феанаро зрелищем того, во что превратилась слава их отца. Он осторожно сложил знамя и обернулся, чтобы собрать рассыпавшиеся бумаги. Завязки одной из папок лопнули, и Эйтель принялся по одному собирать листы. Сначала ему попалась пара писем, и он, не глядя, отложил их на место, не желая вчитываться в чужую переписку. Зато на третьем листе оказался рисунок. Эйтель невольно задержал его в руке. Ему показалось, что рисовал ребенок. Рисунок был сделан грифелем и раскрашен поверх прозрачными легкими красками. Красивая женщина в саду сидит на низкой скамеечке и оглядывается через плечо. Рыжие волосы, веснушки на щеках, но более всего — взгляд и улыбка не оставляли сомнений в ее родстве с лордами. На другом рисунке, выполненном в той же технике и несомненно той же рукой, был нарисован малыш в траве, с удивлением разглядывающий какую-то мелкую травинку или камушек. В облике ребенка было что-то смутно знакомое, но он был слишком мал, чтобы Эйтель мог узнать его, если считать, что рисунок был сделан еще в Амане. Потом рисунки изменились — в линиях появилось больше уверенности и мастерства. На следующем двое мальчишек играли с большой собакой. Художнику удалось схватить момент так, что было видно, с каким азартом бегут по кругу дети, и даже почти слышно, как заливисто лает пес. Хуан, пес лорда Келегорма. Вот уж кого невозможно было не узнать. Эйтель сел на пол и разложил рисунки по кругу. Еще двое мальчиков, очень похожих, с одинаково сосредоточенными лицами, играют в какую-то игру с затейливыми фигурками — Эйтель ее не узнал, зато узнал лордов Амбаруссар. На последнем рисунке был изображен обрывистый берег и двое эльдар — взрослый и ребенок, поразительно схожие между собой не столько чертами лица, сколько пронзительностью взгляда. Старший указывал куда-то в даль, а младший как будто даже привстал на цыпочки, пытаясь разглядеть, что показывает ему отец. Лорд Куруфин и, стало быть, король Феанаро. Еще не король, поправил себя Эйтель, тогда еще нет. Он обвел взглядом рисунки, и почувствовал, как тяжело стало дышать. Словно он приоткрыл дверь туда, куда не стоило заглядывать никому. Эйтель уже хотел сложить рисунки в папку, когда заметил еще один, отлетевший дальше и почти не видный под поваленным оружием. Он потянулся за ним и положил рядом с остальными.

Рисунок был нарисован гораздо позже, и другим эльда, это было очевидно. Не усовершенствованная техника, не возросшее мастерство — все другое, другие линии, другой характер. Совсем другие краски. На листе плотной бумаги были изображены лорд Маэдрос и государь Фингон. Оба совершенно взрослые, но с таким светлым взглядом, что усомниться в том, когда и где сделан рисунок, было невозможно. Маэдрос радостно смеялся и смотрел вперед, а Фингон — прямо в лицо зрителю. Эйтель вспомнил, что видел подобный ракурс, когда художник рисовал сам себя. Пока он смотрел, ему чудился в ушах странный звон, который незаметно становился все громче. Вскоре в нем уже различались шум ветра и плеск волн, далекие крики чаек и смех. А потом в лицо пахнуло холодным ветром. Голова у Эйтеля закружилась, ему захотелось сделать шаг вперед, туда, где двое юношей смеялись, стоя на морском берегу, туда, где все всегда будет хорошо. Он тряхнул головой, но видение не ушло, хотя теперь он мог сам решать, прислушиваться ли к Песне, которой автор дополнил рисунок, или просто рассматривать картину. Эйтель положил лист рядом с другими. Он молча переводил взгляд с одного рисунка на другой, стараясь запомнить лица, и смех, и ветер.

В коридоре раздались шаги и голоса. Эйтель замер.

— Завтра утром наши войска выстроятся во дворе и — что я им, по-вашему, должен сказать? Что?! Вторая попытка? Вперед, друзья, с благословением Намо — если кто его не забыл? — голос Маэдроса звенел от гнева. И немного от отчаяния.

— Ну что ты, Нельо, не надо так. Пожалуйста, — мягко успокаивал его кто-то из Амбаруссар. — В этот раз обязательно получится! Ты увидишь, она сдастся, как только увидит, что мы не шутим.

— Она же не станет нам сопротивляться, — добавил второй похожий голос, — после всего, что было.

Голоса были уже совсем близко, и нам миг у Эйтеля возникло странное желание — надо оставить рисунки так, на полу. Они их увидят и вспомнят. Может быть, это что-то изменит? Эйтель замер, не дыша.

— Балрога с два она не станет, — устало отрезал Маэдрос, появляясь в дверях. Его лицо в свете фонаря показалось осунувшимся, но взгляд был твердым, как у того, кто все для себя решил. Эйтель быстро сгреб рисунки и сунул их в сундук.

— Вот оно, я нашел, — он показал вошедшим лордам знамя. — Только я возьму его — надо почистить и подшить края. И подобрать древко.

Взгляд Маэдроса потеплел, он кивнул.

— Спасибо тебе.

Амрас тронул старшего брата за плечо:

— Видишь, и знамя нашлось. Все будет хорошо, — и все трое пошли дальше.

Эйтель выдохнул, прижав свернутое полотнище к груди. Юные эльдар, нарисованные на листках бумаги, давно выросли и стали лордами и командирами, готовыми начать бессмысленную и неправую войну. Даже если бы Маэдрос увидел эти рисунки, ничего бы не изменилось, это только разорвало бы ему сердце. Назад пути нет, ничего нельзя вернуть. По прежнему прижимая знамя к себе, Эйтель вышел из кладовой и плотно прикрыл за собой дверь.

@темы: Второй раунд, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Объявление #83

[Битва Пяти Воинств]

Наступило 19 октября, а вместе с ним старт для выкладки работ Второго раунда. Продлится он до 23:59 21 октября.

Правила выкладки:
- одна текстовая и/или одна челленджевая работа;
- заголовок поста: Ник участника - Второй раунд;
-

шаблон шапки

<b>Название:</b>
<b>Задание:</b> (лучше для красоты частично спрятать под кат)
<b>Размер:</b> (в словах)
<b>Жанр/категория:</b>
<b>Рейтинг:</b> 
<b>Персонажи/Пейринги:</b> (по желанию)
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть)

- теги - "Второй раунд", "БПВ: "Смешанные единоборства";
- рейтинг +18 закрывается от несовершеннолетних.

Ждем всех участников!

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Объявление #82

[Битва Пяти Воинств]

Добрый вечер, всем участникам и читателям Битвы!
Поздравляем всех с началом выкладок. Жаль, что далеко не все участники смогли выйти на старт, но надеемся, что они найдут время и силы, чтобы включиться в игру в дальнейшем.

Пока же призываем читателей читать, комментировать и голосовать.

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

Голосование - Первый раунд

[Битва Пяти Воинств]

Поскольку в Первом раунде было выложено только четыре работы, количество пунктов в Голосовании сокращено до двух.

Правила:
1. Голосующим необходимо выбрать две работы.
2. Один голос за участника = 1 очко.
3. Запрещается:
- голосовать за себя под любым видом и профилем;
- голосовать от профилей сообществ;
- голосовать от игровых и общественных профилей.
4. Неверно поданные голоса засчитаны не будут.
5. Формат верного комментария:
1. Ник участника 1 - "Название работы"
2. Ник участника 2 - "Название работы"

Голосование продлится до 23:59 24 ноября.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Первый раунд, Голосование

---

Одна звезда - Первый раунд

[Одна звезда]

Название: Последний берег
Задание: Свет в конце туннеля
Размер: 2285 слов
Жанр/категория: джен, драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Даэрон, ОМП и ОЖП в количестве
Предупреждение: смерть персонажа

Эти скалы пели морем.
Но вместо солёных волн внизу, под едва ли не отвесным склоном, взгляду открывалась лишь новая равнина, заросшая жёсткой, зеленовато-бурой к осени травой, тщетно карабкающиеся к небу кривые сосенки и красноватые камни, отколовшиеся от скал обрыва и упавшие вниз — чтобы время съело их окончательно, превратив в песок.
Он сел, небрежно свесив ноги с края: высота его давно уже не пугала.
Похоже было, что он пришёл к впадине, где был когда-то длинный морской залив, глубоко вдававшийся в сушу. Слева, и справа, и напротив простирались его берега, прочерченные узкими полосами — метками, которые за века оставили волны.
Солнце коснулось горизонта сбоку-позади от него, отбросив на склон длинные тени скал, сосенок, цепляющихся корнями за жизнь над обрывом, и собственной его сгорбленной фигуры на краю.
На мгновение Даэрону показалось, что кто-то стоит рядом с ним, и он оглянулся с внезапным проблеском любопытства: кто мог подойти так неслышно? или хотя бы что могло отбросить такую причудливую тень?
Не нашёл — и тяжело поднялся.
До темноты следовало найти себе укрытие на ночь.

...Он вновь видел во сне Лютиэн. Она шла мимо него, и её тело умирало, как и у всех эдайн — понемногу, минута за минутой, день за днём сжигая само себя. Он, певец, не чуждый потому и целительства, видел это ясно — яснее, чем мог когда-нибудь раньше. Время уничтожало её, но она не замечала этого. Проходя, она безразлично скользнула по нему взглядом, словно Даэрона не было здесь, или словно он был лишь одним из многих квэнди, что изредка, в самые суровые зимы, приходили в Менегрот из лесов.

На порыжелой траве и мехе его капюшона серебрился иней, когда он с трудом выбрался из крохотной пещерки, больше похожей на нору, вырытую под выступающим из земли камнем. Солнце вставало по ту сторону обрыва — холодное и тревожно-красное.
Он заблудился по пути к Нен Эхуи, идя по неверным ориентирам, о которых ему рассказывали старшие, те, чьи рассказы она записывал изобретенным им самим же письмом; те, кто, перевалив через горный хребет, нашли землю за ним достаточно хорошей, чтобы не искать лучшей за морем.
И такого ориентира в их рассказах не было.
Или же древние эльфы просто не заметили в темноте эту пропасть.
Усмехнувшись, он плотнее закутался в прохудившийся у подола плащ — не думая о том, где же здесь, в бесприютной земле, найти себе новый, — и зашагал вдоль обрыва дальше на северо-восток.
Разводя костёр в новом месте стоянки, у нескольких каменных уступов, которые когда-то стоило, верно, называть мысами, он выронил огниво: руки замерзли и не желали слушаться. Но огонь всё же разгорелся от нескольких оброненных искр — странно быстро и легко. Он протянул пальцы к огню, согревая их, и взялся за флейту.

Ему захотелось вдруг, несмотря на холод, сложить песню о немеркнущих звёздах и о руках, встретившихся в темноте, о переплетающихся пальцых — песню, которая только могла бы быть. Но флейта, точно назло ему, горестно пела о морском ложе, в котором не было больше моря, простёртом, словно пустая колыбель или отверстая могила, и ветер в скалах отозвался тоскливо, повторяя звуки его мелодии, словно другая флейта.

Вздрогнув, он оборвал мелодию.
Ветер продолжил петь. Рядом был кто-то, кого он не мог увидеть, но чувствовал — кто-то, для кого выводить напев ветром меж вылизанных водой скал, похожих на волокна исполинского дерева, было более привычным делом, чем мастерить себе флейты и арфы из дерева или тростника.
Даэрон замер, мельком ужасаясь: как же он увлёкся так, что дал себя окружить, отчего не ожидал здесь чего-то живого, кроме себя?.. Но оно и не было живым. Оно было — ощущение смутного предчувствия: смешавшиеся потоки тепла и холода — и чувство неправильности. И ветер, с бездумным упрямством продолжающий мелодию, которая давно уже смолкла у его губ и в руках.

Не было смысла бежать. Но если эти, кто бы они ни были, пришли сюда послушать его, — отчего бы ему не сыграть? Он вновь поднял флейту с колен и, сосредоточившись, всё же заставил её запеть о серебристых звёздах на чёрном бархате неба во времена, которых он не помнил. Он попытался поймать трель соловья под пологом леса и далёкое короткое уханье совы, и мягкий шелест листьев, а потом и теплый дождь, мерно сыплющийся с тёмного неба и стучащий по деревянным настилам и крышам древесных шатров. Прикосновение чужого разума он ощутил так, словно чья-то ладонь легла ему на лоб и поверх глаз. Должно быть, он мог бы попытаться воспротивиться вторжению, но усталость и равнодушие, владевшие им всё это время, неуклонно брали своё — и он распахнул сознание, позволяя волне, катящейся по пустому ложу, увлечь себя.
И увидел этот залив, каким он был в те самые давние времена, о которых он начал грезить, когда у него не осталось поводов думать о будущем или настоящем.
Гладкая, словно стекло, вода отражала звёзды — и небо было над головой и небо было под ногами, заключенное в раму из чёрных во тьме елей и светлых берегов, казавшихся не красными, а серовато-светлыми, а вокруг струилось тепло, которого он так давно не чувствовал.
Ему казалось, что шагни он к воде — и она тоже окажется тёплой.
Он подхватил и вплёл в свою песню мягкий спокойный голос королевы — она, улыбаясь, смотрела в небо, пока свет, восходящий на небосклон, ложился новыми оттенками на её прекрасное лицо.
«Не бойтесь, это предсказано!» — пропела Мелиан, и они, дети, стоявшие подле неё, отчего-то поняли, что её голос слышали в этот миг все жители Дориата.
Луна осветила её, отбросив тёмную тень на траву.
Но вместе с тем он ощутил и страх тех эльфов, которым никто не мог ничего подсказать, когда вдруг западный горизонт посветлел и вспыхнул — точно пламенем далёкого пожара — и услышал длинное «а-а-х!» на грани панического крика.
И тогда взошло солнце.
И потекли годы — совсем не такие, как в той земле, которую сам он оставил позади уже десятки лет назад и о судьбе которой с тех пор даже не гадал. Медленные, неторопливые годы, заполненные той жизнью, ради которой более молодые и лёгкие на подъём оставили это место. Именно это, не какое-то другое.
Он ощутил ошеломляющую волну смятения, когда понял — ему больше не стоило искать Нен Эхуи: это пустое ложе и было — ими.
Похоже, на этой земле не лгали теперь только самые новые карты — а может быть, и они становились неточными, едва рисовальщик смывал краску с рук.
Отклик пришёл не сразу. Точно те, другие, обступившие сейчас его костёр в поисках жизни и тепла, даже и не заметили, как это случилось, когда нити песни вокруг них тревожно дрожали, рвались и спутывались друг с другом, рождая новое лицо земли.
Но он увидел и ощутил, как с северо-запада идёт далёкий рокот, и земля содрогается раз за разом — и день за днём всё отступает вода.
Разве это могло быть им не нужно и не важно?..
Он вновь едва не выронил флейту, срываясь в резкую трель, вдруг понимая удивительную и страшную вещь: никого из них не было среди живых — уже давно, ещё с тех пор, как пришли холода, с тех пор, как исчезли ели по берегам и завяли удивительные цветы, а реки, впадавшие в море раньше, перестали питать его.
Иные, вспомнив, как ушли Финвэ и Ингвэ, Эльвэ и Ольвэ, отправились вслед за ними на запад, иные ушли на юг, но прочие, те, которые не хотели никуда уходить, оставались и теперь, обступая Даэрона кольцом молчаливых туманных образов.
Песня и иней, пар его дыхания и свет луны, вырывающийся вспышками сквозь несущиеся по ветру облака, сделали их отчасти видимыми — и из клубящегося туманного мрака у скал выступали то тонкий профиль, то висящий на плече колчан, из которого не возьмут больше стрел, то узел волос с выбившимися прядями, то пальцы, всё ещё сжимающие маленькую прялку и резное веретено....

Рассветный холод разбудил Даэрона — огонь давным-давно погас и угли подернулись серым пеплом, и он спал рядом, свернувшись клубком вокруг собственной флейты, точно бродячий пёс.
Солнце восходило, вновь освещая котловину погибшего моря, дно которого так и оставалось в тени.
Идя сюда, он поднимался дольше, чем спускался, и могло ли случиться так, что этот огромный бассейн всё же со временем оказался слишком высоко, чтобы удержать в себе воду, когда разрушилась преграда, отделявшая его от океана?
Он сел на берегу, и сам опустошенный до самого дна.
Если бы он хотел, он мог бы оставить этот берег и идти дальше — вокруг, и найти ту рану, которая оказалась смертельной — на востоке, а может быть, на западе. Он мог бы найти не такой крутой склон и спуститься — отыскать меньшее озеро, хотя бы в самом глубоком месте, ведь не могло быть так, чтобы не осталось ничего. Он мог бы вернуться и посмотреть, что сталось с землёй, в которой правил король синдар.
И это было бессмысленно.
Гораздо более бессмысленно, чем попытаться понять, почему те эльфы остались здесь — в то время, как Зов иногда слышали даже некоторые из целителей, если погружались в незримое глубоко.

Даэрон сам слышал его однажды. Он был молод и неопытен, и они (благодарение Бэлайн, с ними не было Лютиэн) увлекшись, вышли за границу Завесы, которая, как бы там ни казалось голодрим или смертным, никогда не имела четких очертаний. У неё, как у каждой живой песни, бывали свои приливы и отливы, моменты силы и слабости. Конечно, все знали, где ворожба королевы сильна всегда, и все знали, где уже нельзя рассчитывать на её защиту. Но между двумя этими расстояниями было, пожалуй, десятка два шагов. Те самые, которые невозможно было пробежать так же быстро, как двигалось в ночи отродье Унголиант. Друзья смогли отбить Даэрона, а королева спасла от гибели и забвения. За прошедшими годами он и сам почти забыл об этом, но теперь вспоминал — яснее и яснее.

Стрел осталось мало — всего пять, и две Даэрон истратил впустую — точно что-то мешало ему ясно видеть или верно выстрелить — странная слабость, не телесная, но душевная, что преследовала его порой в дни скитания. Больше пытаться он и не стал — оставалось ещё немного солонины и несколько сухарей, купленных за песню у эдайн давно — там ещё, где встречались человеческие поселения.
На закате он прислонился к скале, у разожженного костра, и вновь поднес к губам флейту, лишь на секунду задумавшись — как задать вопрос.
Он попытался сыграть пресекающееся дыхание и замирающие удары сердца, и тишину, что приходит после — и прикосновение в смертной тьме чужой воли, что много сильнее, чем собственная. И он спрашивал их — отчего никто из них не услышал и не повиновался.
Он играл об этом и чувствовал их страх — совсем не такой, какой может почувствовать любое разумное существо в тенетах смерти. Страх и гнев на него, на то, что он, живущий и дышащий, чтобы играть, и имеющий руки, чтобы касаться флейты и лицо, чтобы чувствовать ветер, и глаза, чтобы видеть, смеет говорить об этом.
Но они отвечали.
Темнота, гасящая звёзды, ложилась на острые вершины елей и уводила сынов и дочерей куда-то, откуда они не возвращались. И Зов становился для разума тех, кто оставался, продолжением той же самой прельстительной тьмы. Не дом видели они за гранью, но плен, и, погибая один за одним, оставались у берега, на котором проснулись от небытия, чтобы вечно тосковать здесь — тенями, над которыми не властен даже ветер, что мог бы подхватить их и унести.

Утром выпал снег — колкая ледяная крупа, секущая обнаженные лицо и руки, пока он искал какое-нибудь укрытие надёжнее, чем скальный карниз, под которым провел ночь. Днём прояснилось, но и тогда солнце светило сквозь морозный туман смутным жёлтым огнём, не обещавшим тепла и спасения.
Смерть никогда не была добра — она была ужасным и отвратительным насилием, но не была она и проклятием, и Зов стоило слышать как обещание — покоя, долгого, почти бесконечного ожидания и, может быть, избавления от гнетущей тоски, приходящей, если нет цели и смысла. Многие сражались с врагом, но никто не выиграл у времени.

Он не нашел ни хвороста, ни растопки.
Когда облака окрасились красным на западе, он поднёс флейту к губам и заставил её запеть о том, кому поручено было сохранять потерянные души от тьмы и забвения.
Флейта билась в его руках, точно замерзающая птица, и он, смаргивая иней с ресниц, напоминал теням, пришедшим к нему за песней, о Могуществах — именах и делах их.
Красное солнце опускалось за горизонт там, откуда он пришёл, и Даэрон смотрел отрешённо, как накатывает с востока ночь и звёзды высыпают на небе — холодные, точно жгучие иглы мороза, вонзающиеся в обнаженную кожу щёк, точно иглы, попавшие в кровяные жилы и изнутри касающиеся сердца.
Он чувствовал вкус крови из треснувших обветренных губ, но всё же продолжал петь им о Мелиан из рода Могуществ — о её ласковых руках и чёрных косах, королеве, заботившейся о своём народе, словно мать.
Пустое море скрылось во тьме и последние искры заката померкли.
И он вновь пропел им о Зове так, чтобы каждый услышал его чарующую прелесть и жажду — скользнуть после боли и унижающего отчаяния, после расставания души и тела в бархатную темноту. Просто и легко, как стрела ложится в колчан, как клинок входит в ножны, а птица возвращается в гнездо — и в конце всегда был свет, он брезжил смутно и неявно и не был предназначен для смертных глаз, но его — обещания новой жизни — не могло не быть.
Но тени всё стояли вокруг — и не могли услышать Зов вновь, однажды отказавшись следовать ему, и не могли вновь найти путь.
Но тем ли он был певцом, чья песня не могла никак помочь слушающим её?

Коротким движением Даэрон сломал флейту — как промерзшую насквозь веточку — может быть, и глупо было надеяться, но её он всё же хотел взять с собой.
Он поднялся, даже не задержавшись, чтобы оглянуться на подёрнутое инеем тело, закутанное в порванный плащ, застывшее рядом с брошенной на камни походной сумой и пустым вчерашним кострищем.
Они стояли рядом с ним — дева Илассиэ, Лалэмо и его супруга Ланатасирэ, и другие, отказавшиеся от Чертогов так давно, что забыли об этом. Он знал их имена и касался их, потерянных так давно и так долго ждавших.
— Здравствуй, — сказала та, что пряла и её косы были светлыми в рыжину, — разве ты устал достаточно, чтобы умереть?
И другой — юный и темноволосый — коснулся его плеча несмелым жестом слепого, что надеется на поводыря.
— Да, — сказал Даэрон. — Достаточно.
Призыв Намо сиял в его разуме так ясно, что его собственная песня не годилась даже для того, чтобы считаться слабым его подобием.
И тогда он протянул им руки и сказал:
— Идём.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Первый раунд

---

Cиняя папка Даэрона - Первый раунд

[Синяя папка Даэрона]

Название: Арфа
Задание:

"Ложь, откровенная или уклончивая..."

"Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью" (Чарльз Диккенс).
Размер: 880 слов
Жанр/категория: драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Фингон, ОМП, ОЖП

Финдекано сидел на каменистом уступе на берегу озера и рассеянно перебирал струны арфы. Мысли его были далеко, и оттого мелодия выходила унылой и однообразной, пальцы то и дело запинались, и приходилось начинать фразу заново. За прошедший день не случилось ничего плохого — по крайней мере такого, что можно было бы назвать плохим по их нынешним меркам. Однако Финдекано чувствовал, что устал.
Сегодня в лагере были гости. К полудню из леса вышли двое синдар, мужчина и девочка, и со свойственным местным жителям настороженным любопытством остановились у ворот. Финдекано не переставал удивляться тому, что окрестных эльфов не смущает ни частокол, ни вооруженная стража. Те, кто уже бывал у них раньше, так и объясняли — мы же видим, что эльдар, значит примете. Отец, одержимый идеей найти как можно больше друзей и союзников на новых берегах, и правда старался принять всех, ни перед кем не закрывая ворот. Этих двоих он, оказавшись по случаю рядом, встретил сам. Мужчина представился Геллионом, охотником, путешествующим от гор на Севере до заповедных лесов на востоке со своей дочерью. Оба с непосредственностью лесных обитателей дивились тому, как устроен большой лагерь нолдор. Кажется, они порядком успели утомить Нолофинвэ своими восторгами к тому времени, когда их увидел Финдекано. Он сидел на крыше дома и, вместе с парой мастеров, поправлял черепицу.
— Какие красивые дома вы построили! — запрокинув голову, сказал синда.
Нолофинвэ, пользуясь тем, что гость на него не смотрит, вздохнул. И поблагодарил за добрые слова.

Дзынь — звякнула струна под неверным движением пальца.

Конечно, большинство домов в лагере и частокол по периметру достались им от Первого дома. Последователи Феанаро перенесли свой лагерь на южный берег Митрим, чтобы не селиться рядом с родичами, вопреки всем ожиданиям прошедшими через Льды. Тогда воинство Нолофинвэ было не в том состоянии, чтобы отказываться от такого подарка.
Финдекано заметил уставшее лицо отца и, легко спрыгнув на землю, поспешил на помощь.
— Это что, со временем мы построим настоящие крепости! Может быть, нам немного перекусить?
Нолофинвэ улыбнулся сыну, кивнул с благодарностью и, извинившись, передал гостей на попечение Финдекано.
— Это твой отец? — спросил Геллион по дороге к трапезной. — Вы похожи. Я правильно понял, что он ваш король?
Финдекано замялся.
— Он — наш предводитель. Королем был его брат, — он ответил так, чтобы не покривить душой.
— Как забавно! В том лагере, — девочка махнула рукой в сторону другого берега, — старший тоже сказал, что он брат короля! А где же этот брат, который король?
— Это разные братья, — нахмурился Финдекано. — Его брат пропал. Брат моего отца — погиб.
— Но оба они короли?
— Да.
На кухне их щедро оделили грибной похлебкой и свежим хлебом.
— А в том лагере меня угощали пряниками, — громко прошептала девочка отцу.
— У нас пока нет, — растерялся Финдекано.
— У меня теперь есть там друзья, хочешь, я попрошу для вас немного? — с воодушевлением предложила девочка.
— Не стоит, — покачал головой Финдекано. — Так вы были на том берегу?
— Да, их рыжий командир — один из двоих — случайно познакомился с моей стрекозой Лотелин в лесу, и вот теперь у нее там друзья.
— Они приплыли сюда на кораблях, — сообщила девочка и тут же добавила: — А почему ваши друзья приплыли на кораблях, а вы пришли пешком?
Финдекано поперхнулся похлебкой.
— Корабли сгорели. Твои друзья, Амбаруссар, тебе разве не сказали?

Дзынннь, — снова фальшиво звякнула струна.

— Как жалко! — сказал синда.
— И правда, очень жалко, — ответил Финдекано с чувством и большим облегчением оттого, что сейчас можно не скрывать сожаления.
— У нас говорят, что вас сюда послали заморские Белайн, чтобы вы помогли в войне против Севера. Спасибо вам, до того, как вы пришли, здесь невозможно было жить, — сказал Геллион. Заметив, что их хозяина огорчают разговоры о кораблях, он деликатно попытался сменить тему.
— Это не мы, это наши… друзья с того берега.

Дзыннь — сфальшивила арфа.

— Ну все равно спасибо. Вы же вместе.
Финдекано взял себя в руки, начал расспрашивать гостей об охоте, и Геллион много рассказал о том, как расплодилось зверье с тех пор, как заморские эльфы загнали орков обратно на Север.
— Раньше безопасно было только в Огражденном Королевстве. Чужим попасть туда можно только по желанию Владык. Хотя вас-то король Элу наверняка будет рад видеть.
— Возможно.
— А где ваши лошади? — спросила Лотелин, когда Финдекано уже провожал гостей к воротам.
— Гуляют.
Он беспомощно улыбнулся и почувствовал, что силы его закончились. Теперь он понимал, почему таким уставшим выглядел отец.
— Может, пойдем их поищем? — попросила девочка.
— Они далеко гуляют.

Струны взвизгнули диссонансом.

К счастью, Геллион, засмеявшись, щелкнул дочурку по носу и сказал, что им уже пора, и лошадей они поищут в другой раз.
Уже перед самыми воротами Геллион отозвал Финдекано в сторону.
— Про того вашего короля, который пропал. Я им, — он показал в сторону озера, — не стал говорить, это было бы слишком жестоко, но вам скажу — если пропал, то не надейтесь и не ищите. Лучше будет, если он не вернется. Оттуда, — эльф качнул головой в сторону Севера, — никто прежним не возвращается.

Финдекано с трудом перевел дыхание. Арфа молчала. Сил продолжать мелодию не было. Недомолвок и полуправды за сегодняшний день было слишком много, это давило на сердце и лишало сил. Он посмотрел на арфу. Сыграть легко и чисто может только тот, кто не кривит душой, у кого внутри звучит верная нота. Арфа не терпит фальши, даже в мелочах. Когда он пойдет в самое средоточие Тьмы — а он решился и пойдет! — ему понадобится кто-то, кто укажет, где правда и где ложь, поможет выдержать и не изменить себе. Верный тон, по которому можно будет проверить себя. Финдекано погладил арфу и подумал, что она отлично помещается в походный мешок.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Первый раунд

---

Объявление #81

[Битва Пяти Воинств]

Пришла пора ударить в гонг и дать старт нашей нынешней Битве.
Период выкладки текстов Первого раунда начинается в полночь 12.10 и продлится до 23:59 14 октября.

Правила выкладки:
- одна текстовая и/или одна челленджевая работа;
- заголовок поста: Ник участника - Первый раунд;
-

шаблон шапки

<b>Название:</b>
<b>Задание:</b> (лучше для красоты частично спрятать под кат)
<b>Размер:</b> (в словах)
<b>Жанр/категория:</b>
<b>Рейтинг:</b> 
<b>Персонажи/Пейринги:</b> (по желанию)
<b>Предупреждение:</b> (если есть)
<b>Примечание:</b> (если есть)

- теги - "Первый раунд", "БПВ: "Смешанные единоборства";
- рейтинг +18 закрывается от несовершеннолетних.

Желаем всем удачи!

@темы: Объявления, БПВ: "Смешанные единоборства"

---

А может быть и эльф - Первый раунд

[А может быть и эльф]

Название: Орест и Пилад
Задание: Сладкая парочка
Размер: 24 аватарки; 120x120; вес до 10 кб
Жанр/категория: юмор; джен, гет
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: почти на любой вкус
Предупреждение: встречаются фандомные штампы; возможно, это не смешно

1	2	3	4
5	6	7	8
9	10	11	12
13	14	15	16
17	18	19	20
21	22	23	24

Название: У озерца
Задание: Сладкая парочка
Размер: 315 слов
Жанр/категория: джен; POV
Рейтинг: PG
Персонажи/Пейринги: Голлум, Кольцо
Предупреждение: монолог Голлума. Просто монолог Голлума
Примечание: у Голлума канонное раздвоение личности, потому сладкую парочку читатель интерпретирует как ему угодно (Голлум и Кольцо или Голлум и Голлум)

Озерт-с-с-со, дас-с-с, мы живём тут, моя прелес-с-сть, давно живём, дас-с-с. Здес-с-сь хорош-ш-шо, прекрас-с-сно, моя прелес-с-сть! Здес-с-с-ь и тьма, и блес-с-ск, когда с-с-сюда, к оззерт-с-с-су, с-с-спускаются гоблин-с-с-сы с-с-с фонарями, с-с-с мерз-с-с-скими фонарями, голлм! Они приходят к нам за рыб-с-с-сой, гоблинс-с-сы тоже ловят рыб-с-с-су, с-с-сачками, дас-с-с, и с-с-странными палками! Они с-с-суют палки в наш-ш-ше озерт-с-с-со и вытас-с-скивают наш-ш-шу рыб-с-с-су! Иногда гоблинс-с-сы от нас-с-с не уходятс-с-с! Мы ловим-с-с-с гоблин-с-с-сов и душ-ш-шимс-с-с-с, а потом с-с-съедаем-с-с-с, моя прелес-с-сть, до кос-с-сточки с-с-съедаем! Гоблин-с-с-сы вкус-с-с-сные, да-с-с-с. И рыб-с-с-са вкус-с-с-сная, вкус-с-сная рыбс-с-са, голлм! Здес-с-с-сь, в озерт-с-се много рыб-с-с-с! С-с-страш-ш-шных рыб-с-с-с, прелес-с-сть, вкус-с-с-сных рыб-с-с-с! У рыб-с-с-с большие глаз-с-с-са, но они с-с-слепые, они не видят нас-с-с, да-с-с-с, прелес-с-сть, не видят! У нас-с-с в-с-с-сегда много рыб-с-с-сы, мы бы-с-с-стрые, мы ловкие, да-с-с-с, прелес-с-сть, да-с-с-с! Гоблин-с-с-сы тож-ж-же вку-с-с-сные, с-с-сочные гоблин-с-с-сы, да-с-с-с! Но они видят нас-с-с, видят! А нам бывает голодно, оч-ч-чень голодно, прелес-с-сть! Гадкая рыб-с-с-са не ловитс-с-ся, а мы вс-с-сегда хотим ес-с-сть, да-с-с-с, вс-с-сегда! Тогда мы берём подарок, мы берём подарочек, прелес-с-сть! Крас-с-сивое колечко, дас-с-с! Прекрас-с-сное, золотое колечко, прелес-с-сть! И оно помогает нам, прелес-с-сть! С-с-с ним мы ловим гоблин-с-с-сов! Когда подарок у нас-с-с на пальт-с-с-се, нас-с-с не видно! С-с-совс-с-с-сем-с-ссовс-с-с-сем, голлм! И гадкие гоблин-с-с-сы не могут поймать нас-с-с! Гадкие гоблин-с-с-сы, вкус-с-сные гоблин-с-с-сы! С-с-со ш-ш-штуками, гадкими ш-ш-штуками в руках! Когда колечко с-с-с нами, мы мож-ж-жем поймать гоблин-с-с-са, прелес-с-сть, убить гоблин-с-с-са и с-с-съес-с-сть, голлм! Подарок на мой день рождения! Подарили кольцо, прекрас-с-сное кольцо, прелес-с-сть, да-с-с-с! Теперь оно наш-ш-ше! Оно помогает нам! Когда оно с-с-с нами, нас-с-с-с не видят! Мы в безопас-с-сности, прелес-с-сть, гоблин-с-с-сы и их мерс-с-ские лапы, в которых мерс-с-ский, гадкий огонь, не видят нас-с-с! Нам с-с-скучно без-с-с-с колечка, с-с-скучно без-с-с-с подарочка! И мы не ос-с-ставляем колечко надолго, нам с-с-скучно без-с-с-с него, без-с-с-с наш-ш-шего подарочка, голлм! Здес-с-сь ничего не проис-с-сходит-с-с-с, но нам здес-с-сь хорош-ш-шо! Мы не одни, голлм! Колечко с-с-с нами, оно помогает нам, голлм! Прелес-с-сть, моя прелес-с-сть! Наш подарочек! Никто, не отберёт наш-ш-ше колечко, прелес-с-сть, никто! Оно наш-ш-ше, прелес-с-сть, наш-ш-ше!

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Первый раунд

---

Ilwen - Первый раунд

[Ilwen]

Название: Выйти на свет
Задание: Свет в конце тоннеля.
Размер: 756 слов
Жанр/категория: драма
Рейтинг: G

В конце концов, он совсем отчаялся.

Нельзя было сказать, что это чувство ему незнакомо. Скорее, наоборот, слишком знакомо. Не считая далеких, о, таких далеких дней детства, когда у него были и семья, и друзья, и дом, пусть и омраченный крылом тьмы, но все же свой, его жизнь проходила под знаком отчаяния. Иногда он думал – он ли сам виноват в этом или другие? Или злая судьба? И часто решал – да, другие и судьба. Хотя на самом дне души копошилось сомнение… Но очень, очень глубоко. Не он виноват в том, что лишился родного дома! Не он виноват в гибели самого близкого друга! Нет, не он!

Конечно, проще всего было обвинить Врага. Враг стерпит любые обвинения… или даже будет гордиться ими, потому что гордится любым своим злодеянием и всегда оправдывает себя. И Враг, несомненно, ненавидит его. Он не раз это показывал и доказывал. Но и он ненавидит Врага! И желает ему гибели, гибели, одной лишь гибели! Ибо тот пытался лишить его самого дорогого! И хотя они несоизмеримы – он и Враг – кто знает, кто знает… Он слышал истории, что Врагу наносили урон слабые. Воины. Женщины. Даже животные, пусть и наделенные разумом. Почему бы и не он? Он слаб, но он не животное! Все может быть, все может… Хотя все же иногда он думал, что не противится Врагу, а служит ему. Но нет, нет, нет, он сам, сам ушел, сам…

Мысли смешались, разум поплыл, он ощутил знакомые сомнения. Что было и где было, и с кем. И он сам – кто он? Он сомневался уже и в самом себе. Неудивительно, ведь он даже имя сменил, пытаясь уйти от себя. Наверное, это не помогло, иначе чем объяснить новые несчастья? Хотя новое имя нравилось ему больше, оно больше ему подходило. Красиво перекатывались на языке звуки. Может, кому-то и не нравилось. Но что ему за дело до других! Нет, нет, все же он знает, он помнит – кто он. Кем он был, кем он стал. Несмотря на темноту, которая была с ним так долго. Кажется, с самого начала. Или нет? Или когда-то было солнце, небо, деревья? Каким все далеким это кажется здесь, под землей. Да еще после плена.

Он вздрогнул, вспомнив это жуткое время. Нет, уж лучше об этом не думать! Память милосердно скрывала самое ужасное, хотя иногда подставляла слишком яркие воспоминания. Например, огонь. Огонь! Красный, багровый, жгучий, и неизменная боль, боль от него! Он тогда корчился и выл, хотя и упрямо молчал. Первое время. Потом заговорил. Потом…

Он скорчился, обхватывая голову руками. Это было слишком уж, слишком, слишком… Наверное, он все сказал и все потерял. Хотя потерял уже давно. Себя и самое главное для себя. Но хотя бы не потерял жизнь. Это единственное, что ему осталось.

И пока он не потерял жизнь, он будет за нее бороться. Он будет прятаться здесь, переждет. Потом выйдет. Будет красться во тьме и сторониться любых шорохов. Спрячется от орков, от подземных чудищ. Потом выйдет.

Но выйдет куда? Наружу, на свет, туда, где опасно, где его могут заметить! Могут заметить слуги Врага, самые могущественные, самые страшные из них! И опять схватят, опять приведут туда, где огонь, и боль, и ужас!

Может, лучше остаться здесь? Остаться в темноте, такой привычной и приятной? Спрятаться от всех в самую глубокую пещеру, в самую темную нору?

И вечно ползать во тьме? И никогда не обрести потерянного, того, что можно найти лишь при свете?

Он чувствовал, что это верный путь. Что только снаружи, при свете, он найдет желаемое. А здесь, во тьме, он будет лишь ползать, лишь пресмыкаться, не имея смелости даже поднять головы, и никогда, никогда не сможет отомстить Врагу!

Тьма, отпусти меня! Тьма, я долго был твоим, но теперь я не твой! Я пойду туда, к свету!

Он со сдавленным стоном поднялся. Сделал шаг, другой, третий. И, как будто по заказу, далеко-далеко впереди увидел серый тусклый едва различимый солнечный свет.

***

Человек уже мало на что надеялся. В этом мрачном, полном опасностей месте он каждый день рискует жизнью и ради чего? Ради поимки скользкой твари, которая, быть может, вообще не решится выйти из-под земли! Конечно, там-то ему лучше, чем здесь, при этом тусклом, но все же свете. Лезть под землю не хотелось, хотя он обещал другу сделать все возможное, да и друг говорил, что это очень важно… Эх! Человек только махнул рукой, уже решившись лезть в одну из черных пещер, которые видел недавно в горной круче, как вдруг заметил на мягкой болотной грязи совсем свежие следы.

Ему, опытному следопыту, не доставило труда выследить обладателя следов. И очень скоро он увидел тощую темную фигурку, склонившуюся над водой. «Голлм!» - сказало существо, выхватывая из воды рыбу, и тут же оказалось в хватке сильных безжалостных рук.

@темы: БПВ: "Смешанные единоборства", Первый раунд