Внимание!
Однажды мы решили убить время. С тех пор время для нас палец о палец не ударит, и на часах постоянно БПВ. Поэтому тут и висит этот пост — здесь всегда пора что-то сочинять. Мы не успеваем даже опубликовать тексты где-то еще: просто выкладываем новую визитку. Выполним этап и переходим к следующему. А когда доходим до конца, меняем тему.
Иллюстратор Hide Matsumoto
Оформительская поддержка Норлин Илонвэ
Редактор f-lempi
1. "Идиллия" — С. Кралов
2. "Опасное ремесло" — vinyawende
1. "Память" — f-lempi
2. "На крыльях любви" — С. Кралов
3. "Еще один способ убить дракона" — vinyawende
1. "Был рете" — С. Кралов
2. "Дом есть дом" — vinyawende
1. "Ночь ошибок" — С. Кралов
2. "Лучше всех на свете" — vinyawende
1. "Третья фаза" — С. Кралов
2. "Достойный своего имени" — vinyawende
3. "Это намек" — vinyawende
1. "Яблочная осень" — Б.Сокрова
2. "Мое сражение" — vinyawende
3. "Предчувствие" — С. Кралов
1. "Тайна портрета" — Hide Matsumoto
2. "Двое" — Hide Matsumoto
3. "История щитоносца Рохана в фотографиях, стихах и цитатах" — Alasse_Day
1. "Валар не почитай!" — С. Кралов
2. "Женщина в белом" — Норлин Илонвэ
1. "Счеты" — f-lempi
2. "Лабиринт" — f-lempi
3. "После аукциона" С. Кралов
@темы: Деанон, БПВ-4, Воинство F.
Название: Тайна портрета
Задание: Визуальный этап, иллюстрация
Жанр/категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Индис
Примечание: иллюстрация к работе "Женщина в белом"
Название: Двое
Задание: Портрет
Рейтинг: G
Объект: рисунок
Персонажи: Эол и Аредэль
Название: История щитоносца Рохана в фотографиях, стихах и цитатах
Задание: Свободная тема
Размер: серия из 8 коллажей
Жанр/категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Эовин
Примечание: использованы цитаты из песни Лины Воробьевой (Йовин), стихи из "Алой Книги" (С. Хвостенко), цитата из ВК.
Фото и фибула авторские.
@темы: БПВ-4, Воинство F., Этап VII: Визуальный
Название: Счеты
Задание: Тема Ноября
Размер: около 980 слов
Жанр/категория: джен, АУ
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Галадриэль и семья
Примечание: автор не несет ответственности за... за что угодно
Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!
М. Булгаков
По давней привычке вечером мы с Келеборном гуляли вдвоем. В глубине леса была укромная полянка, наш потайной уголок, куда мы уходили, а вернее сказать, сбегали от всех забот. Там росли мои любимые цветы — незабудки, и свет путался в листве деревьев. Я, бывало, ложилась на еще теплую землю, постелив на нее лишь тонкий синий плащ, и Келеборн часто журил меня за это. Но долго хмуриться он не умел, и дело заканчивалось тем, что он присоединялся ко мне.
Вот и сегодня, поворчав для виду, он с размаху кинулся на траву и принялся о чем-то рассказывать, но я слушала в пол-уха, задумчиво касаясь кольца. Какое-то неясное предчувствие стеснило мне грудь. Келеборн, заметив перемену в моем настроении, обнял меня, и я прижалась к нему лбом. Он всегда беспокоился, когда видел меня такой, и теперь бросал тревожные взгляды на кольцо, которое я продолжала безотчетно крутить.
Оно было вовсе не обручальным и связывало меня не с мужем, а с прошлым. Можно сказать, оно причиталось мне по наследству — вместе с землями и бедами. Хорошо хоть, к тому моменту мы с Келеборном уже были женаты, а то впору было задуматься, стоит ли идти замуж с таким незавидным приданым.
Кольцо досталось мне от друга — теперь я могу его так называть (да и тогда могла) — незадолго до его смерти. В то время я была на севере. А когда вернулась — узнала, что он погиб.
Иногда я думала, что назло мне. Иногда — утирала непрошенные слезы. Мы, только мы вдвоем, оставались здесь из тех, кто родился в Валиноре. А он взял и...
Иногда я гневалась. Так было, когда муж рассказал мне о том, как именно он погиб. Его убийца задолжал мне еще за смерть брата, которого он точно так же пленил и пытал. Но тело моего брата не несли на копье, как знамя ненависти. Над ним не глумились орки. Никто не вырезал у него на лбу мерзких слов. Чем дальше, тем чаще гнев завладевал мной. И каждый раз я обещала, что справлюсь за них всех.
Но быстрее стрелы летели века, а война, как оказалось, только затухала на время, не заканчиваясь. Давным-давно заброшен Эрегион, вознесся и пал Нуменор, воцарилась тишина в Ирисной Низине — и только в Дол-Гулдуре снова властвует тень.
Я зажмурила глаза, отгоняя мрачные мысли. Становилось зябко, поднимался туман, и я начинала подумывать о том, чтобы вернуться домой к теплу.
Внезапно Келеборн вскочил, да так резко, что я не успела среагировать и растянулась на плаще, ушибив локоть. Из зарослей вышел эльф — еще подросток. Кажется, я несколько раз его видела, но ни имени, ни его семьи припомнить не могла.
— Простите, — робко начал он, но постепенно голос становился уверенней, — я не хотел вас беспокоить, но меня прислали из города. Что-то стряслось.
— Что произошло?
— Как ты нас нашел?
Мы с Келеборном заговорили одновременно и так же одновременно замолкли. Мальчик вдруг спохватился и неловко поклонился, а затем ответил:
— Что произошло, мне не сказали, велели только не медлить. Я очень хороший следопыт, — это он произнес, повернувшись к Келеборну. По пылающим ушам было видно, что он страшно горд тем, что отправили именно его, но в то же время стыдится своей гордости.
— Вот как, — улыбнулся Келеборн. — А бегаешь быстро?
— Не очень. Есть и быстрее, — честно ответил тот.
— Раз надо спешить, придется тебе помочь, — и прежде чем мальчик успел что-либо сказать, его подхватили и понесли сильные руки.
Я бежала чуть впереди Келеборна с его ношей, прощупывая тропу. По всему выходило, что дурное предчувствие меня не обмануло, и я стискивала кулаки.
Но несмотря на это, я наслаждалась каждым мгновением. Давно прошло то время, когда мы с Келеборном беззаботно бегали, соревнуясь в ловкости и быстроте. Стойте, беззаботно... В нашей жизни никогда не бывало беззаботности.
Когда впереди замаячил Карас-Галадон, мы сбавили скорость. При всем желании так же быстро подняться вверх по склону не получилось бы. Келеборн опустил мальчика на землю. Тот прямо-таки пылал от смущения и сразу понесся во весь дух, чтобы показать, что и сам чего-то стоит. Так что до наших палат мы добрались и впрямь быстро.
Еще издалека я приметила суматоху и неразбериху подле нашего мэллорна. И то правда — раз случилось что-то, что требует нашего присутствия, нас будут ждать именно там.
Когда мы приблизились, я различила в толпе несколько эльфов из дружины Элронда. Выглядели они... потрепанно? У кого-то темным измазан плащ, у кого-то бессильно свисает рука, а некоторые и вовсе с трудом опираются на копья. Видно, Элронд послал их с вестью или поручением, а по дороге на них напали. Я уже собиралась распорядиться, где их разместить и чем помочь, но тут из-за мужских фигур протиснулась вперед... Наша дочь?
— Мама! — воскликнула Келебриан и кинулась ко мне.
Я почувствовала, как дочь дрожит в моих объятиях, и ласково погладила ее по голове. В волосах у нее запутались веточки, на запыленном платье виднелись прорехи, но, кажется, ран не было.
— Я ехала повидать вас, — Келебриан, наконец, отстранилась только для того, чтобы тут же попасть в отцовские руки. — Но у перевала была засада. Мы едва не погибли.
Келеборн бросил взгляд на воинов Элронда.
— Повезло... — коротко обронил он.
Келебриан неопределенно повела плечом, словно указывая на что-то позади.
Один из воинов в простом коричневом плаще развернулся к нам лицом. Через правую щеку у него шел уродливый шрам, какой бывает лишь от рваных воспаленных ран. Но я все равно его узнала.
— Тьелпэ спас Тьелпэн, — озорно ухмыльнулся он. — Артанис, тебе идет румянец. Ну же, улыбнись.
Я, наконец, обрела дар речи.
— Приятно узнать, что кто-то жив. Ради разнообразия.
Келебримбор кивнул.
— Вот поэтому. Я не сумел спасти ни Финрода, ни Ородрета, я и... — окончание фразы он проглотил, но я поняла, кого он не упомянул. — Но твою дочь — смог.
Я хотела сказать «спасибо», а вместо этого произнесла:
— Где ты вообще был?
Келебримбор неопределенно повел рукой.
— То тут, то там.
— Это все объясняет.
— А теперь вот в Гавани, — неожиданно добавил он.
— Уплываешь?
— Уплываю.
Я онемела вновь. Рука с кольцом отяжелела, и я ощутила сильнейшее желание его стряхнуть. Лучше прямо Келебримбору в ладони. Чтобы было неповадно впредь.
— А как же... это все?
Келебримбор улыбнулся, и я поняла.
Наше время уходит.
Название: Лабиринт
Задание: Тема Ноября
Размер: 1330 слов
Жанр/категория: джен с элементами хоррора, АУ
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: эльфы
Примечание: все мы вышли из антички и должны туда же вернуться
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку.
Наше все
Уж как первое сердце жемчужное,
а седьмое-то сердце железное.
Мельница
Первый явился на рассвете. Туман повисал рваными клоками на кустах, расползался гнилью по траве, но ему оставалось уже недолго: вот-вот солнце поднимется выше и прогонит ночную сырость.
Он ступал уверенно, четко и нисколько не стерегся. Она наблюдала за тем, как он шагает, положив руку на меч. Только этот жест и выдавал то, что все-таки он готов к неожиданностям.
Ни меч, ни готовность не помогли, когда она прыгнула сверху, раздирая когтями беззащитную шею.
Когда солнце окончательно оторвалось от горизонта, холодную траву покрывал уже не туман, а кровь, исходящая паром.
Второй ее напугал. Сперва она подумала, что ей мерещится: никто не способен выжить после того, как ему оторвали голову. Но вот он идет, как будто ничего не случилось. Она едва прилегла отдохнуть, а ее вновь потревожили. Что они позабыли в ее владениях?
Только хорошенько принюхавшись, она поняла, что это не первый, только очень похож. У них был разный запах. Второй пах железом и углями, а первый — солью и немного липой.
На вкус они тоже были разными.
Третий ее удивил и почти застал врасплох. После она зализывала длинную рану на боку и тихонько скулила от огорчения. Никто не мог найти ее убежище в сердце лабиринта, а он нашел! Но и поплатился. Его кости украсят вход. Она даже почувствовала толику сожаления, когда рассматривала то, что осталось от смуглого лица.
Четвертый и пятый шли один за другим, так что не было времени обдумать, почему в последнее время к ней зачастили гости. Ей даже пришла в голову донельзя глупая мысль, что так много есть не стоит. Да кто откажется от свежатинки, которая сама идет в зубы? Она удовлетворенно причмокнула. Из волос она соорудила себе мягкую подушку. Красиво вышло: черное с толикой рыжего.
А больше никто не появлялся, и постепенно она расслабилась, разленилась и перестала каждый день обходить лабиринт.
Она встрепенулась. Потом резко оторвала голову от так полюбившейся ей мягкой подушки и навострила уши. По лабиринту кто-то шел. Она чувствовала это всей кожей, хоть и не могла пока услышать. Скатившись с ложа, она проворно шмыгнула наружу. Лабиринт был темен; еловые лапы клонились вниз, образуя надежную изгородь. Она повела носом. Запах уже бил в ноздри яростным сигналом: «Чужак!» Она фыркнула и припала к земле, решив дождаться его тут.
Но шаги вдруг замерли. Хочет выманить? Как смело. Что ж, она доставит ему такое удовольствие. Она буквально взлетела по сосновому стволу, помогая себе когтями. Бросаться сверху — лучше всего, ни один не ждал атаки оттуда.
Этот ждал. И ударил неожиданно, с левой руки, ткнул ее в бок. Она завизжала от ярости, даже не чувствуя боли, и приготовилась к новому прыжку, теперь уже с земли.
Ей даже удалось прыгнуть. Но уже в полете, как бы краток он ни был, она ощутила, как ее опутывает неведомо откуда появившаяся сеть. Она рычала и брыкалась, пыталась разорвать сеть когтями и клыками, но тщетно. Все то время, пока она пыталась освободиться, он стоял и смотрел, благоразумно не приближаясь. В конце концов она затихла, обессилев, и только тогда он подошел — только для того, чтобы накинуть еще и толстую выделанную кожу и скрутить ее, как гусеницу. Она позволила себя тащить, собираясь с силами. Рано или поздно он потеряет бдительность. Даже пятый потерял — она кружила его долго, петляла по лабиринту, пока он не ошибся и подставился прямо под ее когти.
Тащили ее недолго и недалеко, она узнала запах родного логова. И тут же раздался яростный, полный боли вопль. Она отчего-то испугалась и сжалась в своем коконе. Сквозь крохотную щелочку она с трудом разглядела, как он подбирает с земли ее любимую подушку и прижимает к груди. А потом услыхала, как в логово входит кто-то еще, и почти сразу ощутила сильный пинок под ребра, закашлялась, заперхала и ждала новых ударов, но к своему удивлению, услышала, как оба выбрались из логова, оставив ее валяться.
Она сперва тоненько подвывала от страха, а потом провалилась в забытье.
— Не надо было ее пинать.
— Будто тебе не хотелось.
— Хотелось. Но она же ничего не соображает.
— А мы соображаем, раз допустили это?..
Он уже давно потерял надежду. Если бы он мог повернуть время вспять! Уж конечно, не стал бы противиться воле дочери… Он сам, сам накликал на нее беду. Все было испробовано, и все без толку.
Поэтому когда они ввалились в его покои, поцарапанные, но живые, он не поверил своим глазам. И еще меньше он поверил им, увидев дочь. Жена стиснула его руку так сильно, что там, верно, останутся синяки.
— Лютиэн!
Она взглянула на родителей глазами, еще слегка безумными от пережитого, покачнулась и осела бы на пол, если бы не твердая рука Келегорма, державшая ее за локоть.
— Что... что происходит?
Лютиэн с некоторым трудом, но освободилась от хватки, и шагнула вперед.
— Где Берен? И почему меня тащили связанную? — второй вопрос был задан Маэдросу. Она обвела всех гневным взглядом. — Как вы можете так со мной обращаться?
У Маэдроса затрепетали ноздри. Было видно, что сдерживаться ему стоит огромных усилий. Келегорм рассматривал узор на потолке, стиснутые на кинжале пальцы побелели.
— Да отвечайте же! — крикнула Лютиэн и снова пошатнулась.
Тингол сдернул со стола ткань, и покои озарились ярким ровным светом. Келегорм оторвался от созерцания потолка. Лютиэн ойкнула и прижала руку ко рту. Гнев на ее лице сменился недоумением, а потом радостью.
— Значит, он смог! Но где же он?
— Он мертв, — с некоторым усилием ответила Мелиан.
У Лютиэн задрожали губы.
— Как? Как это вышло? Берен погиб, потому что вы держали меня взаперти!
— Берен погиб, потому что его загрызло чудовище, — ровно сказал Тингол. — Он сам хотел с ним сразиться.
Лютиэн отчаянно затрясла головой.
— Тебе мало было Сильмарилла? Ты решил дать еще задание? Даже не сказав мне?
Мелиан предупреждающе подняла руку.
— Давай оставим пока эту тему.
— Нет! — Лютиэн яростно сверкнула глазами. — Я хочу знать, что с ним произошло!
— У тебя болит левый бок? — неожиданно спросил Келегорм.
— Да, — растерявшись, ответила Лютиэн.
— Это я тебя пнул. И с удовольствием бы повторил.
Тингол нахмурился, но промолчал. Свет Сильмарилла лежал тонким покровом на лицах — печальных, гневных, ожесточенных, уставших.
— Расскажи ей, Элу. Или я сам расскажу, — разомкнул губы Маэдрос.
— Н-нет. Я не могу.
— Можешь. И станешь. У нас был уговор.
— Она сойдет с ума. Я не могу ее потерять!
В ответ Маэдрос чем-то швырнул в него. Тингол бессознательно поймал какой-то мягкий сверток. Поглядев на него, он понял, что это сплетенные волосы, черные и медные. Тингол вздрогнул. И решился.
— Сядь, Лютиэн. Сядь.
Она послушно села в подставленное матерью кресло и вцепилась в подлокотники, готовая вскочить.
— Ты ничего не помнишь, — начал Тингол. — Я бы хотел, чтобы так и осталось, но у нас с Маэдросом действительно уговор. Из двух пунктов. И первым в нем значится, что я скажу тебе правду о том, что произошло. Из терема, где я тебя запер, ты сбежала и отправилась на помощь к Берену. Встретила по пути Келегорма и Куруфина и отправилась с ними в Нарготронд. Оттуда добралась до Тол-ин-Гаурхота и освободила Берена из плена. Вместе вы добыли Сильмарилл из короны Моргота. Но на тебя пало его проклятье, и едва вы с Береном переступили границу Дориата, ты превратилась в безумное и злобное чудовище. Ни у кого не поднялась рука убить тебя. Мы сковали тебя цепями, а потом построили лабиринт, огражденный чарами твоей матери, так что ты не могла выйти оттуда. Мы гадали, как снять проклятье, пока однажды Мелиан не пришло видение. Проклятье мог снять только мужчина, не связанный с тобой родством. Ему надо было добровольно провести рядом три дня и три ночи, только и всего. Берен пошел первым. Пробовал и Даэрон. Многие пытались, но никому оказалось не под силу одолеть тебя.
Тингол остановился, переводя дух. Лютиэн била крупная дрожь.
— А потом явились гонцы от Маэдроса. Он хотел Сильмарилл, а я — я хотел вернуть тебя. И я предложил им Сильмарилл, если кто-то из них сумеет снять проклятье. Вот и все, — Тингол пристально смотрел на дочь, словно опасаясь, что она вновь превратится в чудовище.
Лютиэн сгорбилась в кресле и закрыла лицо руками. Она ничего не помнила. Только брошенный Маэдросом сверток показался ей смутно знакомым.
Тингол сделал приглашающий жест в сторону стола. Маэдрос подошел и вгляделся в Сильмарилл.
А затем протянул руку.
Название: После аукциона
Задание: Тема Ноября
Размер: 1800 слов
Жанр/категория: джен, драма, кроссовер, детектив, нуар
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Лобелия Саквиль-Бэггинс, Бильбо Бэггинс, Отто Саквиль-Бэггинс, НМП, НЖП
Предупреждение: AU, OOC, смерть персонажа
Примечание: 1. Действие происходит во время последней главы книги «Хоббит».
2. Кроссовер с циклом Жоржа Сименона о комиссаре Мегрэ
3. Ведмат — название месяца, соответствующее июлю-августу.
Имел я контакт с комиссаром Мегрэ.
Ю. Энтин.
— За шляпу, — ответил Фима.
М. Веллер.
Дождь лил как из ведра. Возле норки Саквиль-Бэггинсов толпился народ. Хоббиты бурно дискутировали, пытались заглянуть в окно или через дверь уговорить хозяина открыть им. Но хозяин, Отто Саквиль-Бэггинс, заявил, что откроет только шерифу или, на худой конец, одному из помощников шерифа.
Между тем разговоры продолжались:
— Я только подошел. Вы не подскажете, что здесь случилось?
— У Саквиль-Бэггинса жену убили!
— Это Лобелию-то? Так ее зовут... простите, звали?
— Ага.
— Давненько у нас убийств не было... Не к добру все это!
Внезапно послышались крики:
— Разойтись! Помощник шерифа идет!
Толпа раздалась, и к двери протиснулся Ведмат Гудбади, помощник шерифа Хоббитона по уголовным делам, высокий и полноватый хоббит с трубкой в зубах. Он был в сером плаще и широкополой шляпе. Помощник шерифа выдохнул изо рта дым, постучал по косяку, громко представился. Щелкнул засов, Гудбади протиснулся внутрь.
Отто Саквиль-Бэггинс, не поднимая глаз, проводил Гудбади в гостиную. Ведмат снял плащ и осмотрелся. У стены лежала женщина, на груди ее расплывалось большое пятно крови. Пальцы на левой руке убитой были поджаты, будто бы она что-то держала, но ладонь пустовала. Правой рукой женщина тянулась к зонтику, стоящему в углу. Видимо, хотела защитится от убийцы, но не успела.
Гудбади обошел тело и вернулся назад, немного постоял, потом провел ладонью по лицу, вышел из гостиной и позвал хозяина. Пришло время для допроса свидетелей.
Отто Саквиль-Бэггинс изо всех сил старался не показывать свое горе, и у него действительно неплохо получалось. Он вполне спокойно рассказал, что сегодня ушел из дома рано, а когда вернулся, застал жену умирающей. Но Лобелия, к сожалению, не успела ничего передать мужу и скончалась.
— А вот это уже интересно, — заключил Гудбади. — Рана у вашей жены очень глубокая, от такой умирают быстро.
— И что вы хотите этим сказать? — Саквиль-Бэггинс терял терпение.
— Я хочу сказать, что вы практически застали момент убийства. А убийца как-то незаметно проскользнул мимо вас...
— Вы на что намекаете?
— Ни на что. Я не верю, что убийца — вы. Возможно, это какой-нибудь вор высшей квалификации, которому скрыться — раз плюнуть. Кстати, о ворах: у вас после убийства в доме ничего не пропадало?
— Кто его знает? Я не проверял, мне не до того было.
— А проверить не мешало бы. Это могло бы прояснить некоторые обстоятельства дела.
— В смысле?
— Если что-то пропало, возможно, убийство совершено с целью ограбления.
— Хорошо. Давайте я сегодня все вещи в доме пересчитаю. А вы приходите завтра на рассвете, я вам сообщу, что получилось.
— Договорились. Последний вопрос: может, вы посоветуете, кого мне допросить после вас в первую очередь?
— Спросите нашего соседа и дальнего родственника — Бильбо Бэггинса. Я его из окна видел здесь же, в толпе.
— Большое спасибо, господин Саквиль-Бэггинс. До завтра.
Гудбади вышел из норки и громким голосом позвал для беседы Бильбо Бэггинса. Тот откликнулся сразу же и пригласил помощника шерифа к себе домой. Гудбади согласился, и оба, накрывшись плащами, заспешили к соседней норке.
Бэггинс оказался очень гостеприимным хозяином. Он усадил Гудбади у камина, разрешил ему курить трубку и налил чаю.
— Благодарю, — Гудбади отхлебнул из чашки. — Вы извините, но первый вопрос хочу задать вам не по делу. Что это у вас за кинжал висит над камином? Я интересуюсь оружием, а такого никогда не видел.
— Это клинок эльфийской работы, — с готовностью пояснил Бэггинс. — Но рассказывать, откуда он у меня, не буду. Это займет слишком много времени.
— Тогда сразу перейдем к делу. Вы сегодня ничего необычного не видели? Может быть, заметили, как убийца выбегает из дома ваших соседей, или еще что-то?
— Боюсь, что нет. Я сегодня весь день с бумагами разбирался. А потом уже начался переполох, у Саквиль-Бэггинсов толпа собралась, говорят, Лобелию зарезали. Я тогда все бросил и пришел поддержать соседа и родственника.
— А что за бумаги, если не секрет?
— Так уж случилось, что они косвенно связаны с убитой и ее мужем.
— Да вы что? Интересно!
— Понимаете, я не так давно попал в щекотливое положение. Я отправился в путешествие, никому об этом не сказал, в итоге меня признали пропавшим без вести, а мое имущество решили распродать на аукционе.
— А, точно. Слышал я об этом аукционе. У меня жена собиралась там чего-нибудь прикупить, но когда пришла, все уже прикрыли.
— Это потому что я вернулся. А теперь мне приходится возвращать имущество назад: или по суду, или заново его покупать. Вот с этими бумагами и возился.
— А как убитая связана с аукционом?
— Я не рассказал? Простите, простите. Саквиль-Бэггинсы хотели на том же самом аукционе купить мою норку. А когда у них не получилось, наши отношения совсем испортились. Но теперь, когда Лобелию убили, мне очень жаль бедного Отто.
— Верю. Ну что ж, мне пока спросить у вас нечего. Нужно найти еще свидетелей. До свидания, господин Бэггинс, с вами было приятно иметь дело.
— До свидания, господин помощник шерифа. Если я вам еще понадоблюсь, найдете меня здесь. Я редко выхожу из дома. Теперь.
Вечером Ведмат Гудбади вернулся домой. Его жена Матрикария вышла на порог с графином грушевой настойки.
— Привет, — улыбнулся Ведмат. — А что, сегодня праздник?
— Привет, — ответила Матрикария. — Я все узнала про твое новое дело. И я помню, что при расследовании убийств ты предпочитаешь именно грушевую.
— Все-то ты помнишь. Молодец. Тебе бы со мной в паре работать, мы бы любые преступления в два раза быстрее раскрывали.
— Да ладно тебе, не шути.
— А я и не шучу.
— Ты скажи лучше, уже понял, кто убил бедняжку Лобелию?
— Пока нет.
— Значит, опять будешь всю ночь сидеть и думать?
— Значит, опять.
— Ну хорошо, как надумаешь — сразу ложись.
— Так точно...
Матрикария ушла в спальню, а Ведмат сел в кресло и стал перебирать все известные ему факты о Лобелии Саквиль-Бэггинс. Ему отчего-то показалось, что убийство может быть связано с аукционом. Если покупка норки на аукционе сорвалась, Лобелия этого так не оставила, поскольку характер у нее был тяжелый. И тогда она... Действительно, что она могла сделать? Что могло привести ее к смерти? Непонятно. А вдруг дело вовсе не в аукционе? Просто семейная ссора? За размышлениями незаметно понижался уровень настойки в графине и объем табака в кисете.
Так Ведмат досидел до глубокой ночи. Когда, как ему показалось, он уже достаточно хорошо изучил убиенную Лобелию Саквиль-Бэггинс, Ведмат поднялся, осушил еще одну рюмку грушевой настойки и отправился в спальню. Перед сном он выглянул в окно и улыбнулся: дождь закончился.
Гудбади поднялся рано утром, хотя совершенно не выспался. Но ничего не поделаешь, таков был уговор с мужем убитой. Отто ждал шерифа на пороге.
— Рад вас видеть. А у меня интересные новости, — Саквиль-Бэггинс не позволял себе улыбнуться, но по глазам легко угадывалось, что он очень доволен.
— Приветствую. Ну что ж, поделитесь со мной, — Гудбади закурил.
— Я пересчитал все предметы в доме. У нас пропали серебряные ложечки.
— Так-так.
— Значит, убийство с целью ограбления?
— Возможно.
— Балрог вас подери! Мы не для того содержим вас и вашего начальника на свои кровные деньги, чтобы вы строили предположения! Вы должны ловить преступников!
— Значит, ложечки...
— Вы меня вообще слушаете?
— А?
— Тьфу! Не помощник шерифа, а наказание!
— Господин Саквиль-Бэггинс, если бы вы поменьше кричали, я бы быстрее сообразил, что к чему. Тем самым я бы быстрее выполнил бы свои обязанности перед теми, кто содержит меня на свои кровные деньги.
— Извините. Так, выходит, вы поняли, кто убийца?
— Я почти уверен.
— Так скажите!
— Мне осталось проверить всего одно обстоятельство. Если оно окажется верным, вы и сами все очень быстро узнаете.
— Нет! Подождите! Вы обязаны...
Гудбади вежливо поклонился и пошел прочь от норы Саквиль-Бэггинсов. Теперь, когда преступник известен, лучше уже никого не выслушивать, а задержать убийцу, пока тот не выкинул чего-нибудь еще.
Бильбо Бэггинс открыл дверь с улыбкой:
— О, господин помощник шерифа! Снова решили ко мне заглянуть? Вы проходите, присаживайтесь, я сейчас поставлю чайник.
— Спасибо, чаю не надо, — покачал головой Гудбади.
— Ну, как хотите.
Бэггинс и Гудбади сели, как вчера, рядом у камина. Ведмат выдержал небольшую паузу и, когда Бильбо уже начал волноваться, заговорил:
— Вы оригинальный человек, господин Бэггинс. Сотрудничать с помощником шерифа и раскрыть ему свои мотивы, чтобы отвести от себя подозрения, — нестандартный ход. Вы ведь сами завели разговор об аукционе, я на этом не настаивал. Вы рассказали мне, с какими бумагами возитесь, хотя могли бы мне легко соврать, и я бы поверил.
— Я не понимаю, о чем речь! — встревожился Бэггинс.
— Отлично понимаете. Вы же озабочены тем, чтобы собственность, утраченная в результате аукциона, вернулась к вам. А Лобелия Саквиль-Бэггинс вроде как не получила на аукционе того, чего хотела, то есть вашу норку. Но как мне удалось выяснить благодаря многочисленным свидетельским показаниям, характер у вашей родственницы был довольно тяжелый. Когда покупка норки сорвалась, она решила любым способом отыграться. Поэтому она все-таки завладела какой-то вашей собственностью, пусть и небольшой, но милой вашему сердцу. Следовательно, вы хотели вернуть причитающееся вам не только от тех, кто купил вашу мебель, но и от нее.
Бильбо только развел руками.
— Итак, вчера вы пришли к Лобелии решительно требовать своего. Скорее всего, не первый раз. Только на этот раз прихватили свой эльфийский клинок. Видимо, чтобы чувствовать себя увереннее. Оружие часто придает уверенности. Не так ли?
Бэггинс не ответил. Он молча смерил шерифа холодным взглядом.
— А госпожа Саквиль-Бэггинс, как обычно, заявила, что ничего вам не вернет. И, видимо, специально, чтобы подразнить вас, принесла и показала вам серебряные ложечки. В этом и была ее роковая ошибка.
— Какие еще ложки?! — воскликнул Бэггинс.
— Ваши. Ложечки, которые достались убитой после аукциона, и которыми она вчера днем трясла перед самым вашим носом, похваляясь, что никогда их вам не отдаст. Ложечки, из-за которых у вас помрачился разум, и вы закололи свою родственницу. Ложечки, которые я постараюсь найти, и уверен, что обязательно найду в вашей норке.
— Вы ничего не докажете! — выдавил из себя Бильбо.
— Да полно вам! Я не могу объяснить только одного: почему муж убитой не застал вас на месте преступления? Вам бы совершенно точно не хватило времени сбежать из норки до его прихода. Впрочем, улик против вас достаточно и без свидетельских показаний. Так что, по всей видимости...
Гудбади не успел договорить: Бэггинс что-то вытащил из кармана, резко завел руки за спину и исчез. Ведмат не мог поверить своим глазам. В его долгой карьере таких случаев еще никогда не было.
Гудбади вернулся домой глубоко за полночь. Он молча выпил рюмку грушевой настойки, сел в кресло, закурил трубку, и, покосившись на встревоженную жену, сказал:
— Безнадежное дело.
— Так и не выяснил, кто убийца? — Матрикария подошла к Ведмату и положила руку на его плечо. — Так скоро выяснишь. Ты и не такие дела распутывал.
— Я уже во всем разобрался. Убийца — Бильбо Бэггинс.
— Вот те на! А что ж тогда не так?
— Я не смог его арестовать.
— Он сам закололся? Или повесился?
— Он исчез.
— В смысле сбежал?
— Нет. Он сидел передо мной и растворился в воздухе. Я не отворачивался, я даже не моргнул. Я видел, как он пропадает...
— Ничего себе!
— Мы с добровольцами зашли в каждый дом. Прочесали лес. Никаких следов. Он явно и с места убийства сбежал тем же способом. Но как? Здесь явно что-то нечисто...
— Ложись-ка спать. Завтра легче будет.
— Да, пожалуй...
И вот уже через полчаса Ведмат, умиротворенный еще двумя рюмками грушевой настойки, лежал в кровати. Он бы давно заснул, только на душе было неспокойно. Ведмат не любил, когда обстоятельства дела ясны, а виновный избежал наказания. Хорошо еще, что такие дела встречались крайне редко.
@темы: Тема Ноября, БПВ-4, Воинство F.
Название: Яблочная осень
Задание: Этап VI (свободная тема)
Размер: 3200 слов
Жанр/категория: джен, юмор
Рейтинг: G
Персонажи: Иорет, спойлер!Денетор, в эпизодах Эктелион, Смотритель Палат Врачевания, НМП и НЖП.
Предупреждение: элементы high school AU; кроссовер с учебником по медицинской латыни
Примечания: 1. Посвящается всем изучающим и преподающим иностранные языки. 2. Над этим текстом витал дух профессор Хиггинса, но недолго. 3. В этой истории нет любовной линии и нет морали. 4. Дополнительные примечания и переводы — в тексте. 5. Действие происходит в 2965 г. Т.Э.
capsulae durae et capsulae operculatae.
Capsulae forma variae sunt.
“De capsulis”, текст для чтения
из учебника по медицинской латыни
Осень в то лето выдалась урожайная. Даже чахлая яблонька, что росла на единственном зеленом пятачке во внутреннем дворе Палат Врачевания, принесла плоды. Два яблока, одно крепкое, как орех, и красное, а другое большое, розовато-прозрачное, мерно бились в стекло, и Иорет, глядя в окно, размышляла, оторвутся и упадут они сами или лучше после занятия пойди и сорвать. Вкусные, интересно? Небось одно твердое — не откусить, а второе набьет рот, как войлоком. То ли дело дома…
Иорет, юная слушательница лекарских курсов при Палатах Врачевания, едва отпраздновав шестнадцатый день рождения, бросила родную деревню в благословенном Лоссарнахе и отправилась покорять столицу. С самой весны, как она начала учиться, у нее так и не выдалось времени съездить домой и проведать родителей, хозяйство, друзей — а ведь, между прочим, в деревне остался жених, который обещал ждать ее возвращения. Приютила Иорет ее двоюродная тетка, которая, к счастью, денег за постой не брала. Зато, разузнав, что «малышка Иорет» выбрала лекарскую стезю, к ним зачастили тетушкины подруги, и подруги подруг, и дальние знакомые, и совсем незнакомые горожане — словом, скоро их околоток облетел слух о том, что у племянницы госпожи Анкалимэ золотые руки. Через полгода, к началу осени, весь второй ярус знал, что за повитухой надо бежать вон в тот домик с палисадником, за синим забором: только захватите что-нибудь для тетушки к чаю — и стучитесь лучше вечером, а то с утра девушка еще учится. И, казалось бы, все предвещало Иорет блестящую лекарскую карьеру, если бы не…
— Иорет!
— А? — Иорет аж подпрыгнула на месте, потому что сосед по парте, Дорлас, ткнул ее локтем в бок.
— Иорет, я третий раз вам повторяю: образуйте мне все известные вам формы от глагола mapa*.
…если бы не квенья.
Языки Иорет определенно не давались.
— Mapa… — пробормотала она, скосив глаза на соседа — а вдруг поможет? — Mapa… А! Mapa, anta, teca. Правильно?
— Не-е-ет… — приглушенно зашипел Дорлас. — Ты же не рецепт пишешь, Иорет, ну!
— Неправильно, — подтвердил его слова мастер Паннор, старичок-преподаватель. — Не знаю, что с вами делать, Иорет. За полгода никакого прогресса, — он вздохнул. — Ринтель, ваша очередь.
_________________________
* mapa — «возьми»; anta — «дай»; teca — «напиши». Иорет воспроизводит формулу из рецепта “Recipe… Da… Signa…” («Возьми [ингредиенты]… Выдай… Надпиши»).
Вечером, когда Иорет, оставшаяся на ночное дежурство, сидела в маленькой каморке при одной из палат и помогала сматывать повязки, к ней постучался младший целитель и сообщил, что ее желает видеть госпожа Эведис, смотрительница Палат Врачевания. Иорет не знала за собой никаких проступков, поэтому отправилась на встречу со спокойной душой.
Но Иорет не угадала, потому что госпожа Эведис была сегодня очень раздосадована.
— Что там у тебя с квенья? — спросила она.
— Да нормально все, кажется, — осторожно ответила Иорет.
Госпожа Эведис сделала глубокий вдох. Заметно было, что она сдерживается, чтобы не закричать. Прошло несколько мгновений.
— Ты у нас на хорошем счету, Иорет, — сказала, наконец, госпожа Эведис, и голос ее звучал очень спокойно. — Я была уверена, что к зиме ты закончишь первый этап обучения, и мы сможем назначить тебя младшей целительницей. Но…
— Но?
— Но для этого надо получить рекомендации от всех преподавателей. А сегодня мастер Паннор сказал мне, что не аттестует тебя ни за какие сокровища мира. И если ты до Меттарэ не сдашь ему экзамен, тебе придется забыть о работе в Палатах Врачевания.
На самом деле, Паннор выразился иначе: «Я бы на вашем месте, миледи, на расстояние полета стрелы не подпускал ее к больным! Если человек не в состоянии запомнить простейшие слова из другого языка, то представьте, что она натворит, если дать ей в руки целебные травы? Да она у вас всех перетравит. Да она забудет, где какие кости. И не говорите мне, что, мол, у девочки нет способностей к языкам. Не бывает такого. Бывает плохая память и лень».
Иорет молчала.
— Иорет, пойми, — продолжала госпожа Эведис. — Никто не хочет тебя прогонять. Я не должна этого говорить, но больные на тебя не нарадуются, и слух о твоих золотых руках разлетелся по городу. Но правила есть правила. Подумай, может быть, работа повитухи в родной деревне не так уж плоха? Все, иди. Хорошего дежурства.
Иорет безмолвно поклонилась и вышла за дверь.
— Вот и не знаю, что делать! — закончила Иорет свой рассказ на следующее утро. На ее звонкий голос стеклись любопытные, и вокруг собралась компания товарищей по учебе.
— Не так уж сложно выучить и сдать квенья, — почесал в затылке Дорлас. — Тем более что Паннор требует от нас довольно мало. Мы даже ни одной поэмы не прочитали.
— Мне — сложно! Я ничего там не понимаю!
Некоторые согласно закивали и загудели одобрительно.
— Может, тебе взять у него пару частных уроков?
— У него? Да что ты! Я стесняюсь!
— Или не у него… А напиши объявление! Вдруг кто откликнется?
«ТРЕБУЕТСЯ
преподаватель квенья.
Спросить Иорет из Лоссарнаха.
Второй уровень, дом госпожи Анкалимэ
(синий забор и палисадник).
Оплата яблоками»
Объявление Иорет повесила на самом бойком месте — на рыночной площади возле фонтана. Не у того самого Фонтана, а около обычного, где набирают воду, на четвертом ярусе. Прикрепив объявление, она уселась на краешек фонтана — благо, еще тепло — и принялась разглядывать публику. Вот подошел, проскользнул глазами, не заметил, направился дальше. Вот подбежала шустрая тетушка… ну она-то, скорее всего, квенья не разумеет. Вот молодой мужчина в хорошей одежде: знатный, наверное. Плащ вон как расшит. Такому не до преподавания.
Мужчина покачал головой, прищурился, кивнул своим мыслям и пошел себе восвояси.
«Ладно, — подумала Иорет, — не буду же я тут весь день поджидать, как в засаде. Кто-нибудь клюнет — и хорошо».
«А что? Квенья… Интересно. Никогда не преподавал. Время вроде есть, на рубежах пока затишье. Попробую».
— Здесь живет госпожа Иорет?
— Здесь живет госпожа Анкалимэ, — строго сказала тетушка, одарив гостя оценивающим взглядом, — и с ней племянница, юная Иорет. А у вас жена рожает?
— Что? — переспросил гость.
— Ой, извините, не сообразила. Вы не женаты, верно? Сестра?
— Да нет, я, собственно, по другому делу… Я по об…
— Иорет! — закричала тетушка в глубину дома. — Тут к тебе пришли! Говорят, по делу! Говорят, не роды! Выйди посмотри!
— Тетушка! — раздался в ответ девичий голос. — Это же, наверное, по поводу квенья! Я же рассказывала тебе, я объявление повесила. Помнишь, мастер Паннор еще сказал, а потом Дорлас говорит… Зови его сюда. То есть я сама иду.
— Болтушка, — развела руками тетушка и улыбнулась.
«Вот оно что, — подумал посетитель, — значит, ей нужна медицинская квенья. Это сложнее, но... разберемся».
В этот момент в сени выскочила и сама Иорет: где-то он, кажется, мельком уже видел эти светлые косы — вспомнить бы еще, где? Да наверняка в Палатах Врачевания и видел. Мысль о том, сколько раз за прошедшую весну ему довелось побывать в пресловутых Палатах, радости не вызывала.
Иорет спохватилась, что стоит истуканом и не приглашает гостя войти, и немного смущенно заговорила:
— Пожалуйста, вот сюда. А я ведь думала, что вы не придете. Я видела, как вы читали объявление. Думаю еще: куда ему я со своей квенья? Плащ у вас такой хороший… А вы где живете? Вам тут удобно? Вы извините, немного темно, и места мало… Вот сюда, за стол. А что, яблок-то в городе нет. Вон я вам мешок приготовила, возьмете в уплату?
Все это Иорет успела выпалить за те несколько мгновений, что вела гостя от двери к своему углу, где ютились кровать, сундук, стол и принесенный ради такого события из кухни стул.
— Извините, — сказала Иорет, когда гость устроился на стуле, а сама она присела на сундук, — а как вас зовут?
«Хм». Вот об этом он не подумал.
— Можешь звать меня «мастер Ламбенголмо».
— Лам… бен… Но мастер книжник, это чересчур длинно! Можно, пожалуйста, я буду вас называть «мастер Ламбен»?
— Можно. А теперь, пожалуйста, покажи мне книги и свои записи и немного помолчи.
Иорет кивнула и вывалила на стол ворох разрозненных листов. По чернильным каракулям смело можно было судить, что врачом девушка станет отменным.
— А книга у нас всего одна, зато у каждого, — сказала она. — Вот.
Сверху на кипу записей лег толстый том в потрепанном кожаном переплете.
— Посмотрим, что у вас тут. Так…
Так, грамматические сведения перемежаются всевозможными лекарскими премудростями. В конце — словарик и приложение: «Тексты для чтения». Вот с них и начнем. Мастер Ламбен раскрыл книгу на первом тексте и, ожидая увидеть на странице хрестоматийное «В начале был Эру, Единый» или любимое всеми школярами «Знайте же, что Туор был человек, который жил в давние-давние времена, в той северной земле…», заранее приготовился скучать. Но реальность оказалась занятнее.
«О таблетках, — прочитал он. — Таблетки — это лекарство. Таблетки бывают длинные и круглые. Сладкие и несладкие бывают они. Таблетки через рот принимаются…»
Заголовок следующего текста гласил: «О животе».
«В животе человеческом располагаются органы: желудок, печень, селезенка. Кишечник также там находится…»*
______________________________
* Несколько модифицированные тексты для чтения из учебника по медицинской латыни.
— Это не квенья, — сказал мастер Ламбен. — Я не знаю, что это за язык, но древние так точно не разговаривали. Это какое-то выхолощенное подобие. Но мы попробуем это выучить. Прочитай-ка мне вот этот абзац, пожалуйста.
Почти сразу выяснилось, что даже читать на другом языке Иорет сложно, несмотря на то, что буквы, казалось бы, те же самые. Она послушно повторяла каждую фразу за учителем, записывала одной ей понятными значками чтение, но сама сбивалась уже слове на пятом. Работы здесь предстояло порядочно — и это они даже не открыли сегодня грамматику. До Меттарэ оставалось еще примерно четыре месяца, за которые — мастер Ламбен был уверен — научить элементарным основам языка можно даже лошадь.
Половина мешка яблок отправилась на дворцовую кухню, а вторую новоиспеченный преподаватель оставил у себя в комнате, возле стола. Фрукты он любил, хотя мало кому в этом готов был признаться. А жалко все-таки, что город так беден садами. При Палатах Врачевания так вообще вместо полноценного лекарского огорода какая-то невразумительная полянка. Но когда-нибудь это изменится.
— Читай, пожалуйста.
— Не могу.
— Что значит «не могу»? Мы же с тобой все разобрали.
— У меня не получается.
— Хотя бы попробуй.
— Ну мастер Ламбен, для меня это слишком сложно! Я не понимаю!
Мастер Ламбен тяжело вздохнул: за два месяца занятий Иорет, казалось, не продвинулась в языке ни на дюйм. Она все так же путалась в падежах, все так же напрочь забывала слова и выпускала буквы при чтении. Зато у ее преподавателя голова уже пухла от постоянной болтовни. При каждой встрече ему приходилось выслушивать новые и новые подробности о родственниках и знакомых своей разговорчивой ученицы. Случись ему оказаться в родной деревне Иорет, он с закрытыми глазами найдет каждый дом и определит, что за семья здесь живет, сколько человек, с кем они водят дружбу и чем болели их дети и они сами на протяжении семи поколений. Отдельную строку занимали рассказы о милом друге, оставшемся ждать возвращения возлюбленной. Иорет предполагала, что в деревне он не засидится, а сам со дня на день рванет покорять столицу. И тогда-то они соединятся. Только надо сначала выучиться.
— Давай я прочитаю, а ты повторишь за мной, — устало предложил мастер Ламбен. — Слушай: Envinyatar rista laiqui*… Теперь повторяй.
___________________________________
* «Врач режет травы» (примит. квен.)
envinyatar — досл. «обновитель»; глагол с основой envinyata- значит как «обновлять», так и «лечить»
rista- — «резать»
laiquё — в т.ч. «трава».
Предложение представляет собой вольный перевод на квенья невыдуманной фразы из задания в учебнике по медицинской латыни: «Фармацевт режет травы».
— Envuni…
— Нет, слушай еще раз и следи глазами по буквам. Хорошо, с этим вроде справились, теперь давай переводить. Первое слово-то тебе точно знакомо.
— Нет… не помню!
— Да это же «врач».
— Ой, точно. Мастер Ламбен, извините, пожалуйста, я больше не буду.
Безнадежно.
Вернувшись домой после очередного бесплодного занятия, он обнаружил на столе записку от отца: «Жду у себя в кабинете после ужина. Надо поговорить». Формулировка предвещала нехороший разговор. Военные дела отец предпочитал обсуждать прямо за трапезой, проблемы государственные — с утра пораньше на свежую голову, что-то семейное мог спросить и в коридоре на бегу, а вот в кабинете, да еще и вечером, распекал когда-то сына за подростковые шалости. Что же на этот раз случилось?
— Денетор, — начал отец, как только за сыном закрылась дверь. — Не слишком ли она молода для тебя?
— Кто? — спросил Денетор.
— Девушка со второго уровня, к которой ты бегаешь каждую неделю и засиживаешься чуть ли не до первых петухов.
Вот оно что. Сам-то он хорош — не заметил за собой слежку. А еще считал себя искусным политиком и дипломатом. Тоже мне, будущий правитель страны. Денетор не придумал лучшего ответа, кроме как «Это совсем не то, что ты думаешь», но это прозвучало бы глупо и мелодраматично, поэтому вслух он сказал:
— Я не провожу у нее больше двух часов. Она все время опаздывает. Катастрофически. Может и на три часа позже прийти.
Такое случилось лишь однажды, когда Иорет сначала задержали срочные дела в Палатах, а потом по дороге домой трижды останавливали и просили советов приболевшие знакомые. Денетору в тот вечер было решительно нечего делать, поэтому он дождался ученицы: обычно в таких случаях он злоупотреблял гостеприимством тетушки Анкалимэ не дольше часа и уходил, выпив всего пару чашек чая.
— Ты знаешь, что у нашей семьи нет предубеждений, — продолжал отец. — Она славная девушка; я слышал, что и в Палатах ее хвалят. Если она тебе нравится, то, должно быть, из нее выйдет достойная супруга для Наместника. Только подождите несколько лет, а то больно она молода.
— Мне никто не нравится, — сказал Денетор, но отец не останавливался:
— Подумаешь, второй ярус. Что, в нашей истории прецедентов не было?
— Отец! Она мне совершенно безразлична! Я ей тоже: у нее в деревне остался жених. Я просто учу ее квенья.
— Ты — что? — переспросил отец.
— Я помогаю ей с квенья. Она ходит на курсы при Палатах Врачевания и ничего не понимает. Пару месяцев назад я наткнулся на ее объявление и подумал: а почему бы и не занять пару вечеров в неделю? Ты знаешь, книги я всегда любил и люблю, мне несложно.
— Ох, — сказал отец. — Ну ты и выдумщик, Денетор! А я уж было навоображал себе. Извини.
— Ты знаешь, что у нас осталось две недели? — спросил Денетор, которого Иорет продолжала величать «мастером Ламбеном».
— Ох, чувствую, выгонят меня, как пить дать выгонят… — печально ответила она. — Мастер Паннор никогда не пойдет навстречу. Я уже и вещи начала собирать, — она многозначительно похлопала рукой по сундуку, на котором сидела.
— Принципиальный человек, — заметил Денетор рассеянно. — Всегда таким был… А он не дал вам каких-нибудь заданий, по которым можно подготовиться, хотя бы примерных? Списков слов, которые обязательно надо выучить? Не сказал, какие будут тексты: новые или старые?
— Нет, мы просто должны все вызубрить… А может, ты знаешь? Ты же сам когда-то учил квенья! И ты наверняка знаком с мастером Паннором!
— Ну… — Денетор помедлил. На задворках его сознания давно крутилась одна очень нехорошая, неправильная и даже порочная мысль. Кажется, к решению проблемы надо подойти совсем с другой стороны. Раз прямым путем пойти не удалось, можно попробовать задействовать дипломатический талант и, как любил выражаться отец, «административный ресурс».
— Ну, — повторил Денетор, — в принципе, я иногда встречаю твоего учителя в библиотеке. Я могу у него спросить про задания, если хочешь.
— О! — выдохнула Иорет. — Спросите у него, мастер Ламбен, спросите, пожалуйста! Мне он не скажет, а вам может!
Местер Паннор из года в год, из месяца в месяц, не менял своих привычек и посещал библиотеку строго каждый третий день, с обеда и до заката — а если зачитывался, то оставался и на ночь. Поэтому подкараулить его не составило труда. Сам книжник и завсегдатай библиотеки, Денетор мог, не вызывая подозрений, подсесть к мастеру Паннору и завести ни к чему не обязывающий ученый разговор. Тем более что они и так, встречаясь у книжных полок, обменивались кивками и дежурными фразами. В юности Денетор, к счастью, учился языкам у другого мастера, иначе не чувствовал бы себя с этим на равных.
Первая часть плана сработала так, как Денетор и предполагал. Он, прихватив с собой свод законов трехсотлетней давности — скрасить ожидание, — устроился в засаде возле полки с особо толстыми фолиантами, которую в последние недели как раз облюбовал мастер Паннор. Долго ждать не пришлось, и уже через четверть часа старичок занял место неподалеку. Денетор, перелистнув еще несколько страниц кодекса, отложил книгу и поднялся.
— Добрый день, — поздоровался он, усаживаясь на скамью поближе к своей жертве. — Как продвигаются ваши ученые занятия, мастер книжник?
— Неплохо, благодарю вас, — степенно отвечал мастер Паннор. — Надеюсь, то же самое вы можете сказать о себе, господин Денетор.
— А как ваши юные ученики — будущие целители? — продолжал Денетор. — Постигают премудрость?
— О, — оживился мастер Паннор, — среди них есть очень светлые головы! Есть один мальчик — я прочу ему блестящую лекарскую карьеру. Помяните мои слова лет через тридцать: я вас уверяю, он станет Смотрителем Палат. Девочки есть неплохие, старательные…
— Кстати, да, — сказал Денетор. — Припоминаю. Этим летом, как вы, может быть, знаете, у нас было несколько стычек на границах. И многие мои раненые товарищи, пока лежали в Палатах, очень хвалили какую-то новенькую. Девушка совсем молоденькая — как же ее? Руки, говорят, золотые. Настоящие руки целителя. Как же ее…
— Ринтель? — предположил мастер Паннор.
— Нет-нет. О, вспомнил. Иорет.
— Иорет? — удивился мастер Паннор. — Вот уж не ожидал, прошу меня простить. У этой девочки никаких способностей нет. Не хочу вас расстраивать, но ее, скорее всего, исключат после Меттарэ. Она не в состоянии ничего запомнить: а такая особенность, э, сознания, сами понимаете, пагубна и для целителя, и тем более для его пациентов.
Денетор коротко вздохнул. Повисла пауза.
— Жаль, — сказал наконец Денетор. — Очень жаль. Будет очень печально, если Палаты Врачевания лишатся пары таких умелых ручек. Очень, очень жаль, что ничего нельзя сделать. Очень. Вы ведь понимаете меня, мастер Паннор? — закончил он тихо.
Мастер Паннор взглянул ему в лицо.
— Думаю, что понял, господин Денетор, — сказал он.
Денетор кивнул, пожелал ученому хорошего вечера, встал и зашагал к выходу, не оглядываясь.
— Я немного пересмотрел свою позицию по отношению к этой вашей Иорет, — заявил мастер Паннор госпоже Эведис. — Решил дать ей последний шанс, раз ее все так расхваливают.
— Хорошие новости! — обрадовалась смотрительница. — Неужели девочка начала учиться? Как у нее дела?
— Дела все так же безнадежно, к сожалению. Тем не менее, я готов ее аттестовать, но с одним условием: чтобы она не рассчитывала стать целителем. Не выше сестры милосердия или помощницы лекаря. Но не самостоятельный целитель. Иначе она вам все-таки отравит кого-нибудь, а я буду виноват.
— Думаю, это решение всех устроит, — сказала Эведис, а про себя добавила: «Кому какое дело, как называется должность? Помощница так помощница».
— Я дам ей текст. Этот текст она должна будет подготовить дома и прочитать и перевести мне на занятии, не подглядывая в записи, книги и словари. Готовит пусть как хочет, хоть наизусть учит — только чтобы рассказала. Все, до свидания, госпожа Эведис, меня ждут дела.
«Интересно, что же заставило его смягчиться? — подумала Эведис, провожая Паннора долгим взглядом. — Ну да все к лучшему».
— Мастер Ламбен, представляете! Учитель показал все-таки текст, который будет на экзамене! Здорово, правда? Ну или не тот самый, но похожий. Вы ведь поможете мне подготовиться? Кстати, а вы с ним не поговорили?
— Не поговорил, — сказал Денетор. — Не нашел его. Давай сюда текст, посмотрим, что в нем такого.
Награждение лучших слушателей курса проходило в канун Меттарэ. По традиции, церемонию вручения наград проводил сам Наместник.
— Хотелось бы особенно отметить слушателей, с отличием закончивших первый год обучения, — говорил Наместник. — Поздравляю вас, Дорлас. Я уверен, что госпожа Эведис, — церемонный кивок в сторону смотрительницы Палат, — еще долго будет осенять эти стены своим присутствием. Но ей уже растет достойная смена, и, может быть, лет через тридцать мы увидим на вашем, госпожа Эведис, месте, и мастера Дорласа…
Пока Наместник тряс Дорласу руку и хлопал его по плечу, Иорет разглядела в свите знакомое лицо.
— Гляди, — зашептала она на ухо подружке. — Вон там стоит, видишь, какой плащ? Ужасно умный человек! Наверное, секретарь самого Наместника. Ну я не удивляюсь: с его-то головой везде пробьешься. Он со мной...
— Этот? — спросила подружка. — Иорет, ты что, совсем дурочка? Это же лорд Денетор, сын лорда Эктелиона, наследник! Ты что, раньше его никогда не видела?
— Как наследник? — обомлела Иорет и растерянно уставилась на Денетора. Тот поймал в толпе ее взгляд, расплылся в улыбке и подмигнул.
Примерно через пятнадцать лет, вскоре после рождения первенца, супруга наследника леди Финдуилас приказала обустроить террасы и разбить при Палатах Врачевания сады. Появилась там даже маленькая яблоневая роща.
Название: Мое сражение
Задание: Этап VI (свободная тема)
Размер: 1608 слов
Жанр/категория: джен, драма; вероятно, АУ (известным фактам канона сюжет не противоречит)
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Индис, Нерданель, упоминаются дети Индис, дети Нерданель, Финвэ, Феанаро, Мириэль, НП-нолдор.
Предупреждение: неграфическое описание беременности и родов. Многократно.
Примечание: Под понятием год/годы в тексте подразумевается год/годы Древ. 1 год Древ - 9,8 обычных солнечных лет.
Что-то случилось. Это Индис поняла сразу, и даже не потому, что Нерданель пришла без предупреждения и почти вбежала в музыкальную комнату, где Индис сидела за арфой, со словами:
— Мне очень нужно с тобой поговорить. Прямо сейчас, пожалуйста!
Нерданель была, всегда была, как огонь. Обычно — сильный и спокойный огонь очага. Огонь, который согревает, питает, защищает. Не стремится обжечь и редко вспыхивает сердито.
Но иногда, в моменты душевных потрясений, гнева или страха, в ней поднимался иной огонь. Очень похожий на пламя Феанаро, ее мужа. Большой костер на открытом ветру. Мощный, впечатляющий и даже опасный, но и уязвимый.
Теперь Нерданель выглядела именно так. Она явно была чем-то напугана.
Индис на мгновение прикрыла глаза, заставляя замолчать мелодию, слышную пока только ей, ту, которую она сегодня творила. Потом звуки вернутся. Или, может быть, нет. Но сейчас точно были вещи важнее.
— Конечно, дорогая, — ласково, успокоительно сказала Индис, поднимаясь навстречу своей подруге и невестке, которая, на самом деле, конечно, не приходилась ей невесткой. Но между ними это просто не было важно.
Индис плотно закрыла дверь, чтобы никто не мог случайно услышать их разговор, взяла руки Нерданель в свои, подвела ее к кушетке и усадила, сама села рядом.
Воцарилось молчание. Нерданель, так жаждавшая разговора, казалось, не знала, с чего начать. Наконец, она выговорила:
— Я боюсь, Индис, — и тут же заторопилась, словно боясь передумать и снова замолчать: — Пять раз я приводила в мир детей и никогда не боялась, да и бояться было нечего. А теперь что-то по-другому, не знаю что, но ощущения отличаются.
Индис могла бы сказать, что они всегда отличаются. Но Нерданель, не дожидаясь этого, возразила:
— Больше, чем всегда. И иначе. — Она расстроенно покачала головой. — Не могу толком объяснить.
Но Индис и так понимала. И почему трудноуловимые изменения напугали Нерданель, и почему она не пошла с этим к матери или к кому угодно из своих уже растивших детей подруг, а примчалась именно во дворец.
Этот страх — часть их семейной истории. Хотя Феанаро и был бы в ярости, доведись ему услышать такое.
Но правда в том, что у всех у них в памяти есть пример, как событие, которое должно было принести величайшую радость, закончилось величайшим горем. И эти воспоминания несли в себе ужас и предупреждение, непонятные другим, кого это не касалось близко.
Индис обняла Нерданель и почувствовала, что та слегка дрожит, хотя в то же время от нее веяло жаром. Как хорошо было бы сейчас просто утешить ее, ласковыми словами развеять тревоги.
Но ей нужна правда, не меньше.
— Я рада была бы уверить, что беспокоиться не о чем, да не могу, — призналась Индис и тут же добавила: — Но твое дитя уже готовится войти в мир, и это стоит риска. Это всегда стоит риска.
Нерданель вздохнула:
— Да, я знаю. Я видела их всех, наших детей, в ночь нашей свадьбы. Потому-то я теперь так беспокоюсь.
Это многое объясняло. Нерданель была не из тех, кто легко поддается страху, но сейчас она боялась не за себя. А такой страх глубоко ранит любой, самый отважный дух. Самый отважный даже сильнее прочих.
— Я видела семерых сыновей, — сказала Нерданель.
Семерых! Поразительно, такого еще не бывало среди эльдар. Но Индис и тут промолчала. Она видела много поразительных вещей, которые потом стали считаться обыкновенными. Или не стали. Это со временем становится ясно. А сейчас Нерданель и без прерываний нелегко было говорить.
— Этот наш ребенок непременно родится, — продолжала Нарданель. — Но что будет дальше? Что если я, — она остановилась и начала фразу заново: — Если мы, — снова остановилась. — Если у нас больше никогда...
Снова покачала головой, не в силах выговорить это.
Индис в ответ только обняла ее крепче.
— Никому не дано знать судьбы наперед, — сказала она. — Но я расскажу тебе свою историю.
Нерданель, как плохо ей ни было, все же глянула на Индис изумленно. Казалось бы, весь Аман и так уже в курсе истории Индис. А Нерданель и побольше многих.
Но Индис, не обращая на это внимания, стала рассказывать. Странно было облекать в слова то, что таила ото всех много лет. Но она чувствовала, что Нерданель от ее слов может стать лучше, а это стоило воскрешения даже самых ужасных воспоминаний.
— Когда я носила Финдис, Финвэ был сам не свой от страха. А я была беспечна, и если тревожилась о чем, то только о муже, — Индис грустно улыбнулась. — Все время моей беременности он ревностно меня оберегал, а в последние дни перед родами и вовсе не отходил от меня ни на шаг, не спал и даже, кажется, не ел. А роды вышли на удивление легкими. Вроде бы только начались, и вот я уже держала на руках Финдис, завернутую в рубашку Финвэ, — Индис снова улыбнулась, на этот раз с нежностью. — Он снял с себя рубашку и завернул в нее дочку, чтобы ей было тепло, хотя пеленки-то давно приготовили.
Индис покачала головой, возвращаясь от приятных воспоминаний к нужным.
— Целители, сами вне себя от облегчения, наперебой твердили, что таких легких родов никогда не видели. Я чувствовала себя прекрасно. Финвэ был счастлив. И когда через пять лет, как только Финдис вышла из поры детства, мы решили привести в мир еще дитя, Финвэ уже не боялся. Так что моя вторая беременность проходила куда спокойнее, чем первая, поскольку муж мой на этот раз не был близок к безумию, — Индис вздохнула. — Правда, сама я стала немного волноваться, когда из-за огромного живота не смогла больше сама надевать туфли. Но крупные дети не такая уж редкость, поэтому настоящего страха не было. А когда до родов оставалось чуть больше двух недель, Финвэ уехал. Мастера-каменотесы позвали его в горы, уже и не помню, по какому делу. Я с легкой душой его отпустила. А уже на третий день после отъезда Финвэ роды у меня начались. Это было страшнее, чем я когда-либо могла себе представить.
Индис невольно вздрогнула, и теперь Нерданель обняла ее, утешая, или, возможно, переживая этот старый страх вместе с ней.
— Может быть, даже страшнее, чем мог представить себе Финвэ. Все тянулось бесконечно. Золотой свет Лаурелин сменился смешанным, потом засияло серебро Тельпериона, и снова наступило смешение, и только тогда мой сын, наконец, появился на свет. У меня не было сил взять его на руки, я попросила положить его рядом со мной на подушку и смотрела на него, пока мне не стало слишком трудно держать глаза открытыми. Потом я почти уснула, но услышала, как целитель, наш Главный целитель, ты хорошо его знаешь, сказал что-то об опасности, и что надо сообщить королю.
Если Нерданель и удивилась, что Индис не называет Главного целителя Тириона, которого обе они хорошо знали, по имени, она не подала виду.
— От этого в моей голове словно зажглись тысячи звезд разом, — продолжала Индис. — И в их свете я увидела очень ясно, что, если Финвэ услышит о произошедшем, у нас больше не будет детей. Он хотел их, хотел большую семью, но теперь у него уже были два сына и дочь, и он не стал бы рисковать тем, что имеет, ради того, что мог бы иметь. Другие наши дочери и еще один сын для него пока не существовали, как не существовали и для всего остального мира, кроме меня. Я тоже видела их в ночь своей свадьбы. Это вообще не редкость, поверь мне. Для меня они были живы, и я не могла их потерять.
Нерданель ничего не ответила на это, напряженно слушая.
— Я села на постели, — продолжала Индис. — И сказала очень ясно, что отрежу язык всякому, кто хоть кому-нибудь, хоть полслова расскажет о случившемся. С тех пор господин Главный целитель меня не любит, — Индис невесело усмехнулась. — Но роды принимал всегда исправно, и я благодарна ему за это. А Финвэ так ни о чем и не узнал. Я надеюсь, и не узнает никогда. Ни к чему смущать его покой. Впрочем, теперь это не так уже важно, потому что все наши дети с нами. Все, кого я предвидела. Хотя для этого потребовалось много времени и сил, и все мужество, какое у меня было.
Индис ненадолго замолчала, собираясь с духом, чтобы рассказывать дальше.
— После Нолофинвэ, я стала осторожнее, конечно. Не решалась забеременеть снова, пока ему не исполнилось двадцать лет.
— Чтобы восстановить силы? — тихо спросила Нерданель.
— Чтобы, если со мной что-нибудь случится, двое моих детей были уже взрослыми, достаточно сильными, чтобы позаботиться о младенце и об отце. Я знала, что все это может стать ужасным ударом для Финвэ и для них тоже. Но надеялась, что, если придется, они выдержат.
Нерданель издала какой-то неопределенный звук, словно хотела запротестовать, но оборвала сама себя.
— Я знаю, это жестоко, — ответила на невысказанное Индис. — Но для них я и так уже делала все, что могла, и они были друг у друга, и у каждого была его собственная жизнь, со всеми ее возможностями. А у моих не рожденных еще детей была только я. Одна я могла бороться за то, чтобы они тоже жили. И я вела это сражение постоянно, год за годом, десятилетие за десятилетием.
— Но с Нолофинвэ было тяжелее всего? — спросила Нерданель, снова шепотом, словно боялась задавать вопросы в голос.
Индис покачала головой:
— Нет. Тяжелее всего было с Иримэ. И если бы она не была последней, я не знаю, как решилась бы пройти через это снова. Да и от Финвэ обстоятельства ее рождения совершенно скрыть не удалось. Так что он все-таки опять испугался напоследок. Бедный!
На этом Индис закончила свой рассказ. Нерданель молчала. Не задавала новых вопросов, но и не отстранялась.
— Только не думай, что я советую тебе обманывать мужа и непременно привести в мир всех ваших детей любой ценой, — сказала, наконец, Индис. — Но я поступила именно так и никогда, ни одного мгновения не жалела. Да и закончилось все далеко не так страшно, как могло бы. Так что, может, тебе еще и не придется выбирать.
— Да, я поняла, — откликнулась Нерданель, наконец, выпрямляясь. — И спасибо тебе! Мне уже лучше.
Выглядела она действительно не в пример спокойнее, чем до этого разговора.
— Тогда тем более все не зря, — улыбнулась Индис. — Хочешь, сыграю тебе что-нибудь?
Нерданель мгновение как будто прислушивалась к себе, потом кивнула:
— Сыграй.
Индис вернулась к арфе.
Название: Предчувствие
Задание: Этап VI (свободная тема)
Размер: 350 слов
Жанр/категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Вана, Манвэ
Предупреждение: возможно OOC
О своей догоревшей лучине.
И.М. Губерман
немного посреди комнаты и,
прошептав: «Ах! лучше не думать!»
бросился лицом на постель.
И.С. Тургенев
С самого утра Вана почувствовала: что-то не так. Она ощущала смутную тревогу, но что с ней происходит, понять не могла. Тогда она решила прогуляться. Глядишь, на свежем воздухе все и пройдет. Раньше помогало.
Проходя мимо подножия горы Таникветиль, Вана рассеянно посмотрела вверх. В ту же секунду она вскрикнула и отшатнулась: на одном из уступов безмолвно и недвижимо восседал Манвэ и глядел вдаль. «Неужели конец? — подумала она. — Ведь предсказывали, что перед Второй Музыкой Манвэ лишится сил. И будет недвижимо сидеть на склоне горы Таникветиль, даже говорить не сможет. Вот как сейчас! Значит, вот что я почувствовала утром! Или все-таки нет? Лучше всего будет спросить самого Манвэ. Он-то точно знает!» — с этой мыслью Вана поднялась к застывшему королю Арды.
— Манвэ, — встревожено заговорила она, — это конец? Это начало Второй Музыки? Если да, то что теперь делать? Может, стоит всем остальным объявить и начать готовиться? А? Может быть, ты уже и говорить не можешь. Но тогда хоть моргни, если и вправду Вторая Музыка началась! Пожалуйста, а то я ничего не понимаю...
Манвэ неожиданно дернулся и проговорил:
— Успокойся, Вана! Ничего не произошло! И не произойдёт еще несколько тысяч лет. А за меня не волнуйся. Я еще полон сил. Просто вчера я очень устал. И орлами надо было командовать, и циклон организовывать, да еще новая поэма на ум пришла, всю ночь записывал. В общем, извини, что так тебя напугал.
— Это ты меня прости! — смутилась Вана. — Просто сегодня меня почему-то все время преследует какое-то нехорошее предчувствие. А потом увидела тебя, у меня все и связалось... сложилось...
— Тут как раз ничего удивительно. Мы ведь знаем, что будет в конце, поэтому можем ощутить постепенное приближение Второй Музыки.
— Я, видимо, случайно настроилась не на ту волну. Ощущать приближение конца времен — явно не мое. Постараюсь больше так не делать. А если уж такое случится, постараюсь в этом состоянии никого не обидеть.
— Ты меня нисколько не обидела.
— Да? Ну вот и хорошо.
Вана светло, но при этом довольно кисло улыбнулась и начала спускаться с одинокого уступа горы Таникветиль.
@темы: БПВ-4, Воинство F., Этап VI: Свободный
Название: Третья фаза
Задание: Этап V (персонаж — «Подкидыш»)
Размер: 1000 слов
Жанр/категория: джен, кроссовер (с произведениями братьев Стругацких)
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: НЖП, Саруман
Предупреждение: возможны AU и OOC
Примечания 1. Читатели могут попробовать угадать, с какими конкретно произведениями Стругацких осуществлен кроссовер (произведений минимум два). 2. По мнению автора в Рохане действует англо-саксонская система местного самоуправления (для этой системы характерна большая самостоятельность общины в решении вопросов местного значения). 3. Название деревни Бэри переводится с древнеанглийского (а, стало быть, и с роханского) как «Ягода».
— Я знаю, дорогой месье,
С кем я имею честь.
Я расскажу вам о себе
Правдиво, все как есть.
Итак, я жил тогда один,
Совсем один, как перст,
И все по замку я бродил...
— И ждал своих невест!
Ю. Ким
На сельском сходе в роханской деревеньке Бэри было шумно и суетно. Наверное, еще ни один вопрос не обсуждали так активно, но и повод был весьма серьезным. Шутка ли, ранним утром прямо главной площади нашли большую повозку. А в повозке рядком лежали двенадцать новорожденных девочек. В довершение ко всему, девочки-подкидыши выглядели странновато: кожа смуглая, черты лица грубоватые, слишком взрослые, и уже начали прорезаться зубы, хотя вроде как рано.
В общем, неудивительно, что каждый житель Бэри счел нужным как-нибудь себя проявить в такой непростой ситуации. Предложения сыпались и сыпались:
— Дайте мне всех девочек, я их воспитаю!
— Их надо еще покормить, им мало.
— Вот Идис — вдова бездетная, пусть она воспитывает. Или...
— Надо срочно писать конунгу!
— Сами разберемся! До Бему высоко, до конунга далеко!
В общем хаосе вел себя спокойно только один человек: древняя старуха. Она сидела на лавке в углу и переводила взгляд то на одного, то на другого земляка.
Когда все, наконец, высказались, слово взял староста:
— Вопрос будем решать самостоятельно. Девчонок раздадим разным семьям. Есть у нас бездетные пары, есть вдовы, есть бобыли, есть те, у кого детей не так много. Да вы об этом сами знаете. В общем, всем хватит. Никто не в обиде.
И тут раздался голос старухи, сидевшей в углу:
— Ошибаешься!
— Что? — изумился староста.
— Эти девчонки — орки! Истинно говорю вам! Они повзрослеют и произведут на свет еще более сильных орков! И мы все еще наплачемся, если возьмемся воспитывать девчонок! Их нужно отвести в лес и оставить там!
Впрочем, на решение старосты эти слова никак не повлияли. Все знали, что старуха давно выжила из ума, поэтому следовать ее советам было бы странно. Сердобольные женщины отвели упирающуюся старуху домой и уложили в кровать.
Дневник научных наблюдений Курумо, запись 215:
«В соответствии с программой третьей фазы эксперимента (см. соответствующую программу в записи 164), двенадцать объектов с измененной структурой внедрены в человеческое общество.
Переходим к следующему пункту программы — шестнадцатилетнему наблюдению за объектами через палантир».
После того, как для каждой девочки-подкидыша нашли подходящую приемную семью, ничего необычного в Бэри не происходило. Девочки почти ничем не отличались от других детей. Ну, зубы у них появились чуть раньше, но это сразу было видно. Ну, бегали чуть-чуть быстрее, но ведь в этом нет ничего страшного.
В общем, приемные родители были девочками вполне довольны, да и остальным жителям деревни они полюбились. Только древняя старуха бросала на девчонок полные ужаса и ненависти взгляды. Но на нее никто не обращал особого внимания, тем более, что она довольно скоро тихо преставилась.
Девочки подрастали. Стало ясно, что они не очень любят солнечный свет. Кроме того, они оказались сильнее своих сверстниц: например, каждая из них могла наносить воды едва ли не больше, чем парень того же возраста.
Девочки любили играть все вместе. Наверное, потому что другие дети дразнили их за темную кожу, острые зубы и необычные черты лица. Дразнить потом перестали: девочки крепко давали сдачи, но в компании их тоже не приглашали.
Приемные матери видели, что дружба не завязывается, и, тем не менее, надеялись, что сумеют выдать своих воспитанниц замуж. Лицом, девушки, может, и не вышли, зато вон как по хозяйству справляется. Если муж будет постарше, он это оценит.
Да и некоторые парни нет-нет да заглядывались на подкидышей, хоть и стеснялись своих предпочтений. И ждали, что станут постарше, когда друзья не будут стоять над душой, да и предложат подкидышам руку и сердце...
Дневник научных наблюдений Курумо, запись 466:
«Необходимо сформулировать краткие выводы по результатам шестнадцатилетнего наблюдения за объектами:
1. Физические характеристики объектов соответствуют ожидаемым.
2. Поведение объектов соответствует ожидаемому.
3. Психологические особенности объектов также, скорее всего, соответствуют ожидаемым, однако это необходимо проверить.
Для продолжения эксперимента требуется личное вмешательство в процесс (см. программу третьей фазы эксперимента в записи 164)».
— Все-таки нам нужно поговорить.
— Говорить нам больше не о чем!
— Но ведь раньше мы с тобой садились рядом и...
— То было раньше. А теперь я знаю правду.
— Да? И что же это за правда такая?
— Правда в том, что мы другие. Все двенадцать девочек, ты же знаешь. Другие. Мы не ваши дети. Мы — подкидыши. Мы вообще не люди! И я не могу называть тебя мамой, хотя ты и растила меня почти с рождения.
— О чем ты?
— Ты знаешь, о чем.
— Но это же не имеет значения.
— Это имеет огромное значение.
— Мы все равно любим вас, как родных.
— Может быть, и любите. Но раз уж мы не люди, значит, никакое человеческое счастье для нас не подойдет.
— Что ты имеешь в виду?
— Наше счастье не здесь!
— А где же?
— Где-то там. Когда-нибудь мы придем к нему.
— Я все поняла. Это тот белый старик во всем виноват! Это он внушает вам такие глупые мысли. Он всего-то две недели в деревне, а уже дюжину девочек сбил с толку! Не зря я не хотела, чтобы вы ходили к нему на посиделки!
— А мы ходим. И будем ходить, даже если бы нам запретите. Белый старик хотя бы рассказал нам правду, в отличие от вас!
— Но он же...
— И слушать ничего не хочу!
— Но он...
— Он приведет нас к нашему счастью. Все, разговор окончен.
— Подожди!
— Отстань! Я иду спать!
Дневник научных наблюдений Курумо, запись 501:
«Третья фаза идет к завершению еще быстрее, чем ожидалось. Ориентированность на особенности подростковой психологии оказалась верной».
Ранним осенним утром все девочки, которых шестнадцать лет назад обнаружили в повозке на главной площади, исчезли. Жители Бэри искали их по всем окрестностям, но тщетно. Никаких следов.
Однажды в соседней деревне разыскали доярку. Она утверждала, что как-то на заре мимо нее прошла группа смугловатых девушек во главе с седобородым стариком. Но ничего больше доярка не сообщила. Да к тому же неизвестно, говорила она правду, или брехала, чтобы только о ней и судачили.
Приемные матери тихо плакали по вечерам, приемные отцы топили горе в браге. И те и другие порой присаживались возле окон, опустив седеющие головы, смотрели вдаль и ждали, что их девочки вернутся. Но те так и не вернулись.
Дневник научных наблюдений Курумо, запись 503:
«Третья фаза эксперимента полностью завершена: объекты выведены из человеческого общества без всякого насилия.
Следует переходить к четвертой фазе эксперимента: к спариванию (см. обобщенную программу эксперимента в записи 161)».
Название: Достойный своего имени
Задание: Этап V (персонаж — «Подкидыш»)
Размер: 1205 слов
Жанр/категория: драма, джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи: НМП-нолдо, Нерданель, упоминаются много других НП-нолдор, Феанаро, феаноринги.
Он сидел на крыльце, сжавшись под темным плащом, и Нерданель едва успела заметить его, чтобы не ударить с размаху дверью. Пораженная, она остановилась, а он, тоже пораженный ее появлением, вскочил на ноги.
И Нерданель увидела, что это ребенок.
На вид ему было года два Древ или, может быть, три, но не больше.
— Леди Нерданель! — воскликнул мальчик. И тут же очень вежливо поздоровался: — Звезды сияют в час нашей встречи, госпожа.
— Звезды сияют в час нашей встречи, — откликнулась она, размышляя, кто это может быть и что он делает здесь.
По всему выходило, что этого ребенка она не знает и никогда прежде не видела, но в то же время лицо его казалось смутно знакомым.
— Мои родители умерли в Альквалондэ, — безо всякого перехода сказал мальчик.
Нерданель вздрогнула и схватилась за дверь.
— О, — только и сказала она. Никакие слова не шли с языка.
— И я захотел вернуться домой, — продолжал мальчик. — Ведь они возвратятся из Мандоса и будут здесь. Так бывает с теми, кто умрет, я знаю. Но когда я сказал об этом, дедушка ответил, что они никогда не вернутся, потому что валар уж не дадут воли тем, кто снова угодил под их власть, а мы были бы глупцами, если б решили повернуть обратно, и, если я этого не понимаю, то я просто дурак и трус и не достоин своего имени. Тогда прадедушка сказал, чтобы он замолчал и не смел так говорить со мной, и они стали кричать друг на друга, — мальчик тяжело вздохнул. — Но потом прадедушка сказал мне, что ему очень жаль, но мы правда не можем возвратиться домой. Но я-то знал, что мы можем. Я сам слышал, как тот, на скале, сказал это. Все говорили, он страшный, а я совсем не испугался...
Уловить суть его рассказа было непросто: кто? где? что сказал? кого напугал? и чем?
Впрочем, Нерданель уже слышала, что сам вала Мандос говорил с ушедшими нолдор, призывая их вернуться, пока не стало слишком поздно.
Ее эти слухи интересовали мало. Она знала, что нет возвращения ни для ее мужа, ни для сыновей.
Да и никакие речи не могли бы вразумить их. Она ли не убеждала! Она ли не умоляла! Теперь горько становилось от мысли, что сыновья навечно запомнят ее такой: жалкой, униженной, растоптанной. Если вообще станут вспоминать.
Еще когда она жила под одной крышей с мужем, они, как и он, в совершенстве овладели искусством пропускать мимо ушей ее слова, а потом и смотреть на нее как на пустое место...Так зачем же теперь им думать о ней?..
Нерданель стиснула дверь так, что пальцы побелели, и уже привычным усилием воли запретила мыслям течь по этому пути. Что толку? Лучше сосредоточиться на словах ее юного нечаянного собеседника.
— ...и все равно это сделаю, даже если больше никто не захочет. Я вернулся на корабль вместе с дядей Андаормо, так что все это видели, а потом обратно на берег, так что этого не видел никто. Дядя не заметил. Он в последнее время ничего не замечает, только смотрит на воду или на огонь и молчит. На берегу я вышел из лагеря и побежал, чтобы догнать тех, кто ушел с лордом Арафинвэ. И догнал, потому что их было много, и они шли медленно, а я один и бежал быстро. Там были двое эльдар, муж и жена, они спросили меня, где моя мама, я сказал, что возвращаюсь к ней. Они спросили, где мой папа, я сказал, что он умер. Я сказал им правду, только не всю.
Да уж, с этим трудно было поспорить, действительно правду и определенно не всю. Теперь это умели делать и дети. А когда-то, не так уж давно, даже ученый диспут о такого рода искусстве показался бы по меньшей мере странным.
— А они переглянулись, потом посмотрели на застежку моего плаща и больше ни о чем не спрашивали.
Нерданель тоже посмотрела на застежку. Серебро искрилось в звездном свете, и можно было ясно разглядеть светлую горную гряду на темном фоне. Родовой герб известных и давних сторонников Феанаро. Стоит увидеть герб, и в самом деле, уже не о чем спрашивать.
Впрочем, Нерданель все поняла, еще услышав имя дяди мальчика. Андаормо... В воспоминаниях Нерданель это был очень живой и на редкость любознательный юноша... а теперь он все время молчит и смотрит на воду или огонь... А брат его, Миндаормо, и вовсе отправился в Чертоги Мандоса... и жена Миндаормо. Хелилоктэ была очень спокойной, тихой даже, на оружие она, кажется, и смотреть-то боялась, в отличие от родичей и возлюбленного... Как же она могла погибнуть в Альквалондэ?
Мысли летели одна за другой, не задерживаясь надолго. Едва успев подумать о странной судьбе Хелилоктэ, Нерданель вдруг как наяву увидела Тараормо, отца Мирдаормо и Андаормо. Он был учеником отца Нерданель в то же время, что и Феанаро. Тогда они и сдружились. Не было, пожалуй, ни одного эльда, который учился у Махтана в то время и не сдружился бы с Феанаро...
— ... шел с ними, иначе я потеряюсь, и со мной случится что-нибудь плохое, — продолжал тем временем мальчик. — Они делились со мной лембасом, давали погреться у костра. Когда все останавливались, чтобы недолго побыть на Дороге Грез, они позволяли мне садиться между ними, потому что так теплее. А когда мы вернулись в Тирион, они сказали, что проводят меня до дома. Я ответил, что и сам могу дойти, но они настаивали. Тогда мне пришлось согласиться. Я думал, может, их что-то отвлечет по дороге, и я смогу улизнуть. Но не получилось. А когда мы дошли до дома, и стало ясно, что там давно никто не живет, мне пришлось сказать всю правду. Совсем всю. Тогда мужчина очень разозлился, сказал... — мальчик нахмурился. — Нехорошо сказал про моего дедушку и про лорда Феанаро тоже. Сказал, что не надо было вообще им со мной связываться. А женщина сказала: "Что ты говоришь! Он же только ребенок!" Я не люблю, когда про меня так говорят, но не стал возражать. Я знаю, что, когда взрослые так кричат друг на друга, они все равно ничего не слышат.
У Нерданель почему-то именно от этих слов до боли сжалось сердце.
— Потом женщина сказала, что они не могут меня там оставить. Хотя, наверное, они могли бы. И я мог бы остаться, не идти с ними. Но там было так пусто. Дома. К тому же, это не настоящий дом. Настоящий дом был в Форменосе... Так что я пошел с ними. А женщина спросила, знаю ли я тебя, леди. Я ответил, что видел. Тогда они привели меня к этой двери, сказали ждать, пока она откроется, и ушли. Не знаю, почему они подумали, что ты мне поможешь. Но я устал и решил посидеть здесь немного. Все равно я не знаю, куда теперь мне идти. Но я придумаю, не беспокойся, госпожа.
Он выпрямился, явно стараясь казаться старше и увереннее. Получилось не очень. И это окончательно вывело Нерданель из оцепенения.
— Нет, — сказала она. — Не надо ничего больше придумывать. Проходи в дом.
В глазах мальчика читалось заметное облегчение.
— Спасибо! — сказал он.
И тут же шагнул через порог.
— Как тебя зовут? — спросила Нерданель.
— Равьо, — ответил он и тут же поправился: — Раваормо.
Да уж. "Дикий", "неукротимый" и "вспыльчивый". Хотя второй корень в имени, конечно, был родовым и означал не только "вспыльчивость", но и "гребень горы". И все же одно никогда не мешало другому.
Такого имени непросто быть достойным, когда тебе два года Древ. Но у этого паренька явно получалось.
Нерданель покачала головой и закрыла дверь.
По крайней мере, теперь рядом будет кто-то, кому она нужна. Кто-то, чье присутствие больше не позволит ей только сидеть и смотреть на огонь.
Название: Это намек
Задание: Этап V (персонаж — «Подкидыш»)
Размер: 3771 слово
Жанр/категория: АУ, драма, гет
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Куруфинвэ/Тириннис (его жена), валар, совсем чуть-чуть Нерданель, упоминаются Тьелперинквар, Эру Илуватар.
Тириннис с раннего утра пребывала в непривычно хорошем настроении. Дурные предчувствия, которые долго не давали ей покоя, вдруг исчезли без следа. Так что она напевала вслух и даже слегка пританцовывала на ходу, что случалось с ней крайне редко.
Может быть, делать этого и вовсе не следовало, потому что, едва шагнув за порог, Тириннис споткнулась и чуть было не упала. Впрочем, виной тому стала не ее неловкость, а... эльда, который спал прямо у двери. Не просто грезил, а именно спал, словно раненый или безгранично усталый.
Поглядев на него внимательнее, Тириннис невольно вскрикнула. Это лицо она знала лучше, чем свое. Сколько раз любовалась им, гладила его, целовала... Но сейчас на ум больше шло время перед расставанием, когда она уже не могла смотреть на него без гнева.
Внезапно очень захотелось вернуться в дом, затворить дверь покрепче и сделать вид, что ничего такого она не находила. Но игнорировать очевидное — глупо. А Тириннис была женщиной разумной.
Да к тому же она давно уже не чаяла снова увидеть мужа, и теперь, говоря по правде, даже ради спасения собственной жизни не могла бы отвести взгляд.
А между тем от крика ли ее или от взгляда, он начал просыпаться. Поднял голову, посмотрел шальными со сна глазами. Сказал:
— Тебя только сегодня не хватало.
И отвернулся, оставив Тириннис стоять в полнейшей растерянности.
Правда, растерянность эта быстро начала перерождаться в гнев. Старые обиды закипели, словно и не было пятисот с лишнем лет разлуки.
Да как он смеет появляться вот так, когда она с таким трудом привыкла жить без него? Как он смеет появляться один, когда увел с собой сына?
Кровь застучала в висках. На глаза очень кстати попалось принесенное еще вечером ведро воды. Тириннис схватила его и все до капли вылила на спящего, хотя теперь скорее притворяющегося спящим, супруга.
Неожиданно обрушившийся сверху поток воды заставил эльда подскочить. Но он не встал, только резко сел и потряс головой, так что с мокрых волос полетели брызги.
Снова посмотрел на Тириннис и поморщился.
— Уйди, добром прошу, уйди. Мне спать осталось совсем ничего, а потом в бой. После как-нибудь мне приснишься, в другой раз. Вернем Камень, и можешь сниться хоть каждый день, мне все равно.
"Ну вот, снова Камни его отца..." — подумала было Тириннис с раздражением. Хотя в этот раз был почему-то "Камень"… только один... Но тут ее внимание привлекло нечто более важное.
— Ты, по-твоему, спишь? — переспросила она.
— Конечно, — и бровью не поведя, ответил он.
Но он ведь и в самом деле спал, прежде чем она его разбудила. Так что вопрос следовало задать иначе.
— Где ты, по-твоему, спишь? — спросила Тириннис.
— В своем шатре, недалеко от границ Дориата, — ответил он. — Хотя тебя это не касается.
Она не знала, что такое Дориат или где он, что за бой должен быть там сегодня и почему. Ее это, и вправду, не касалось бы, если б муж действительно спал в своем шатре, а не сидел у нее на пороге.
Странно все это. Впрочем, Тириннис давно знала, что в мире очень много странного.
— У меня для тебя дурная весть, Курво, — сказала она.
Губы с трудом выговорили имя, которое когда-то произносили множество раз в день.
— Ты в Валиноре, — продолжала она. — На самом деле в Валиноре.
Он хмыкнул.
— Ну да, в годы Древ, как и бывает во сне.
— Нет, — возразила Тириннис. — В пятьсот шестом году Первой Эпохи, десятый день рингарэ. Ариэн уже ведет свою ладью над морем, здесь ее пока не видно, но ее свет ни с чем не спутаешь.
Он взглянул на небо, потом покачал головой.
— Все равно это сон.
Остатки гнева Тириннис совершенно угасли. А хорошее настроение испарилось еще прежде, так что теперь навалилась усталость, словно она неделю проработала без минуты сна. Спорить не было сил. Да и к чему.
— Зайди в дом и убедись, — предложила Тириннис. — Заодно сможешь переодеться, твоя старая одежда должна быть тебе впору.
После этих слов она пошла обратно в дом, не оглянувшись, чтобы посмотреть, следует ли муж за ней.
Но все-таки ей были слышны его шаги, и, заваривая на кухне травы, Тириннис в то же время на слух следила, как он обходит дом: комнату за комнатой. Дольше всего он задержался в их старой спальне и в комнате сына. Потом из жилой части ушел в мастерские, и больше она ничего не слышала довольно долго. Пока он не вернулся и не зашел в кухню. В сухой одежде, с почти сухими волосами, но белый, как стена.
— Этого не может быть, — сказал он. — Мне часто снятся старые дни, гораздо реже — наш уход, иногда пустота и запустение, разрушения повсюду... Но это что-то другое.
Казалось, он не говорит с Тириннис, а рассуждает сам с собой.
— То есть моей мастерской определенно не пользовались тысячу лет, но в твоей будто каждый день кипит работа, — продолжал он.
— Меньше тысячи, только с тех пор, как ты ушел, — вставила Тириннис. — А в моей мастерской почти каждый день работа, все верно. Не так много в Тирионе осталось хороших кузнецов, а дел для них — хоть отбавляй. Но мы говорим о глупостях, скажи лучше, где наш сын?
Он дернулся и скривился. Потом ответил:
— Где-то, с кем-то, я не знаю и не желаю знать.
Теперь дернулась и скривилась Тириннис. Она чувствовала что-то такое... но одно дело чувствовать, а другое знать. Усталость давила свинцовой тяжестью, не давая даже снова разозлиться.
Тириннис сказала:
— Тогда ты мог бы не тащить его с собой в Сирые земли.
И услышала в ответ:
— Он сделал выбор сам.
Тириннис знала, что в этом муж прав. Сын был уже взрослым и выбрал то, что считал правильным. Как и она. Но в то же время ее не отпускало чувство, что, если бы не отец, он вернулся бы, пришел назад с другими, повернувшими из Арамана. Но об этом не стоит и говорить.
Видя, что возразить ей нечего, Куруфинвэ усмехнулся, и Тириннис вдруг почувствовала, что ей отвратительна эта усмешка.
— Уходи, — сказала она. — Я не знаю, как ты попал сюда и не хочу знать. Просто уходи.
— Это и мой дом тоже, — все так же усмехаясь, напомнил он, и, насладившись, видимо, выражением ее лица, добавил: — Но не волнуйся, я уйду. Я тоже не знаю, как попал сюда, и, хотя это может быть только глупой шуткой валар, мне дела нет до того, зачем они вытворили это. Я должен попасть обратно в Эндорэ и попаду, даже если снова придется кого-нибудь здесь убить.
Он повернулся, чтобы уйти. Ее муж, наполовину мерзавец, наполовину безумец. И ей все еще мучительно не все равно, что с ним станет.
— Ты не сможешь вернуться в Эндорэ, — сказала она.
Он обернулся, приподняв брови:
— Это вызов?
— Это правда, — Тириннис нахмурилась. — Корабли есть только у телери, а если ты подойдешь к Альквалондэ на расстояние полета стрелы, эта стрела мигом окажется у тебя в горле.
От этих слов он вдруг посерьезнел. На пару шагов приблизился к Тириннис и спросил:
— Настолько плохо?
— Нет, — ответила Тириннис. — То есть плохо, но не настолько, и со временем становится лучше, чем было сразу после, — она оборвала себя на половине фразы и воскликнула: — Но ты Куруфинвэ, сын Феанаро! Тебя убьют и не будут считать это грехом, словно темную тварь. У валар, правда, может быть другое мнение на этот счет. Но в Альквалондэ валар нет, и ты точно угодишь в Мандос.
Куруфинвэ рассмеялся каким-то, не только не веселым, а болезненным даже, смехом.
— По-твоему, я должен держаться поближе к валар, чтобы они, если что, защитили меня от телери?
— По-моему, пойти к валар — вообще единственное, что ты можешь сделать, — серьезно ответила Тириннис.
Куруфинвэ перестал смеяться.
— Ты неисправима. Что бы ни случилось, твердишь: валар, валар, валар. И тебе даже в голову не приходит, что кому-то вроде меня, возможно, не стоит делать именно то, чего они и добиваются! — в конце этой фразы он уже кричал в полный голос. – Что, если я, как дурак, добровольно отдам себя в их руки, все может кончиться хуже, чем стрелой в горле, а?
Последнее предположение Тириннис пропустила, как совершенно невероятное, и сосредоточилась на первом.
— А с чего ты взял, что они чего-то от тебя добиваются? — спросила она.
— Они притащили меня сюда, — ответил Куруфинвэ своим особым, неподражаемым "как можно этого не понимать" тоном.
— И бросили на моем пороге? — подняла брови Тириннис. — Сил не хватило, дотащить, как ты выражаешься, тебя до Валмара?
Он задумался на минуту, наконец пожал плечами.
— Это валар, кто их поймет.
— Знаешь, я долго наблюдала за ними и заметила, что они довольно разумны, — саркастически отозвалась Тириннис.
— Ну, если ты так говоришь, — тоже с сарказмом ответил Куруфинвэ.
Тириннис вздохнула, возвращаясь к серьезному тону.
— Они не могли этого сделать. Валар, я имею в виду.
— Я думал, ты считаешь их всемогущими, — заметил на это Куруфинвэ нарочито спокойно.
Тириннис проигнорировала эту не слишком усердно замаскированную колкость. Ей было что сказать поважнее. Ответы как будто вдруг сами нашли ее.
— Валар устанавливают законы Арды, — сказала она. — Но после того, как они их устанавливают, они должны с этим считаться. И по законам Арды ты не мог бы просто исчезнуть из Эндорэ и оказаться здесь. Если бы валар хотели тебя сюда доставить, им пришлось бы найти возможный в Арде способ сделать это. Да еще и ослабить защиту, которой они оградили Валинор, а на такое они бы не пошли.
Глаза Куруфинвэ распахнулись шире. Потом он спросил:
— Но если не валар перенесли меня сюда, тем более зачем мне идти к ним?
О том, кто, если не валар, мог сделать это, не было нужды спрашивать. Существовал только один, кто выше и могущественнее их. Выше и могущественнее всех.
— Потому что ты теперь в их землях и здесь останешься, что бы ни говорил, — ответила Тириннис. — А они все равно либо уже знают, что ты здесь, либо узнают скоро. Лучше не дожидаться, пока они сами призовут тебя.
— Нет, — решительно отказался Куруфинвэ. — Я не собираюсь идти к ним.
— Тогда куда ты пойдешь? — спросила Тириннис.
Куруфинвэ пожал плечами.
— Твой дед в городе, — начала она.
Он просиял. Будто услышал первую за полтысячи лет по-настоящему хорошую новость.
— Дед! Он возродился?!
Даже жаль было его разочаровывать. Но делать нечего. Финвэ не возродился, и едва ли это когда-нибудь случится. Хотя после всего, что было в ее жизни, а особенно после этого утра, Тириннис с большой осторожностью относилась к употреблению слова "никогда".
— Другой твой дед, — уточнила она.
Радость Куруфинвэ сразу померкла.
— Он не будет счастлив меня видеть.
— Я о том и хотела сказать, — согласилась Тириннис. — А твоя мать...
Тириннис глубоко вздохнула. Куруфинвэ настороженно замер.
— Во-первых, она скажет тебе то же, что и я, — продолжила Тириннис. — А во-вторых, ее нет в Тирионе. Она отправилась навестить Индис, лет пять, — Тириннис на мгновение задумалась, — или шесть... Точно. Шесть лет назад.
— И где же теперь живет Индис? — подчеркнуто безразлично осведомился Куруфинвэ.
— Слишком близко к валар для твоего спокойствия, — ответила Тириннис. — Где-то на полдороги к вершине Таникветиль.
— Ясно, — выдохнул Куруфинвэ. — Не волнуйся, я уж как-нибудь соображу, что мне делать.
Он резко повернулся и вышел. Можно сказать, сбежал. Не в первый раз. Тириннис слышала, как хлопнула входная дверь.
Она наполнила кубок остывшим уже отваром и залпом осушила. Снова наполнила и снова осушила. Хотя особой надежды на то, что ромашка поможет унять тревогу, не было.
Он вернулся вечером, видимо, так ничего и не сообразив. А может, его пригнала домой вдруг разыгравшаяся буря. Спросил:
— Пустишь переночевать под крышей?
Она ответила:
— Заходи.
Ни слова не добавила о том, что в Тирионе более чем достаточно пустых домов, если его интересует только крыша.
С него ведь станется и в самом деле уйти. А она и так весь день бродила по округе, тщетно пытаясь его отыскать. Только когда от дождя стало не разглядеть ничего и в двух шагах, вернулась домой.
Тириннис постелила ему постель в их старой спальне. В его спальне. Еще при строительстве дома планировали одну спальню для него, одну — для нее, и десяток для гостей и детей. Но на деле Тириннис не помнила, чтобы хоть раз пользовалась своей спальней до самого возвращения в Тирион из Форменоса.
Но теперь ей, конечно, и в голову не могло прийти ночевать с ним в одной постели. Она боялась, что он скажет что-то злое об этом. Он не сказал.
А утром, увидев ее, вместо приветствия спросил:
— Где можно достать лошадь?
— Смотря куда ты собрался, — осторожно ответила Тириннис.
— В Маханаксар, — ответил он и посмотрел на нее в упор. — Можешь считать, что ты победила.
— Мне просто повезло, — отозвалась Тириннис.
Ей и правда повезло: ее муж не был трусом и, хотя мог некоторое, даже долгое, время быть дураком, не мог быть дураком все время.
— В нашей конюшне, — добавила Тириннис, под вопросительным взглядом мужа вспомнив, что так и не сказала ничего про лошадь.
В конюшне как раз было две лошади. Вообще-то Тириннис по-настоящему требовалась только одна, но одной лошади в конюшне стало бы одиноко. Так что их там было две.
Тириннис не говорила, что собирается поехать с ним. Куруфинвэ тем более не просил ее с ним поехать. Но он не возражал, когда стало ясно, что она едет. И даже не отпустил по этому поводу ни одного колкого замечания. Из чего Тириннис заключила, что он на самом деле рад ее компании. По крайней мере, настолько, насколько вообще сейчас способен быть рад чему-то.
Он выглядел мрачнее тучи и молчал всю дорогу. А дождь, начавшийся в день его возвращения, всю дорогу не прекращался. Так что их путешествие в Маханаксар вышло очень тихим и очень мокрым.
Тириннис наполовину была уверена, что в Кольце Судьбы их уже ждут. Но троны стояли пустыми. И Куруфинвэ не был бы Куруфинвэ, если б в этот момент не вышел в центр круга, не откинул с головы капюшон и не крикнул во всю мощь легких:
— Я, Куруфинвэ, сын Феанаро сына Финвэ, объявляю себя перед вами! Если вы, конечно, можете видеть и слышать меня посреди того бедлама, который устроили!
Несколько мгновений Тириннис почти надеялась, что его правда никто не услышал. Потом появился Эонвэ, в обличье и облачении герольда Старшего короля, и сообщил, что Совет Валар будет собран на закате следующего дня. После чего исчез. Правда, прибавив напоследок, что к тому времени погода наладится.
К закату следующего дня валар, очевидно, успели не только разобраться с погодой, но и разослать вести. Куруфинвэ и Тириннис оказались далеко не единственными эльдар на совете.
Впрочем, это было скорее обычно, чем удивительно. Со времени прихода эльфов в Валинор, вопросы, которые затрагивали жизнь всего Валинора, обсуждались, как правило, в присутствии свидетелей из эльдар. Часто это бывали только ваниар, просто потому что они жили ближе других, а остальные были вполне довольны возможностью узнавать новости от них.
Но при решении действительно спорных вопросов появлялись и нолдор, а иногда даже телери, хотя они всегда были не большие любители покидать свое побережье.
Сейчас среди зрителей нолдор и телери было немного: те, кто волей случая оказался в эти дни в Валмаре и его окрестностях. Слишком малый срок, чтобы добраться в Маханаксар из Тириона или Альквалондэ.
Но пришедших будет достаточно, чтобы вести о любом принятом решении распространились мгновенно.
Среди нолдор выделялась, притягивая взгляды, Нерданель. Особенно хорошо у нее получалось притягивать взгляд Куруфинвэ, который явно пытался сделать вид, что не знает о ее присутствии, и все же то и дело украдкой смотрел на нее. В конце концов она сжалилась над ним и встала у него за спиной, чтобы ему было проще притворяться.
Тириннис подумала было подойти к свекрови, но не стала. Сейчас они едва ли могут поддержать друг друга. У каждой еле хватает сил справиться с собственными чувствами.
Глядя на Куруфинвэ, Тириннис видела, что ему страшно, хотя голову он поднял высоко и гордо, даже более, чем обычно, так что посторонние наблюдатели могли бы сказать скорее, что он держится бесстыдно вызывающе, а не испуганно. Но она знала, что, когда речь идет о ее муже, это во многом одно и то же.
Тириннис и самой было страшно. Пусть она не сомневалась в валар никогда и не собиралась начинать сейчас, все же чувствовала, как холодок страха ползет по спине, готовясь схватить за горло.
"Совет" и "решение". Даже в мыслях Тириннис тщательно избегала слов "суд" и "приговор". Все происходящие с валар на тронах, эльдар вокруг и Куруфинвэ в центре этого круга и без того уже слишком сильно напоминало суд над ее свекром. Тот самый, после которого последняя видимость спокойной и нормальной жизни для их семьи развеялась без следа.
На этот раз так, конечно, не будет. Теперь все уже настолько плохо, что может только улучшиться. И все-таки сходство было тревожно велико.
Правда, когда начался совет, сходство закончилось.
Теперь валар не задавали вопросов, не искали истину. Они уже знали все и сообщали.
И если бы Тириннис меньше волновалась, она могла бы гордиться собой — настолько точно ей довелось угадать эту самую истину.
Ее муж действительно оказался в Валиноре по воле Эру.
— Но почему я! — воскликнул Куруфинвэ. — У меня шестеро братьев и четверо из них, — он поморщился, – нет, пятеро! Были бы, может, счастливы, случись с ними такое. Но не я, можете мне поверить.
Присутствующие эльдар зашептались. Тириннис едва удержалась, чтобы не покачать головой. Ее муж, конечно, жить бы не мог без того, чтобы не перебить посреди речи самого Манвэ и не сообщить ему, что вовсе не счастлив оказаться в Валиноре.
Манвэ не выглядел изумленным или разгневанным.
— Твой сын просил за тебя, — сказал он просто.
Это известие заставило Куруфинвэ надолго замолчать. Но наконец он разыскал подходящий, в смысле, столь же подходящий, как и все, что он сказал до того, ответ:
— И что? С тех пор как мы попали в Эндорэ, а особенно с тех пор как рухнула Осада, некоторые только и твердят, что напрасно ушли из Валинора, обильно орошая все вокруг слезами. Но я не слышал ни о ком, кому сожаления помогли бы вернуться. Почему же слова моего сына оказались такими особенными?
— Твой сын очень тревожился за тебя в последнее время, в тревоге своей он молил самого Эру спасти тебя. И Эру изменил твою судьбу.
Это вызвало еще один долгий период молчания со стороны Куруфинвэ. А когда тот собрался, наконец, еще что-то сказать, неожиданно заговорил Мандос. Хотя, может быть, это было неожиданностью только для Тириннис и других эльдар. Как бы то ни было, заговорил Мандос, обращаясь к Куруфинвэ:
— Любое изменение всегда больше, чем кажется в начале. Это тоже, и оно непременно затронет многие судьбы, не одну только твою. Но кроме того, оно знак. Если хочешь, намек...
Тут Тириннис показалось, что Мандос почти усмехается.
— ... для твоих братьев. Не только вашего отца и не только в минуты величайших потрясений слышит Илуватар. Он может услышать и других. Если вдруг они хотят сказать ему что-то или, возможно, забрать кое-что из уже сказанного.
Тириннис снова показалось, что Мандос готов вот-вот усмехнуться. Но, конечно, лицо его осталось спокойным. И все равно Тириннис подумала, что сегодня Судия как будто в хорошем настроении... или взволнован? Не так много она знала валар, особенно этого валу, чтобы понять.
Ясно было одно: он говорил о клятве, которую когда-то принес ее свекор, а за ним ее муж и девери. О том, что от этой клятвы, которую все считали нерушимой, можно отказаться.
И Куруфинвэ, против ожиданий, не крикнул, что братья скорее умрут, чем откажутся от своих слов. Он сказал:
— Да они же вообще не узнают, что со мной стало. Я здесь, они там. Для них я просто исчез.
— Они получили и другие знаки, — ответил Манвэ. — Сны, видения, предчувствия. Им осталось сделать только одно, теперь совсем малое, необходимое усилие — поверить.
— Они не поверят, — категорически заявил Куруфинвэ.
— Тогда они дураки! — воскликнул, явно не сдержавшись, Тулкас.
Ответом ему был дерзкий взгляд Куруфинвэ и осуждающие — других валар. Тулкас в свою очередь смотрел на всех взглядом "скажите еще, что я не прав", и только встретившись глазами с Ниенной смутился и пробормотал:
— Но, может, они еще и поверят, что так сразу-то, в самом деле...
— Тем более они до сих пор не напали на Дориат, — сказал вдруг Манвэ. – И не прочесывают окрестные леса. Это, возможно, добрый знак.
— Или это вообще ничего не значит, — горько заметил Аулэ.
— Или это ничего не значит, — согласился Манвэ. — Ни в чем нельзя быть уверенным, но в конце концов, они примут какое-то решение, и мы узнаем какое.
— Хорошо бы скорее, — вдруг сказала Йаванна, глядя на Манвэ со значением. — У нас здесь и так почти наводнение.
— Нет-нет, я абсолютно спокоен, — заверил ее Манвэ и улыбнулся, как будто виновато: — Уже. И Ульмо тоже.
Среди зрителей из ваниар раздались смешки. А валар как будто вовсе забыли о том, что на них смотрят эльдар. О том, где они и для чего собрались. Тириннис пришло на ум, что так бывает с эльфами: миг беззаботного веселья во время огромного напряжения.
Конец этому положил Куруфинвэ, вмешавшись на этот раз с вопросом:
— И какая же судьба теперь уготована мне? Кроме того, чтобы быть поучительным намеком для моих братьев?
— Эру решил возвратить тебя в земли твоего рождения, к твоей прежней жизни. Так все и будет, — ответил Мандос.
— Вы хотите сказать, что просто позволите этому случиться? — недоверчиво спросил Куруфинвэ.
Валар переглянулись с явным удивлением.
Потом Манвэ сказал.
— Он Илуватар.
Как будто это все объясняло. Наверное, это и вправду объясняло все. Но под вопросительными взглядами эльдар Манвэ продолжал:
— Оспаривать его решения — не наше дело. И ничье, — Тут он пристально посмотрел на Куруфинвэ. — Таким образом, да, мы просто позволим этому случиться. Остальное в твоих руках.
— Остальное? — переспросил Куруфинвэ. — Что же еще осталось, если участь моя решена?
Ответил ему Мандос:
— Твоя жизнь. Возможно, до конца Мира. У тебя было только несколько часов, прежде чем твой путь оборвался бы, надолго, если не навсегда, в моих чертогах. Илуватар в щедрости своей дал тебе намного больше времени. Этим даром ты можешь распорядиться теперь, как пожелаешь. Или как сумеешь. Но помни, мир Валинора более не должен быть нарушен. Каждый живущий здесь да не забудет об этом.
При последних словах Мандос обвел долгим взглядом всех присутствующих эльдар. И далеко не все они могли спокойно выдержать этот взгляд.
— Таково слово валар, — заключил Мандос.
Это означало, что решение оглашено. Совет окончен.
Обычно после этого валар исчезали, предоставляя эльдар обсуждать услышанное и расходиться или не расходиться, как и когда они пожелают. Но сегодня валар оставались на своих местах, очевидно, предлагая эльфам покинуть Круг Судеб первыми. Исчезли они только тогда, когда кроме Куруфинвэ, Тириннис и Нерданель никого из эльдар не осталось.
Нерданель глядела на сына, не отрываясь, но не делала попыток приблизиться, не то собираясь с силами, не то предоставляя ему выбрать самому, хочет он сейчас говорить с ней или нет. Возможно, и то и другое сразу.
Тириннис тоже не решалась приблизиться к Куруфинвэ, не зная, что должна теперь сказать или сделать.
Он сам подошел к ней.
— Твоя судьба, выходит, тоже решена. Ведь моя прежняя жизнь — это ты и есть.
— Да, уж верно придется смириться, — сказала она, просто чтобы не молчать.
Куруфинвэ отпрянул.
— Я тебе навязываться не стану.
Да что ж такое!
Тириннис схватила его за руку. Сжала сильно. Вероятно, до боли, но от этого он не дернулся. Глядя ему прямо в глаза, она проговорила почти со злостью:
— А я тебе стану. Еще как стану.
Лицо Куруфинвэ заметно расслабилось. И он даже слегка улыбнулся.
Тириннис улыбнулась в ответ. Тоже слегка.
Это было немного. Но уже кое-что. Больше, чем она имела все эти сотни лет. Больше, чем она надеялась когда-нибудь иметь снова. И пусть Куруфинвэ, такой, как сейчас, вполне способен за две минуты разговора заставить ее возносить молитвы, чтоб оказаться где-нибудь от него подальше. И пусть мир в Валиноре не будет держаться без усилий только потому, что Мандос провозгласил это. Зато появилась, по крайней мере, маленькая возможность, что все еще станет когда-нибудь по-настоящему хорошо.
@темы: Этап V: Персонаж, БПВ-4, Воинство F.
Название: Женщина в белом
Задание: Тема Октября (стилистическое АУ)
Размер: 10740 слов
Жанр/категория: драма, триллер; мультикроссовер
Рейтинг: PG-13
Примечание: концовка в комментариях; сноска после текста
Дж.Р.Р. Т.
И когда мой дух отлетит, дитя будет жить – твое дитя и мое, Мореллы. Но твои дни будут днями печали, той печали, которая долговечней всех чувств, как кипарис нетленней всех деревьев. Ибо часы твоего счастья миновали, и цветы радости не распускаются дважды в одной жизни...
Э. По
Прошлой ночью мне снилось, что я вернулась в Тирион.
Я вдруг очутилась посреди пустой и безмолвной улицы, и небо над моей головой и над городом было черное и звездное. Может, от этого, а может, из-за зыбкого ночного тумана или из-за своего искристого белого мрамора улица подернулась неясной слабой дымкой, и очертания зданий по обе стороны от меня едва заметно колыхались. Я поежилась, увидев это, и, будто по наитию, пошла в сторону дворца.
Он высился впереди и манил: белый, массивный, довлеющий над городом, над холмом. Это никогда не бросалось в глаза наяву, но во сне чудилось, будто дворец нависает над поднимающейся к нему улицей, и взгляд его темных, небрежно зашторенных окон сочится неприязнью.
Я остановилась подле решетки ворот. За ней просматривался одичавший сад, его дорожки поросли травой, и на мраморном крыльце виднелись нанесенные ветром сухие листья. Решетка не была заперта, и мне ничего не стоило бы толкнуть ее и войти, но я все медлила, и сжимала ее, и чувствовала возле лица тяжелый запах железа.
Дворец прищурено смотрел на меня, я разглядывала его в ответ. Скользила взглядом по стенам, пересчитывала окна, находя среди них те, что выходили из давно знакомых комнат: спальни, кабинета, библиотеки, гостиной… Я видела ползущие по рельефам и водостокам побеги винограда и плюща, замечала темные дождевые подтеки возле карнизов, заброшенные непогодой на крышу ветки. Ничто не шелохнулось. Никто не проходил внутри с лампой в руках и не бросал свою тень на занавеси и шторы. Запущенный сад молчал, и ни одна потревоженная птица не подала голоса в темноте.
Как это бывает не только во сне, произошедшие вокруг перемены я ощутила сперва кожей и лишь затем уловила разумом. Мне вдруг стало страшно, и я обернулась, боясь увидеть приближение опасности, порожденной моим ночным кошмаром. Но оставшаяся позади улица была пустынна. Она спускалась с холма такой же, какой была, когда я шла ко дворцу. На площади перед воротами и в других зданиях вокруг по-прежнему не горел и не мелькал свет, но звезды позволили мне убедиться, что никто не подкрадывается со спины. И все же теперь я сообразила, что изменилось: железный запах решетки исчез. Я более не ощущала его, зато на смену пришло другое: откуда-то из сада донесся отчетливый аромат ночных лилий.
Я обернулась снова, уже поняв, что увижу.
Она стояла на крыльце среди сухих листьев, к которым теперь добавились разбросанные увядшие цветы, и безмолвно смотрела на меня. Замершая фигура на фоне запертой черной двери была такой же белой, такой же едва колеблющейся в своих очертаниях, как и здания лежащего у меня за спиной города. Она не шевелилась, не грозила и была узкой и тонкой, но наклон головы и разворот плеч не оставляли сомнений: путь для меня закрыт надежнее, чем любой решеткой. Это был ее город. Ее сад и ее дворец.
Я разжала пальцы, отпуская прутья ограды, и проснулась.
Мой первый визит во дворец состоялся задолго до тех событий, о которых я теперь поведу речь.
Это было давно, в ту пору мы с братом жили в Тирионе, сам город еще не разросся по всему холму и его подножию, а дворец был завершен лишь частично. Нас пригласили на праздник в честь окончания работ в главной части здания, и тот день, а вместе с ним все то время, теперь отзывается в моей памяти и радостью, и печалью. Но это было давно. История же моя начинается тогда, когда я впервые попала во дворец не гостьей, но хозяйкой.
В тот день площадь на вершине холма была заполнена до отказу. Здесь собрались сотни нарядных горожан, в саду за дворцовой оградой ждали еще более нарядные гости, они стояли на ступенях крыльца, вдоль стен, и я видела их в проеме распахнутых дверей – там просматривался украшенный, убранный к празднику холл. Невидимые, где-то неподалеку, может быть в саду, играли музыканты; на деревьях вились длинные хвосты лент и свисали гирлянды цветов. Толпа радостно, приветственно гудела, теснилась и расступалась лишь вдоль узкого коридора, усыпанного лепестками и разноцветными конфетти, и эти же лепестки, эта резаная бумага и зерна, и блески продолжали щедро кружиться в воздухе и сыпаться на наши головы. Мой муж шел сквозь шумный строй по этому шуршащему яркому ковру и нес меня на руках. Пенились, бились в такт его шагам складки подвенечного платья, и я придерживала их, улыбалась и в смущении прятала лицо…
Не буду пересказывать торжественные речи, которые прозвучали в холле, когда мы оказались внутри, и мой муж опустил меня на пол у подножия лестницы и оглядел собравшихся здесь самых важных, самых близких гостей. Я видела, он искренне счастлив, и затаенная печаль, не так давно омрачавшая его лицо, исчезла и, я хотела верить, не вернется больше никогда. Мы с ним произнесли все то, что полагается сказать новобрачным, затем настал черед гостей, затем праздничный обед, танцы, прогулки, музыка, игры, праздничный ужин и снова танцы, снова развлечения… Это был длинный и яркий день. Один из счастливейших в моей жизни.
Когда он закончился, а случилось это скорее под утро, когда последние гости разошлись и разъехались, а слуги тоже отправились по домам, мы с мужем поднялись наверх в нашу спальню. Тогда он второй раз за день нес меня на руках: я легкомысленно призналась, что падаю от усталости, а он только рассмеялся и взбежал по лестнице с двойной ношей так, будто бы не провел на ногах почти сутки.
– Это ты придаешь мне силы, – последовал ответ на мое шутливое возмущение, и мы оказались в комнате, а муж прямо в туфлях поставил меня на постель.
– Но вовсе необязательно сразу их тратить, – покачала головой я и хотела сесть, но он остановил меня.
– Погоди. Постой так. У меня для тебя подарок.
– Финвэ! Еще один?
Он только улыбнулся на этот мой притворный укор и наклонился, принявшись искать в прикроватной тумбочке. Я терпеливо ждала и позволила себе лишь скинуть туфли и оглядеться.
Спальня наша располагалась на втором этаже в основной части дворца. Впрочем, не спальня даже – три жилых помещения. Декораторы не так давно закончили их перепланировку, и теперь туалетная комната стала больше, а гардеробная спряталась в глубине, уступив место и замечательный вид на сад и площадь в пользу посветлевшей спальни. Сейчас там, за окном было тихо и пусто, но я знала, что днем отсюда замечательно наблюдать за повседневной жизнью города...
– Еще и далеко не один, – запоздало отозвался на мои слова Финвэ и чему-то усмехнулся.
Я, решив не подглядывать, слышала, как что-то шуршало там, в полумраке тумбочки, что-то стучало, затем раздался металлический звон, и Финвэ выпрямился и снова оказался подле меня.
– Ну-ка! Подними руки.
Сперва я подумала, это старинный нарядный пояс: щелкнула пряжка, мои бедра обвила кожаная лента и тут же съехала на бок под внушительным грузом подвеса. Тогда я присмотрелась и поняла.
– Готово. Немного тяжеловато, но это не столько для красоты… Ты теперь полноправная хозяйка. Здесь всё.
Последнее было очевидно. Я подхватила и взвесила в руках нанизанную на кольцо связку – ключи. Одно их количество наглядно демонстрировало величину дворца.
– Эти – от верхних жилых комнат, – оглядев меня и кивнув каким-то своим мыслям, Финвэ обхватил мои ладони и принялся перебирать и показывать, – спальня, кабинет, гостиная… Видишь, у них позолоченные головки. Эти – от кухни и кладовых. Здесь от дверей на этажи, на черные лестницы. Здесь правое крыло… Впрочем, тебе едва ли понадобится и половина – большинство дверей во дворце редко запирают.
Это было верно. Потому я слушала, не боясь не запомнить, а скорее просто рассматривала позвякивающую связку. И тут мое внимание привлек мелькнувший в ней ключик: в отличие от остальных он был маленький, блестящий и с причудливой витой головкой. Скорее от шкатулки, чем от двери.
– А этот? Ключ от твоего сердца? – беззаботно спросила я, и с удивлением заметила, как улыбка Финвэ дрогнула, а в глазах пробежала тень.
– Разве что от его части, – не сразу ответил он, и стало очевидно: я сказала что-то не то. – Идем. Я хотел показать позже, но раз ты спросила…
И потянул меня за руку, а я, спрыгнув с кровати, как была – босая и все в том же пышном свадебном платье – последовала за ним. Мы очутились в коридоре, едва сером от ползущего с лестницы предутреннего сумрака, и миновали его почти бегом. Газовые рожки́ на стенах не горели, и в полумраке я чуть не запуталась в собственном подоле.
– Это здесь, – произнес Финвэ, когда мы остановились возле узкой резной двери, более похожей на дверцу шкафа. – Давай.
Я неуверенно приблизилась и подняла глаза: лицо Финвэ, только что беззаботное и веселое, сделалось сосредоточенным и серьезным. Таким же, как в тот день, когда он предложил мне кольцо, свою руку и свое сердце. Тогда его серьезность напугала меня, и я решила, что речь пойдет о чем-то дурном. И, как и тогда, сейчас он тоже понял, что невольно нагнал на меня страху, и попытался улыбнуться:
– Ну же. Там нет ничего ужасного.
Я поверила и, кивнув, нащупала на связке ключик. Он легко провернулся в замке, и дверца-створка распахнулась.
Изнутри сразу донесся запах цветов. Я узнала белые ночные лилии, которые росли в саду и которые раньше, в те времена, когда я была только гостьей во дворце, часто стояли в вазах во многих комнатах.
– Дверь поставили буквально на днях. Раньше здесь была просто ниша. Я не стал… В смысле, решил, что не стоит… Нельзя было бы просто… – заговорил у меня за спиной Финвэ, а я, не глядя, нащупала его руку и сжала.
Комнатку, размерами едва превышающую кладовую для половых щеток, освещала лампада. Она висела на стене, и ее скромного света хватало, чтобы разглядеть все. На узком то ли столе, то ли полке стояла ваза со свежими цветами. Рядом – низкая, оббитая бархатом скамеечка. А над нею в раме висел большой портрет – вышивка. Молодая женщина в белом платье сидит прямо на траве возле зарослей тех же лилий, только диких, не садовых; взгляд ее направлен прямо на зрителя, она улыбается, склонив голову к плечу, и держит в руках маленькие пяльцы так, будто лишь на миг оторвалась от работы.
– Он хотел забрать к себе в комнату. Но я решил, это будет причинять только новую боль, – теперь Финвэ произнес это обычным своим ровным голосом, но я почувствовала, как пальцы его сжались у меня в руке: – У тебя все ключи, я не хочу ничего скрывать, – добавил он, и я кивнула.
– Я все понимаю, – это было чистая правда.
Лампада на стене мигнула, будто в подтверждение моих слов, и я обернулась и обняла Финвэ. Мы постояли в тишине еще какое-то время, а потом он шевельнулся, освобождаясь, прикрыл дверь и сам запер ее.
– Ступай, ложись. Я проведаю его и приду.
Если бы за пару лет до нашей свадьбы кто-нибудь сказал, что она состоится, я бы сочла это злой и подлой шуткой.
Мы были знакомы давно, очень давно. Еще при нашей первой встрече Финвэ очаровал меня и манерами своими, и всем обликом, потому вскоре сделалось очевидно, что я бесповоротно влюблена в него. Но прошло немного времени, и однажды он так искренне и от души признался, что рад считать нас с братом близкими друзьями, что мне не осталось иного, кроме как смириться и надолго запереть невзаимное чувство глубоко в сердце.
С ним я и жила. Приязнь и интерес, который иногда возникал в мой адрес у других мужчин, быстро оборачивался той же дружбой, хотя приятельницы мои не уставали делать намеки на то, что я чересчур разборчива в поклонниках. Им, конечно, было невдомек, а тайные мечтания мои были известны одному только брату: с ним у меня отродясь не было и не могло быть никаких секретов.
Так все и шло. Вскоре мы оказались в Амане, потом в год от года растущем Тирионе. Финвэ женился. Его супругу я тоже знала с тех же давних пор, хотя мы никогда не были близки. Мириэль казалась мне тихой и отчасти замкнутой, пусть и неизменно приветливой и милой. Она была умна, очень искусна в рукоделье, и я считала ее красивой той немного странной холодной и хрупкой красотой, какая навевает мысли о ледяных узорах и вызывает невольное желание оградить и сохранить. Думаю, не в последнюю очередь это и привлекало в ней Финвэ.
Буду откровенна, едва услышав об их намечающейся свадьбе, я испугалась. Подумала, что теперь любовь моя сменится иными, постыдными чувствами, и одиночество, уготованное мне злой судьбой, будет навсегда отравлено ими. Но милостью провидения этого не произошло. Не знаю почему, не знаю, что укрепило меня, но думаю, что, глядя на счастье Финвэ, на Мириэль, на то, как хороши они оба, и как трогательно он оберегает ее от любой заботы, я смогла отринуть те мрачные мысли и преодолела себя. К тому же, в скором времени мы с братом перебрались в Валимар, и я не стала противиться этим переменам, а напротив, решила, что так будет к лучшему.
То, что произошло впоследствии, всем хорошо известно, и я не буду пересказывать детали тех печальных событий. Скажу лишь, что сердце мое стало тогда разрываться с удвоенной силой. Мы с братом старались чаще навещать Финвэ, боясь оставлять его наедине с его горем: он осунулся, почти не ел, не говорил и был окутан таким плотным покровом отчаяния, что тот казался осязаемым. Мне так хотелось хоть чем-то его утешить, но я не знала способа и к тому же боялась обнаружить свои теперь дважды неуместные чувства. Но мы стали чаще проводить время вместе, и однажды брат даже уговорил Финвэ погостить в Валимаре с тем, чтобы смена обстановки хоть немного отвлекла его и развеяла тоску. Так или иначе, но время лечило. Раны, даже такие глубокие, затягивались. И утешение пришло.
Нет, я не сразу нашла силы принять его вспыхнувшую вдруг ответную любовь. Слишком много всего за этим стояло, слишком неправильным казалось, слишком очевидно было, что я займу чужое место. Знаю, об этом же шептались и в Тирионе, и в Валимаре, а может, еще где, и продолжают шептаться и поныне. И потому прежде, чем между нами состоялся откровенный разговор, и Финвэ протянул мне крошечную бархатную коробочку, мы еще изрядно помучились со своими чувствами и желаниями. Но и теперь, когда испытания, казалось, остались позади и нас наконец-то связали брачные обеты, и началась новая жизнь, она вовсе не обещала быть легкой...
Признаюсь, сперва я думала, что без труда справлюсь и с этой задачей. Она не представлялась мне какой-то особенной, невыполнимой; скорее наоборот, очень подходящей для меня, моего нрава и моих умений. Может быть, это некстати проснулась гордыня. Но вероятнее то, что меня окрылило ощущение нечаянного счастья, и я не понимала, что этот бой заведомо мною проигран.
Маленький сын Финвэ потерял мать, будучи совсем крохой, и не помнил ее. Конечно, он страдал. И конечно, я полагала, что сумею подружиться с ним, своей любовью и заботой облегчу его страдания и смогу восполнить то, чего он так несправедливо лишился. Тем более, это было бы мне только в радость: не имея тогда своих детей, я находила истинное удовольствие в общении с чужими и могла без труда поладить с каждым. Ничто не заставляло меня думать о грядущей фатальной неудаче.
Формально знакомство мое с Феанаро произошло в первые же дни его жизни, но ближе я узнала его только после смерти Мириэль. Это был невысокий худенький мальчик, черноволосый, как и его отец, с глазами серыми, но казавшимися темнее из-за лежащих вокруг теней. Он был молчалив, задумчив и обыкновенно проводил время наедине со своими игрушками; в облике его угадывались черты обоих родителей, но казалось, он больше напоминает мать. Я полагала, что и характером он пойдет в нее же.
Вместе с тем, как стали развиваться наши отношения с Финвэ, я стала больше общаться и с его сыном. Не скажу, что мы успели подружиться, но он относился ко мне приветливо и, смею думать, с некоторой симпатией. Это было хорошее начало.
– Здравствуй, птенчик, – привычно обратилась я к нему, когда мы с Финвэ возвратились однажды с прогулки в окрестностях Тириона. О нашем обручении было объявлено как раз накануне, и я планировала еще несколько дней оставаться в городе прежде, чем возвратиться в Валимар, где меня должны были сразу поглотить приятные хлопоты свадебных приготовлений. Их мы и обсуждали.
– Я не птенчик, – после затянувшейся паузы ответил тогда Феанаро и ушел, одарив меня таким темным и недетским взглядом, что я невольно застыла на месте. Обнаружилось, что если он и унаследовал характер матери, тот был не совсем таким, как я его себе представляла.
С этого момента и начались трудности. Финвэ, конечно, видел эту возникшую вдруг и растущую день ото дня враждебность и был очень ею расстроен. Но что он мог поделать? Разве что говорить и увещевать, а это не приносило плодов. Феанаро теперь всячески меня избегал, отмалчивался и все больше замыкался в себе. Последнее особенно нас беспокоило, и я понимала, что обязана во что бы то ни стало преодолеть его неприязнь и суметь снова расположить к себе. В противном случае то, что должно было стать началом новой счастливой жизни, могло обернуться новым горем.
– Доброе утро! – поздоровалась я, отворив дверь, и заглянула внутрь. – К тебе можно?
– Где папа? – раздалось вместо ответа. – Всегда он меня будит.
Феанаро сидел на полу среди разбросанных игрушек и на мое появление головы не поднял. Не дождавшись приглашения, я вошла сама.
– Он еще спит. Хочешь, пойдем и разбудим его?
Было уже не утро даже, а скорее день. Я только поднялась, проснувшись первой, и не стала беспокоить Финвэ. Наша первая совместная ночь выдалась не такой, как можно было ожидать: после всех этих хлопот, церемоний и шумного праздника мы просто заснули, едва легли в постель.
Зато пробудилась я отдохнувшей и с приятным чувством готовности к новым свершениям. Пусть и неясно еще, к каким именно. Стараясь не шуметь, я быстро завершила утренний туалет и спустилась вниз дать указания насчет завтрака или, вернее будет, обеда. Смешно сказать, но вдруг выяснилось, что я ужасно проголодалась: вчера от волнения едва могла проглотить и кусок, а сегодня вынужденное воздержание недвусмысленно дало знать о себе ворчанием в животе. Но просить что-то на кухне до того, как накроют на стол, я постеснялась и довольствовалась тем, что на обратном пути заметила в одной из гостиных вазу с фруктами. Тогда же меня посетила мысль, что следует проведать Феанаро.
На вчерашнем празднике мальчик присутствовал только в начале, когда шла официальная его часть. Он был нарядно одет, причесан и держался по-взрослому серьезно и спокойно. Я знала, что Финвэ поговорил с ним накануне, но подробностей выспрашивать не стала, впрочем, все было понятно и без них. И тогда, и сейчас мне было очевидно, что неприязнь никуда не делать, но Феанаро нашел в себе силы не показывать ее, чтобы не портить отцу такой важный день. Но, наверное, терпение его было небезгранично, а может, он просто утомился в силу возраста, потому как после торжественных речей няня увела его наверх, а затем Финвэ еще несколько раз отлучался проведать. Кажется, все было хорошо.
– Так что скажешь? – не дождавшись ответа, снова спросила я и, решившись подойти ближе, тоже опустилась на пол. – Пойдем? Или ты занят чем-то интересным?
Феанаро молчал и продолжал перебирать игрушки. Только движения его теперь стали скованнее, и по тому, как он сжимает кубики и раскрашенные фигурки, было видно, что он весь напрягся.
– Если не хочешь идти, не буду тебя отвлекать. Или можем заняться чем-нибудь вместе? – снова решила заговорить я и подобрала с пола одну из игрушек. – Какой у тебя красивый котик. Кто-то очень постарался, когда делал его…
Он не выхватил у меня фигурку. И даже не дернулся. Напротив: медленно поднял голову и посмотрел уже знакомым мне недобрым пронизывающим взглядом. Я осеклась и сама протянула руку – вложила злополучного кота в подставленную ладонь.
– Не трогай, – наконец, произнес Феанаро. Отвернулся и принялся сгребать игрушки в кучу. Некоторые он отделял и складывал в стоящий рядом сундучок, и нетрудно было заметить, что все они причудливо расписаны рукой одного художника.
Я хотела предложить помочь с этой нехитрой уборкой, но передумала и спросила другое:
– Ты не голоден? Няня покормила тебя? Смотри, у меня есть для тебя яблоко…
Конечно же, покормила. Иного и быть не могло, да я и сама только что спросила это у Вэссэ и получила утвердительный ответ: и покормила, и умыла, и одела, и в сад вывела ненадолго. Вопрос был ненужным, но мне казалось правильным продолжать попытки разговорить мальчика, и такая отвлеченная тема лучше всего для них подходила.
Но Феанаро ограничился тем, что просто кивнул. Что под этим следовало понимать, оставалось неясно, но я не успела уточнить, потому как он задвинул свой сундучок под кровать и поднялся на ноги.
– Идем будить папу.
И эта короткая фраза из его уст так меня обнадежила, что я сочла за благо позабыть про яблоко и тоже поспешила встать с пола.
– Конечно. Пойдем.
Финвэ мы застали за одеванием. Вернее, за его окончанием: он стоял перед зеркалом и повязывал шейный платок, насвистывая что-то не слишком стройное, но веселое.
– Доброе утро, – произнес остановившийся на пороге Феанаро, и я без труда уловила в его голосе угрюмые нотки.
– Привет, привет! – откликнулся Финвэ и порывисто шагнул нам навстречу. – Неужели ты уже заскучал без меня? Почему такой мрачный? Ну же! – и он по обыкновению подхватил сына на руки и пару раз подкинул в воздух. Мальчик наконец-то улыбнулся. – Гости вчера разъехались совсем поздно, так что извини, я изменил нашему с тобой ежеутреннему ритуалу. Не сердишься?
– Нет, – покачал головой Феанаро и, обхватив отца за шею, что-то зашептал на ухо.
Повисла пауза, мы с Финвэ успели обменяться взглядами, и он украдкой поцеловал меня в висок. Я только улыбнулась.
– Ну что ты. Нет, конечно, – наконец, ответил Финвэ и опустил замолчавшего сына на пол. – Все останется, как было. Пойдем вниз, позавтракаем все вместе.
– Я уже завтракал, – заметил Феанаро и покосился в мою сторону.
– Тогда попросим Вэссэ просто сварить тебе какао. После праздника осталось много всяких сладостей, – и Финвэ подмигнул, а мальчик, помедлив, кивнул и протянул руку.
– Пойдем.
– Беги вперед, мы тебя догоним.
Мне достался еще один косой взгляд, теперь уже подозрительный, но спорить Феанаро не стал. Вскоре его шаги стихли в коридоре, а уже с лестницы долетел зов:
– Вэссэ, Вэссэ! Свари мне какао!.. Папа разрешил!..
Я прислушалась и хотела сказать, что со временем все совсем наладится, но не успела: Финвэ притянул меня к себе и не дал рта открыть.
– Все хорошо? – спросил он, когда мы выпустили друг друга из объятий и отдышались.
– Лучше не бывает, – заверила я и почти не покривила душой.
Завтрак прошел вполне мирно, затянувшись до того времени, когда его не следовало бы называть даже обедом. Мы беззаботно болтали за столом, и даже Феанаро иногда вставлял нехитрые реплики, чем – и это было очень заметно – еще больше радовал отца. Впрочем, большую часть времени он все же молчал, посматривал по сторонам и возился со своими игрушками, которые Вэссэ пришлось принести из комнаты. Но это атмосферы нашего застолья вовсе не портило, напротив, и я даже подумала, что все получилось очень по-семейному.
Затем Финвэ отлучился, сказав, что ему нужно ответить на миллион поздравительных писем, которые скопились в кабинете, и лучше начать сейчас, а не ждать второго, уже послесвадебного миллиона. Нам он предложил пока погулять в саду или придумать себе иное занятие по вкусу. К тому же вечером должны были снова пожаловать близкие друзья, поэтому нас снова ждал праздник, пусть и небольшой и в куда более узком кругу. На его счет все необходимые распоряжения уже были сделаны, так что я и правда могла позволить себе еще немного отдохнуть в тишине.
– Чем ты хочешь заняться? – спросила я Феанаро, когда мы вышли из столовой и поднялись наверх. – Можем выйти в сад. Или я могу почитать тебе в библиотеке. Что скажешь?
– В сад.
Я не стала возражать.
Но там мы пробыли недолго. Ровно столько, сколько понадобилось для того, чтобы Феанаро сломал несколько веток лилий, а я, остановив его, отыскала ножницы и подровняла стебли. Затем мы возвратились в дом.
– У тебя есть ключ? – спросил он, когда мы снова оказались в коридоре нашего жилого крыла и остановились рядом с уже знакомой мне деревянной дверцей.
– Да. Конечно, – спохватилась я, – погоди немного.
Ключ вместе со всей связкой и поясом к ней остался в спальне. Я повесила его рядом с туалетным столиком, сочтя разумным не носить постоянно, а оставить на видном месте, как еще один символ моего нового статуса. Здесь же я его и нашла.
– Вот. Посторонись-ка.
Феанаро терпеливо ждал, прижимая к себе букет, и едва я отперла дверь, протиснулся внутрь.
Здесь ничего не переменилось. Лампада также мигала на стене, озаряя саму комнатку и портрет. Лилии в вазе стояли еще свежие, живые, но я не стала об этом говорить и только помогла Феанаро поменять их на новые и подлить из принесенной склянки свежей воды.
– Это мама, – сказал он, когда с делом было покончено, и он выпрямился и посмотрел на портрет. Сказано было таким тоном, будто нас представили друг другу.
– Я знаю, – ответила я.
– Папа говорит, она ушла, и больше не вернется, – продолжил Феанаро.
– Мне очень жать…
– Но это неправда, – будто не заметив моих слов, добавил Феанаро. – Она возвращается. Я часто вижу ее. Она приходит по ночам, и сидит рядом со мной. И рассказывает что-то. Но я потом не могу вспомнить, что именно…
– Конечно, она снится тебе… – мне было грустно слышать это признание, но с другой стороны я расценила его как добрый знак доверия и в душе ему порадовалась.
А Феанаро снова ничего не ответил, только порывисто прижался к портрету, раскинув руки так, словно хотел обнять вышитую фигуру, после чего резко обернулся и шагнул к двери.
– Пойдем.
Я не стала больше ничего говорить. Взяла со стола старые цветы, подобрала несколько опавших лепестков и подхватила склянку с остатками воды. Из коридора со стороны лестницы донесся какой-то шум и оживленные голоса.
– Кажется, приехали гости. Сбегаешь посмотреть? – предложила я, и Феанаро, не говоря ни слова, кивнул и ушел.
Я осталась одна. Лампада на стене тихо мерцала, заставляя шевелиться по углам глубокие тени, в вазе и в руках у меня источали свой аромат лилии. Мириэль по-прежнему приветливо смотрела с портрета, и я невольно улыбнулась ей.
– Я позабочусь о нем. Обещаю.
Поудобнее перехватив свою ношу, я вышла в коридор и прикрыла за собой дверь. Снизу доносились все те же звуки, сделавшиеся более громкими и отчетливыми, кто-то засмеялся, кто-то позвал меня по имени: стоило поторопиться. Я еще раз взглянула на резную створку, на замочную скважину, на связку ключей у меня в руках. Прислушалась и пошла прочь: комнатку я решила больше не запирать.
А всего неделю спустя наша так удачно начавшаяся жизнь омрачилась самым неприятным образом. Признаюсь, в том, что произошло тогда, была часть моей собственной вины, пусть я и не понимала, к чему могут привести слова мои и действия.
Итак, в тот день после свадьбы нас, как и было запланировано, навестили близкие друзья. Приехал брат с семьей, приехали три мои подруги с мужьями, пришли друзья Финвэ. Все были давно знакомы, и мы замечательно провели вечер: тихо, без громких речей, без танцев, зато по-домашнему уютно и тепло. Покончив с ужином, переместились в гостиную, где жена брата предложила сначала сыграть в фанты, а затем уже все вместе, гости и Финвэ, уговорили меня сесть за клавесин. Я, впрочем, не слишком сопротивлялась. Игра на нем, равно как и пение, и музыка вообще были не только моей страстью, но и входили в число очевидных талантов. Некоторые удивлялись выбору инструмента, и действительно, хоть я и могла играть на рояле, на арфе и даже немного на скрипке, предпочтение отдавала именно клавесину. Мне нравилось его изысканное звучание, нравилась старинная музыка вообще. И потом, он был так безупречно красив, что уже только прикосновение к клавишам и взгляд на расписные панели становились особым удовольствием. Одним словом, клавесин был вещью, место для которой я первым делом выбрала во дворце, и которую отправила в новый дом последней.
А дебют получился успешным. Гости остались довольны, Финвэ тоже, и поэтому так зародилась, а в моем случае возобновилась, маленькая традиция: всю неделю я играла по вечерам в гостиной, сделав перерыв только на один день, когда мы вместе – я, Финвэ и Феанаро – совершали визит на один из городских приемов. Остальные же вечера заканчивались тем, что Финвэ сидел рядом возле камина и слушал, а когда я завершала последнюю композицию, вставал, целовал меня и шел укладывать сына. Мне все это очень нравилось.
Что до Феанаро, то он за минувшие дни едва ли ко мне потеплел. Но и особой враждебности не выказывал. Кажется, между нами установилось хрупкое перемирие: он, видно, получил заверения в том, что его привычный мир не поменяется, и потому терпел мое присутствие, хотя и не пытался скрывать, что оно ему не слишком приятно. Я это понимала и не спешила делать новые шаги и навязывать более тесное общение, боясь лишний раз на него давить.
– Спит, – сказал мне Финвэ, когда очередным поздним вечером вышел из комнаты сына и притворил за собой дверь.
Рожки́ в коридоре уже не горели, и я с лампой в руках ждала его у входа в нашу спальню.
– Кажется, дело идет. Он почти не грубит мне.
– Я заметил. Спасибо…
Я только улыбнулась и позволила себя обнять, а затем, освободившись, попросила:
– Можно я взгляну на него?
– Конечно. Зачем спрашивать? Только не задерживайся.
Я ответила на многозначительный взгляд еще одной улыбкой и пошла вперед, к комнате Феанаро.
Мальчик действительно спал. Не став тревожить его и пригасив лампу, я опустилась на колени рядом с постелью и наклонилась ближе. Сейчас он не выглядел ни печальным, ни злым, ни капризным. Просто ребенок, утомившийся за день и калачиком свернувшийся под одеялом. Я поправила ему волосы и продолжила всматриваться в лицо.
Он был очень миловидный, но худощавый и слишком бледный. В аккуратных чертах не прослеживалось и следа той очаровательной припухлости, какая обыкновенна для детей его возраста. Пожалуй, ему следовало бы чаще бывать на улице. И побольше есть… Не редкость, когда дети капризничают в еде, но все же здесь стоило проявить больше настойчивости. И стоило взять во дворец еще одну служанку – с ребенком, тогда у мальчика появился бы компаньон для игр. Он почти не общался с другими детьми, а это тоже едва ли шло на пользу. Еще я подумала, что неплохо бы немного сменить обстановку в комнате или сменить саму комнату: сделать ее светлее, наряднее. Принести цветы, другие шторы, обои переклеить. Может быть, повесить подходящий для детской гобелен с какими-нибудь веселыми животными... Все это не сразу, конечно, но подумать следовало. Я наметила себе план и решила обсудить его с Финвэ как-нибудь на досуге.
А пока Феанаро спал, сунув под щеку кулак и крепко обняв тряпичного зайца. Сердце у меня вдруг сжалось от нахлынувшей нежности и я, не утерпев, наклонилась и коснулась его щеки губами:
– Спи спокойно, сыночек.
Утро началось с переполоха.
В спальню постучались ни свет, ни заря, затем еще раз – чаще и тревожнее. Я рывком пробудилась и обнаружила, что Финвэ на ходу натягивает халат и уже подходит к двери. На пороге оказалась Тандариэль – Тандэ – горничная. По голосу я поняла, что случилось что-то вопиющее.
– Господин, там!.. Клянусь, когда мы уходили, все было как всегда… Господин!..
– Погоди, Тандэ, не части́, – мне не было видно лица Финвэ, но тону я поняла, что он хмурится. Сама я поспешила подняться и тоже разыскала халат. За окном было еще серо – утро толком не наступило.
– Скажи нормально, что случилось?
– Я… Я не знаю! Мы ушли в обычное время. А утром!.. Утром пришли и увидели! – и Тандэ горько разрыдалась.
Финвэ пробормотал что-то неразборчивое и, не став дожидаться объяснений, скрылся в коридоре. Я к тому моменту успела кое-как запахнуться и подбежала к дрожащей девушке.
– Что случилось?! Кто-то пострадал? Вы позвали врача? Неужели Феанаро?! – тут я внутренне содрогнулась от подкатившего ужаса, но Тандэ отрицательно затрясла головой.
– Нет, госпожа… Все целы. Дело не в том, – выдавила она сквозь слезы и снова протяжно завыла, уткнув лицо в ладони. Накрахмаленная наколка сползла на лоб и некрасиво затряслась, когда девушка стала раскачиваться в рыданиях.
– Тогда успокойся сейчас же! Все остальное поправимо. Пойдем, покажешь мне, что случилось. Нет, постой, сначала налью тебе воды…
Но когда мы спустились вниз, я сама не удержалась от возгласа.
Гостиная была словно припорошена снегом. Всюду лежали какие-то крошечные клочки, и только когда я увидела на ковре разорванную пополам папку – давний подарок брата – и присмотрелась к белым кусочкам, то разглядела на них ноты. Рядом с папкой кто-то рассыпал и растоптал цветы. Это были орхидеи, прежде они стояли в вазе на крышке клавесина, но теперь крышку подняли, а сама ваза вверх дном торчала из распахнутого корпуса, застряв между немногими уцелевшими струнами. Клавиши были усыпаны лепестками и залиты водой. Я застыла, не веря своим глазам.
– …Я уходил последним, как всегда, – Финвэ мрачнее тучи стоял рядом с разгромленным инструментом и слушал Мелендила, дворецкого. Тот ссутулился и был бледен, но говорил неизменно ровно. – По обыкновению перекрыл газ, проверил комнаты, запер, что следует, и ушел. Во дворце оставались только вы трое.
– То есть хочешь сказать, это устроил кто-то из нас троих? – еще больше нахмурился Финвэ и взмахом остановил попытавшегося возразить Мелендила. – Милая, ты не поднималась ночью, чтобы разгромить любимый инструмент?
Я, все еще не отошедшая от потрясения, не осознала нарочитой нелепости вопроса и только покачала головой.
– Вот и я тоже. Что же получается? Может, Феанаро?.. О, как кстати!
Я обернулась и увидела в дверях заспанного мальчика. Он стоял в одной ночной рубашке, босой и все с тем же зайцем в руках.
– Родной мой, мы разбудили тебя? – наконец-то опомнилась я и поспешила укутать Феанаро оставленной в кресле шалью. – Ты же продрогнешь…
– Что случилось? – не обращая на меня внимания, глухим со сна голосом спросил мальчик.
– Сынок, не ты случайно устроил этот погром? Клавесин разломал?
Феанаро равнодушно посмотрел по сторонам, задержав взгляд на вазе, и только пожал плечами.
– Сынок? – повторил Финвэ. Складка между бровей у него сделалась четче.
– Нужен мне этот дурацкий клавесин, – буркнул мальчик.
– Феанаро. Посмотри на меня.
Их взгляды встретились, и во всеобщем напряженном молчании они несколько секунд друг на друга смотрели.
– Феанаро, теперь скажи мне, что ты этого не делал.
– Финвэ, – попыталась вмешаться я, видя, что дело принимает странный оборот, – ты же прекрасно знаешь, он спал…
– Погоди. Итак?
– Я этого не делал.
– Точно?
– Ты что, не веришь мне? – если на какую-то долю секунду у меня и мелькнула дурная мысль, то теперь я ее отбросила.
Может быть, клавесин мальчику не нравился. Может, цветы были не по вкусу. Но он, конечно, ничего с ними не делал. Даже не потому, что объективно не мог. Вопрос отца вызвал у него такое ненаигранное удивление, сменившееся самой настоящей обидой, что ни о каком притворстве речи быть не могло. Глаза округлились недоверчиво, а рот приоткрылся: он очевидно растерялся.
Я поспешила покрепче приобнять его и поправила сползающую шаль.
– Нет, что ты! Никто не подумал, будто ты мог это сделать…
– …Это она, да? – он резко отстранился от меня. Обиженное лицо в одно мгновение исказилось гневом. – Она сказала, я виноват?! Я так и знал!
И он с неожиданной для своей комплекции силой отпихнул меня обеими руками и бросился прочь. Не удержав равновесие, я села прямо на паркет. Тандэ ахнула и поспешила на помощь.
– Феанаро! – попытался остановить Финвэ. – Немедленно вернись!
Это, конечно, не подействовало.
– Останешься в свой комнате весь день!
А это, насколько я могла судить, едва ли было наказанием…
Когда быстрые шаги на лестнице стихли, и где-то наверху громко хлопнула дверь, мы все тоже вздрогнули и, наконец, отмерли.
– Уберите здесь все. И накройте завтрак, – бросил Финвэ и ушел. Я поспешила за ним.
Завтрак получился – одно название. Я не могла найти сил, чтобы притронуться к еде, а Финвэ хмурился и все помешивал и помешивал ложечкой давно остывший кофе.
– Я неправильно повел себя. Или лучше сказать: ужасно?
– Ты перенервничал, – я попыталась его успокоить.
– Это не оправдание. Да, жутко испугался: кто, демон побери, мог такое учинить?! Но недостойно было выговаривать Мелендилу. Не говоря о Феанаро…
– Почему тебя вообще посетила эта мысль? Такой погром и ребенок…
– Он слишком похож на мать.
Я кашлянула, помедлив.
– Ну да, такой же тихий и замкнутый… Но причем здесь это?
Финвэ хмыкнул.
– Я имел в виду, такой же упрямый. И не только.
– Упрямый? Как Мириэль? – я недоверчиво улыбнулась. Эти два слова рядом даже звучали странно.
Финвэ тоже улыбнулся, уже шире, но невесело.
– Знаю, знаю… Не ты одна удивляешься. Да, все верно: Мириэль была и милой, и приветливой, и тихой. Но и ужасно упрямой. Со стороны этого было не разглядеть, но если что-то взбредало ей в голову, то поделать ничего было нельзя. У меня никогда не доставало сил хоть в чем-то ее переспорить. Даже в мелочах.
Это для меня было откровением.
– Ни за что бы не подумала. И вы часто спорили?
– Почти никогда. Разве что в начале, до того, как я хорошо ее изучил. А позднее редко… Помню, однажды мы сидели здесь, в гостиной, я что-то читал, она вышивала. И вдруг сказала: «Мне не нравятся эти шторы». Не знаю, почему, она сама их шила… Я посмеялся и отмахнулся, мол, прихоти беременной. Через неделю она свои слова повторила. Я сказал, что раз так, распоряжусь, пусть сменят. А еще через неделю она отложила пяльцы, поднялась с дивана и сдернула эти несчастные шторы вместе с карнизом. Я так опешил, что не успел и с места подняться, а она затолкала их в камин и как ни в чем ни бывало вернулась к шитью. Слова не произнесла... Так что мы почти не спорили.
Видимо, на лице у меня отразилась такая буря эмоций, что Финвэ немного натужно рассмеялся и, потянувшись через стол, взял меня за руку.
– Ну вот, теперь ты подумаешь, она была не в себе. Или того хуже. На самом деле нет. Просто иногда она… Не стеснялась проявлять свои эмоции. И вазой в стену, если с рукоделием вдруг не ладилось, запустить могла. Потому я и подумал… Ты же видела, как он посмотрел? «Дурацкий клавесин!»
– Да, ты удивил меня… Но все равно мальчик не виноват. Он едва проснулся и не понял, что случилось. Тем более, если клавесин или моя игра ему не по нраву.
– Скорее всего. Но кто-то же это сделал!
– Не шуми. Мало ли, какое объяснение может быть. Вазу сквозняком сдуло.
– И изорвало ноты?
– Значит, крыса пробралась или кошка уличная. Все. Я не хочу сейчас думать об этом, меня только перестало трясти. Мелендил уже написал мастеру, тот придет завтра и все настроит. А тебе следует сейчас же помириться с сыном.
– Сейчас он наказан, – покачал головой Финвэ.
– Несправедливо.
– Он тебя толкнул, – напомнил Финвэ, – это неприемлемо.
– Он рассердился на меня, потому что ты дал повод подумать, будто я наябедничала.
– Я понимаю. Прости... Я все испортил, да? – тут лицо у него сделалось совсем несчастным. Я вздохнула и поднялась с места.
– Сходи сейчас. Это странное недоразумение, его надо уладить поскорее. Я пока еще раз оценю ущерб и расспрошу прислугу.
Следующие несколько дней проходили в неприятной атмосфере напряженности.
Ничего толкового о ночном происшествии выяснить не удалось. Мы не стали пытаться скрыть случившееся, но преподнесли его как вторжение бродячего животного; впрочем, иного объяснения и не было. Никаких других следов ни в гостиной, ни в столовой, ни где бы то еще во дворце отыскать не получилось, но Тандэ обнаружила, что щеколда на окне за клавесином не задвинута, и хоть окно и было плотно закрыто, но все же хитрый зверь мог воспользоваться этим путем. Другого способа объяснить произошедшее мы не придумали.
Подозрения в адрес Феанаро были отброшены сразу же, тоже самое касалось прислуги. Конечно, я подумать не могла, будто кто-то из них мог совершить подобное. Тандэ? Или Вэccэ? Или Мелендил? Садовник Морвэ, кто-то из оставшихся горничных и кухарок? Глупость. Да и зачем? Нет, все это походило на какую-то необъяснимую случайность, а не на чей-то злой умысел. И все же неловкость осталась. Особенно явно она повила в воздухе после ухода мастера Линдэля, настройщика. Он провозился с несчастным инструментом целый день, не задавая лишних вопросов, но взгляд его был красноречивее слов. Уходя, заметил, что мне повезло: кошка, поиграв с вазой, не оставила на крышке следов когтей. Реставрировать лаковое покрытие – дело непростое…
Все это заставляло меня возвращаться мыслями к важному вопросу – вопросу прислуги. Нет, я вовсе не подумала о том, чтобы сменить штат. Дело было в другом. Мне было давно известно, что некоторых удивляет то обстоятельство, что в таком большом дворце работает не так много прислуги. Дворецкий, который иногда исполнял обязанности камердинера, три горничные, две кухарки и повар, садовник и няня. В случае каких-то важных приемов и праздников, а они бывали нечасто, нанимали дополнительных работников. Но главное было то, что ночью во дворце оставались только мы трое, а прислуга расходилась по домам. Так было заведено.
А ведь строился дворец с другой целью. Я прекрасно знала, что тогда, давно, когда здание только зарождалось на бумаге, Финвэ был охвачен идеей построить большой дом для будущей большой семьи. Он хотел видеть рядом с собой много детей, затем много внуков, их семьи, их друзей… После их с Мириэль свадьбы все вроде бы пошло по этому пути. Да, Мириэль не отличалась особой общительностью, но праздники и приемы во дворце давались регулярно, и хозяйка была на них само радушие. Хотя и тогда большого штата здесь не было. А дальше случилось то, что случилось. Вместо веселья поселилась печаль, а следом за ней тишина. Оставшись один, Финвэ распустил всех, кроме Мелендила, Вэссэ, Морвэ и повара Артано. Большая часть комнат была закрыта вовсе, и хозяин редко покидал спальню и кабинет, по нескольку дней не видя никого, кроме сына. Нечего было удивляться, что и теперь, когда с моим появлением ситуация переменилась, ночью дворец по-прежнему пустеет. Но об этом я и захотела поговорить с Финвэ, и не могла пока подгадать удобного случая.
– Пони… Может быть, пони? Я сперва думал о щенке, но вспоминаю погром и сомневаюсь.
– Я не понимаю тебя.
Была середина дня. Мы сидели в саду на траве, я читала, Финвэ рисовал в альбом. Взгляд у него против обыкновения был рассеянный и по тому, как то и дело замирает на бумаге карандаш, я видела, что мысли его витают где-то далеко.
– Я о Феанаро. Ты же видишь, что происходит? Я размышлял, чем бы его развлечь… Задабривать игрушками не выйдет, это не для него. Подумал, может съездить куда-то всем вместе. Лучше всего к морю. Но, пожалуй, пока рано. А вот пони…
– Будет чаще бывать на воздухе, займется физическими упражнениями, подружится с животным, – теперь я уловила мысль и, отложив книгу, кивнула. – Это хорошая идея.
Происходящее с Феанаро было второй причиной повисшей во дворце напряженности. Финвэ по моему настоянию поговорил тогда с ним и извинился за неприятные подозрения, а мальчик после этого разговора спустился и извинился уже передо мной. Можно было подумать, что мир восстановлен, но как бы не так.
Всю неделю после свадьбы он не стеснялся демонстрировать неудовольствие от моего присутствия, изредка спорил или грубил, иногда нарочно не слушался или игнорировал мои слова, а иногда, будто забывшись, был вполне дружелюбен. Одним словом, вел себя, как всегда. Теперь же поведение его переменилось. Ни мне, ни Вэссэ больше не приходилось повторять что-то дважды: он без слов выполнял все, о чем мы просили. Если спрашивали, отвечал односложно, а еще лучше «да» или «нет», и избегал смотреть в глаза. Вытащить его из комнаты теперь стало куда легче, но прогулки явно не приносили ему радости, равно как и привычные игры. Если прежде он был очевидно удовлетворен обществом своих игрушек и увлеченно с ними возился, то теперь все чаще выстраивал их вдоль кровати и отрешенно сидел рядом.
– Я обидел его. Мы прежде никогда не ссорились, а теперь я его обидел.
Финвэ неоднократно повторял эти слова, и мне оставалось только пытаться его приободрить и одновременно придумывать способ исправить сложившуюся ситуацию.
– Это пройдет. Надо понять, как лучше отвлечь его. Твои слова задели его, он расценил их как… Как… – я замолчала, подбирая слово поделикатнее.
– Ну же, заканчивай. Хотя нет, не надо. Я знаю, что просится на язык.
Этот обмен фразами состоялся нынче утром, и тогда Финвэ закончил тем, что махнул рукой и ушел в кабинет. Видно, там он и надумал про пони, о котором мы теперь заговорили.
– Да, это хорошая мысль, – подтвердила я свои слова. – Хотя есть и еще одна.
– Какая?
– Я подумала, стоит предложить Мелендилу приводить во дворец сыновей. Они, конечно, значительно старше Феанаро, но смогут помогать отцу с работой, а заодно вовлекут мальчика в какие-нибудь игры. Расшевелят. И потом можно взять еще одну служанку. Узнать, у кого из горничных в городе есть сын такого же возраста, и предложить ей работу.
– Ты права, – после паузы ответил Финвэ. – Это может оказаться даже лучше, чем пони.
– Пони не помешает, – улыбнулась я.
Финвэ кивнул и, опять помедлив, добавил, тоже с улыбкой:
– Если на то пошло, я подумал еще об одном.
– О чем?
– На пользу может пойти не только появление друга.
– И чье же?
– Братика. Или сестренки.
Я сжала его руку и поднялась с травы.
– Мелендил звонит к обеду. Пойдем.
Ночью я лежала без сна. На стене тикали часы, Финвэ мерно дышал рядом, так и не выпустив меня из объятий, и я слушала его и размышляла о нашем дневном разговоре.
После обеда мы более не возвращались к нему, хотя было ясно, что озвученная мысль повисла в воздухе отложенным вопросом. Прежде мы не обсуждали всерьез будущих детей, хотя я знала, Финвэ очень хочет их, и наши желания в этом совпадают. Но пока не наладилась наша совместная жизнь, пока я не нашла общий язык с Феанаро, решать что-то было преждевременно.
Кроме того, я вовсе не была уверена в том, что мальчика обрадует скорое появление еще одного ребенка. Не далее как утром я стала свидетелем того, как Вэссэ предложила Феанаро позаниматься письмом. Он по новому своему обыкновению тотчас направился к столу.
– Маленький господин, конечно, давно все знает. И читать, и писать выучился. Но тренировка ведь не повредит?.. Вот появился у господина и госпожи ребеночек, а вы, как старший брат, его учить сможете. Не здорово ли?
Тогда он поднял голову и посмотрел на Вэссэ тем самым своим неприятным темным взглядом, которого я не видела уже несколько дней. Девушка покраснела и глупо засмеялась. А я, наблюдая за этой сценкой из дверей, подумала, что он, пожалуй, достаточно взрослый, чтобы отказаться от няни. Или чтобы ограничить ее участие в воспитании, и пригласить во дворец учителя. Не для письма и счета, конечно, с этим давно и успешно справился сам Финвэ. Но вот что-то вроде рисования, или лепки, или музыки, или всего вместе… Это тоже следовало обдумать, и эти мысли тоже крутились у меня в голове и не давали сна.
В конце концов, я отбросила одеяла и, освободившись от объятий Финвэ, поднялась с постели. Халат лежал рядом в кресле и, одеваясь, я озадачилась, чем бы себя занять. Во дворце было по-прежнему тихо, я так и не успела предложить Финвэ договориться с кем-то из прислуги, и они как всегда разошлись по домам. Книга лежала на туалетном столике, но читать мне не хотелось. Рисовать я толком не умела, и Финвэ иногда подшучивал, что если его бесталанность в музыке восполняется успехами с карандашом и кистью, то для меня справедливо обратное. Я на это только смеялась и говорила, что мы прекрасно друг друга дополняем… Да, пожалуй, сейчас я бы с удовольствием развеяла мысли за клавесином, но, увы, ночью это было невозможно. Поэтому побродив по спальне и не найдя себе занятия, я вышла в коридор с целью проведать Феанаро.
Он спал в той же позе с зайцем в руках. Я подошла к постели и поправила одеяло: он скомкал его так, что складывалось впечатление, будто рядом кто-то сидел. Сама я садиться не стала и остановилась рядом, рассматривая. Сейчас при взгляде на него в темноте и тишине спящего дворца я почувствовала себя ужасно беспомощной. Не знала, что делать. Пытаться что-то предпринимать и неустанно тормошить его, навязчивостью вызывая все больше раздражения? Или отстраниться и выжидать, надеясь, что он не расценит это как безразличие? Недолго было отчаяться.
Я наклонилась поправить сбившуюся в изголовье простынь и теперь увидела, что глаза у Феанаро припухли, и вокруг век еще не сошла краснота. Прикоснулась к подушке – так и есть, влажная. У меня сжалось сердце: впору было расплакаться самой. Да что же это такое? Мы все хотим одного и того же, а получается только хуже для всех. В глазах у меня защипало, и захотелось сейчас же вытащить ребенка из-под одеяла, встряхнуть и прижать к себе, как котенка. И наговорить ему всего того, что давно уже рвалось у меня из груди: что он глупый непонятливый мальчишка, что довольно изводить себя и отца, что мы любим его, что мое появление не может сделать его жизнь хуже, что никто не виноват в случившемся с его матерью, что ее не вернуть этим упрямством, и что не будет предательством по отношению к ней дружба со мной… И еще много всего другого. Но ничего этого я, конечно, не сказала. И тормошить его тоже не стала. Только погладила по волосам и хотела поцеловать, но в этот момент услышала знакомый и неожиданный звук.
Ми.
Ми.
Ля. До.
Я вздрогнула и выпрямилась.
Там внизу, в пустой гостиной кто-то давил на клавиши инструмента.
Я плотнее запахнула халат и прислушалась. Все стихло.
Опять пробралась какая-то кошка? Или мышь залезла в корпус? Или на струны попало что-то постороннее, и сквозняк теребит его? Следовало проверить. Еще раз взглянув на спящего ребенка, я покинула комнату и поспешила вниз.
Здесь, конечно, никого не было. Прежде чем направиться в гостиную, я подошла и подергала двери главного входа, они были заперты. Но рычажок позволял открыть их изнутри, что я и сделала: в саду все было тихо и мирно, никто не бродил там и не тревожил ночной покой дворца. И все же…
Ми. Ми. Ля-си-до.
Я вздрогнула и поспешила на звук, рывком отворила дверь. В гостиной было пусто.
Клавесин стоял на своем месте, никем не потревоженный. Ваза со свежими цветами была на столе, ноты в новой папке лежали рядом, и окна, кроме одного, центрального, были задернуты. Я первым делом пощупала щеколды, но они были задвинуты – горничные теперь обязательно их проверяли, а Мелендил, уходя, проверял еще раз.
– Кис-кис-кис, – все же позвала я в темноту и даже заглянула под клавесин и под кушетку. Ничто мне не ответило. Я почувствовала себя ужасно глупо.
– Может, что-то попало на струны?…
Крышка была опущена, а значит, эта мысль тоже не отличалась разумностью, но иной мне в голову не пришло. Я подошла к инструменту и по очереди нажала те же четыре клавиши: ми, ля, си, до. Открыла корпус и заглянула внутрь: все было в порядке, никакая мышь там не притаилась, а струны казались натянутыми, как полагается. Но по всему выходило, следует еще раз пригласить мастера Линдэля, пусть посмотрит…
Я поняла голову и едва удержалась от того, чтобы вскрикнуть. Центральное окно, превратившееся ночью в большое зеркало, отразило у меня за спиной белую фигуру. Я стремительно обернулась, одновременно заслоняясь рукой и… И никого не увидела. Позади стоял шкаф с декоративным фарфором, его стеклянная дверца показала мне мое же собственное слабое отражение.
– Нервы никуда не годятся, – прошептала я в темноту и снова взглянула на окно.
Должно быть, при определенном ракурсе, два отражения создали у меня за спиной уменьшенного двойника. Я постояла так, пытаясь снова поймать странный эффект, но больше ничего увидеть не удалось. Может быть, дело было в звездном свете, а сейчас на ночном небе поменяли свою форму облака…
Я вздохнула, пытаясь унять участившееся биение сердца, еще раз оглядела комнату и решила возвратиться наверх. Но по пути меня никак не покидало странное ощущение: я что-то упустила. Какую-то важную деталь… Но уловить ее я не могла.
Коридор встретил меня тем же полумраком и сонной тишиной. Тянулись по обе стороны деревянные панели стен, тускло поблескивали рамы картин. От декоративных столиков с часами, вазами и статуэтками остались одни силуэты. Было прохладно. Я решила возвратиться в постель и прошла вперед мимо нескольких комнат, но тут остановилась: взгляд уперся в открытую дверь в конце коридора. Узкая резная створка была распахнута и внутри в комнатке привычно мерцала лампада. От портрета на стене было видно лишь белое платье, а лицо Мириэль тонуло в тенях. Я не могла вспомнить, как выглядела дверь, когда я спускалась вниз на звук клавесина, но готова была поручиться, что перед отходом ко сну видела ее закрытой.
Мне стало не по себе. Вместо того чтобы по первому порыву пойти вперед и закрыть комнатку, я стояла, напряженно вслушиваясь в тишину, а затем поспешила в спальню. Только скинув халат и забравшись под бок к Финвэ, я поняла, что именно тревожило меня на обратном пути из гостиной: на столе в вазе стояли мои любимые орхидеи. Но пахло в комнате ночными лилиями.
@темы: БПВ-4, Тема Октября, Воинство F.
Название: Валар не почитай!
Задание: Тема Октября (Глобал AU)
Размер: 1250 слов
Жанр/категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: НЖП
Предупреждение: AU, постканон
Примечание: Король Гондора Маэтор Первый сочетает в себе черты ряда исторических деятелей, о которых автор может подробно рассказать в комментариях.
разгромил и провозгласил: «Дэвов не почитай».
Там, где прежде дэвы почитались, там совершил
поклонение Аурамазде и Арте небесной.
Антидэвовская надпись Ксеркса
Что угодно для души?
Из детского фольклора.
Я сидела в кабинете госпожи Лаурэт, моего научного руководителя, постелив под собой зеленую шаль, и листала обувной каталог. Выпускная работа — выпускной работой, но новые туфли тоже лишними не будут.
— Тиниэль, отложите пока свои туфли.
— А? — я обернулась. — Госпожа Лаурэт!
— Извините, я задержалась немного.
— Да ничего.
— Ну что ж, значит, у вас выпускная работа на носу.
— Еще почти год.
— Время пролетит быстро, поверьте. Да и тему у вас попросят утвердить уже сейчас. Так что давайте определяться. Вы сами ничего не придумали пока?
— Честно говоря, надеялась, что вы мне подскажете.
— Да? Ну хорошо. Я предлагаю вам пойти в ногу со временем, но при этом не отрываться о того, что вы уже писали. Мы ведь с вами публиковали статьи про сельскохозяйственные культы? Или это не с вами?
— Это со мной.
— Хорошо. Тогда начинайте потихоньку собирать данные. Например, про культ Варды. Вам это интересно?
— Ну конечно!
— Хорошо. Тогда через неделю расскажете мне, что вы нашли, и мы будет определяться с темой. На вас ведь уже на кафедре давят, я знаю.
Из невыдуманного школьного сочинения.
Переворот в понимании истории случился одиннадцать лет назад. Совершили его, как всегда, археологи. Во время раскопок в старом фундаменте дворца Минас-Тирита была обнаружена очень интересная надпись, выбитая на стене. Надпись, как выяснилось, была оставлена по приказанию короля Маэтора Первого Элессара, сына Эльдариона и, соответственно, внука Арагорна Второго.
Примечательно, что ранее было известно только о двух обстоятельствах жизни короля Маэтора: о его скандальной женитьбе на некой бывшей воровке и о его отстранении от власти родным братом, Турионом, следующем королем Гондора. О причинах низложения Маэтора народная память хранила совсем невероятные вещи: жена короля, та самая бывшая воровка, якобы сожгла в камине важные документы.
Короче говоря, король Маэтор был личностью легендарной. А тут, стало быть, историческое свидетельство о нем. Да еще какое! В надписи говорится, что он, король Гондора, запрещает почитание Валар на своей земле и признает законным и достойным уважения лишь поклонение Эру Илуватару.
Ученые сопоставили надпись с уже известным фактом о том, что ранее правления короля Туриона о знаменитой хронике «Сильмариллион» ничего не говорится, и построили новую, достаточно стройную парадигму истории.
Согласно современным научным представлениям, «Сильмариллион» — это не историческое свидетельство о событиях Первой Эпохи, а попытка короля Туриона объединить страну чуть лучше, чем его старший брат Маэтор. Выходит, что до Четвертой Эпохи никакой единой веры не существовало не только среди свободных народов Средиземья, но даже в самом Гондоре. В каждой местности почитали местных божеств: где — Варду, где — Тулкаса, где — Мелиан.
Поэтому короля Маэтора понять несложно: он добивался централизации власти, поэтому ввел в Гондоре веру исключительно в единого бога. Может быть, некоторые культы казались ему опасными. И действительно, где-нибудь могли поклоняться, например, балрогу Готмогу, и считать, что это не зазорно, ведь он — племянник Манвэ.
Но методы Маэтора понимания не находят, о чем свидетельствует и народная память, и короля отстраняют от власти.
Взошедший на престол Турион понимает, что единая религия нужна, но от местных культов отказаться разом невозможно. И ему все-таки удается прийти к тому, что нужно. Он увязывает всех местных божеств в одно сообщество, продумывает, кто какое место займет в иерархической системе, и какую роль сыграет в истории, при этом сильно ориентируясь на фольклор. Вряд ли провернуть такое было под силу одному человеку, а, значит, честь и хвала советникам короля Туриона.
Когда общая концепция была сформирована, возник колоссальный интерес к тем самым древним местным культам. Стали подробно разбирать каждое божество. На этой воле решили плыть и мы с научным руководителем.
И с Манат — третьей. Неужели вы имеете сыновей,
а Он имеет их как дочерей? Какое позорное распределение!
Это всего лишь имена, которые вы выдумали — вы и ваши предки.
Коран
Уже года три стоит у меня на окне растение. Я знаю, что оно должно давать цветы редкой красоты. Но увы, чем бы я его ни поливала, в какое место бы я его ни переставляла, каким бы советам знакомых ни следовала — ничего не помогало. Не появилось ни цветочка, ни даже бутона. Климат, что ли, не подходит?
Я сидела за столом и пыталась найти хоть что-нибудь неожиданное по поводу культа Варды. Но нет, везде только общие сведения о космогонии. Есть Варда, верховное божество, владычица неба, и есть ее четверо детей, две дочери и два сына: Ариэн, Ильмарэ, Тилион и Эарендил. Ариэн соответствует солнцу, Тилион — Луне, Эарендил — Гиль-Эстель, а Ильмарэ — Валакирке. Почему-то именно Валакирке.
От поиска информации меня отвлек звонок госпожи Лаурэт.
— Алло, Тиниэль? Тут ситуация для нас не очень складывается. Культ Варды решил взять на себя профессор Торон. Он всем своим пяти дипломникам раздал по божеству. Ну, кому — Ариэн, кому — Эарендила, кому — саму Варду. Так что нам ловить здесь уже особенно нечего. Тему придется менять.
Разговор закончился. Поиск данных уже не имел никакого значения: культ Варды уплыл от нас. Скорее всего, навсегда.
Дня через два мы с госпожой Лаурэт после недолгого обсуждения пришли к тому, что из Валар надо взять кого-нибудь менее популярного, но при этом более тесно связанного с сельскохозяйственными культами. Мы сошлись на Ване. Ну что ж, Вана так Вана. К статьям действительно поближе.
На Вану, к счастью, уже никакой великий профессор не позарился.
мучеником и слугой христовым, они за бога
почитают, творение ставя выше творца.
Славянская хроника
Месяцы пролетали очень быстро, а выпускная работа писалась медленно. Будто бы сама Вана просила не пороть горячку и обдумать получше, что я пишу о ней. В результате все более-менее важные даты слегка омрачались необходимость писать, а также неизбежным страхом перед будущей защитой работы.
Параллельно госпожа Лаурэт просила меня заполнить документы для участия в каком-то конкурсе. Честно говоря, не очень-то мне понравилось отвлекаться от выпускной работы ради бумажек, но ничего не попишешь, разочаровывать своего научного руководителя ни в коем случае не стоит.
Наконец, финишная прямая: бессонные ночи, форматирование работы, чтобы текст соответствовал стандартам, сама защита. Последняя неделя вообще прошла крайне напряженно, и мне стало легче только тогда, когда я поняла, что могу достаточно легко и быстро ответить на все вопросы комиссии.
А после защиты — цветы для госпожи Лаурэт, гордые взгляды родителей, посиделки с друзьями и долгожданный здоровый сон...
— Тиниэль, я почему звоню...
— Да-да, госпожа Лаурэт?
— Вы в курсе, что ваша выпускная работа выиграла конкурс студенческих проектов?
— Ой, нет.
— Посмотрите, я вам ссылку вышлю.
— Хорошо. Значит, не зря документы собирали. Ну надо же, сразу две хорошие новости за один день!
— А что у вас еще хорошего случилось?
— Я вам рассказывала однажды про свой цветочек. Даже совета у вас спрашивала, чем его поливать, чтобы расцвел.
— Помню, помню. Ну и?
— Представляете, цветочек распустился.
— Это когда же, если не секрет?
— Сегодня ночью.
— Ха, значит, время такое — все расцветает.
— А что, у вас тоже?
— Да. Только не цветочек. У меня под окном яблоня растет. Уже лет пять ни цветов, ни плодов не давала. Мы уж думали рубить, а тут в одну ночь цветы распустились. Да еще крупные такие! Много яблок будет.
— Ничего себе! Ну, поздравляю.
Это ж моя сестра,
Нет уж, — моя жена,
Нет, это просто весна.
Ю. Визбор
— Значит, решила наградить своих подопечных? — спросила Варда.
— Не то, чтобы наградить, — Вана слегка смутилась. — Так, сделать приятное. Ну и намекнуть, что они на верном пути.
— А намек они поняли?
— Поняли.
— Ну понятно, люди с высшим образованием... Надо бы и мне своих тоже поддержать. Правда, мне труднее. Их у меня пятеро.
— Разве не шестеро?
— Ах, точно! Профессора ведь тоже надо... Да, все непросто...
— Слушай, ты у детей спроси. Может, подбросят идею?
— А ведь точно, это мысль...
@темы: БПВ-4, Тема Октября, Воинство F.
Название: Ночь ошибок
Задание: Этап IV (Ситуация — "История с похищением")
Размер: 1200 слов
Жанр/категория: Джен, гет, юмор, стеб
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Митреллас, Имразор, Нимродель, Амрот, Намо
Предупреждение: вероятно AU и OOC, трэш, абсурд
Джованни потянулись разные люди — какая-то старушка,
рассыльный булочника, вагоновожатый и даже старая
учительница-пенсионерка. И все приносили какой-нибудь
кусочек Джованни: кто ногу, кто ухо, кто нос.
Джанни Родари
Действующие лица
Нимродель
Митреллас
Амрот
Имразор
Намо Мандос
Действие происходит в конце Третьей или в начале Четвертой эпохи в Валиноре.
Темный коридор в чертогах Мандоса. Осторожно, держась руками за стены, продвигаются вперед Нимродель и Митреллас. Обе говорят шепотом.
Митреллас: Ты все-таки уверена, что мы поступаем правильно?
Нимродель: Сама посуди, мы обе с возлюбленными расстались, прямо скажем, некрасиво. Должны же мы как-то загладить свою вину?
Митреллас: Должны.
Нимродель: Вот мы и спасем их из тюрьмы.
Митреллас: Из тюрьмы? А, точно, сам Враг же здесь сидел?
Нимродель: Здесь.
Митреллас: Тогда да, тогда точно тюрьма.
Нимродель: Тише. Мы, кажется, пришли...
Затемнение
Набережная в Валиноре. Закат. Митреллас и Нимродель идут, держась за руки.
Митреллас (заканчивает долгий рассказ): ...и однажды во сне мне явился лорд Намо. Он рассказал, что мой муж принял судьбу эльфа. Значит, сейчас он в чертогах, но рано или поздно выйдет. И мы снова будем счастливы.
Нимродель: А мой возлюбленный сейчас в Мандосе.
Митреллас: Ты это точно знаешь?
Нимродель: Навела справки.
Митреллас: Значит, и вы скоро будете счастливы?
Нимродель: Наверное… (задумывается)
Затемнение
Комната в чертогах Мандоса. Имразор и Амрот сидят друг напротив друга.
Имразор (заканчивает рассказ): ...бросила меня с детьми. И больше не появлялась, мы это даже не обсудили. Вот почему я после смерти и не ушел на Пути, а выторговал себе судьбу эльфа. Только так у меня есть шанс снова встретиться с женой и, по крайней мере, понять, почему она это сделала.
Амрот: Да уж, у меня ситуация попроще. Но чем-то похожа. Видимо, не случайно наши с тобой возлюбленные водили дружбу.
Имразор: Мы ведь точно увидим их снова?
Амрот: Точно. Для эльфа все дороги ведут в Мандос. Рано или поздно.
Амрот и Имразор смеются. Входит Намо, осматривает обоих.
Амрот: Здравствуйте, милорд!
Имразор: Здравствуйте, лорд Мандос.
Намо: Приветствую. У меня для вас хорошие новости. Ваши возлюбленные все-таки собрались и прибыли сюда, в Аман.
Имразор: О, воистину хорошие новости! Хоть поговорю с ней!
Амрот: Да и нам с Нимродель есть что обсудить.
Намо: Думаю, у вас будет такая возможность. Они обе знают, что с вами случилось и где вы сейчас. Поэтому, думаю, скоро навестят вас. (улыбается зрителям и исчезает)
Затемнение
Декорации и героини первой картины.
Митреллас: Хорошо, что мы снова вместе, подруга!
Нимродель (отвлекаясь от размышлений): А?
Митреллас: Говорю, хорошо, что мы снова вместе.
Нимродель (задумчиво): И наши возлюбленные тоже здесь.
Митреллас: К чему ты клонишь?
Нимродель: У меня тут появилась одна идея. Надо все хорошенько обсудить. Но побыстрее, потому что действовать будем ночью.
Митреллас: Почему ночью?
Нимродель: Так нас не заметят.
Митреллас: Ты планируешь что-то незаконное?
Нимродель: Можно сказать и так.
Затемнение
Декорации и герои второй картины. На заднем плане слышны чьи-то приближающиеся торопливые шаги.
Амрот (прислушивается): Вроде, чьи-то шаги.
Имразор (тоже прислушивается): Точно. Странно, лорд Мандос обычно ходит бесшумно.
Амрот: Решил пошуметь для разнообразия?
Имразор: Кто его знает...
Входят Митреллас и Нимродель.
Амрот (улыбается вошедшим): О, прямо как и обещал милорд!
Нимродель (прикладывает палец к губам): Тише! Ничего не говорите!
Имразор (шепотом): Что такое?
Митреллас: Мы вас отсюда вытащим, только не шумите.
Амрот: А зачем это нас отсюда вытаскивать?
Нимродель (тихо, но возмущенно): Он еще спрашивает!
Нимродель берет под за руку Амрота, Митреллас — Имразора.
Имразор: Погодите! Лорд Мандос говорил, что наши тела... то есть хроа — (скороговоркой) тьфу, как все сложно у этих эльфов! — наши хроа еще до конца не восстановились. Бегать точно нельзя.
Митреллас: Это он нарочно так говорил, чтобы вы не ушли. Все, хватит!
Нимродель и Митреллас бегут, увлекая за собой возлюбленных. Затемнение.
Декорации пролога. Нимродель и Митреллас бегут, Амроту и Имразору приходится семенить за ними. Вдруг Митреллас наступает на подол Нимродель и падает, сбивая с ног подругу. Амрот и Имразор тоже валятся на пол, их тела распадаются на части.
Нимродель (поднимается, осматривается): Что же мы наделали!
Митреллас (тоже поднимается): Да... ситуация...
Нимродель: Надо... Я не знаю!
Митреллас: А я знаю. Надо собрать их — и по домам. Пока не заметили.
Нимродель: Как собрать?
Митреллас: Из плащей сделаем узелки. Так и понесем. А там, дома, уже найдем, чем их скрепить можно будет.
Нимродель: Ты гений!
Митреллас и Нимродель снимают плащи и быстро собирают в узелки разбросанные части тел возлюбленных, кладут узелки на плечи.
Митреллас: Все собрала?
Нимродель: Одна голова, две руки, две ноги, туловище... Ну и всего остального столько, сколько надо, я пересчитала.
Митреллас: Хорошо. Тогда бежим отсюда!
Затемнение
Комната в доме, где поселилась Митреллас после прибытия в Валинор. Темно, горит лучина, ей освещена только одна лавка. На лавке сидит Митреллас и шьет, при этом то, что она шьет, уже неразличимо в тени. Рядом на лавке голова Имразора, ниже головы его тело также не освещено.
Имразор (протяжно вздыхает): Долго там еще?
Митреллас (не отрываясь от шитья): Почти закончила.
Имразор: Я все-таки не уверен, что это хорошая идея... Может быть, лорд Намо справился бы лучше?
Митреллас: И слышать ничего не хочу об этом.
Имразор: Ох, ну, как знаешь...
Митреллас (после короткой паузы): Все, как новенький. Надо света побольше, посмотрим, какой ты теперь красавец.
Имразор: А раньше-то почему света не зажгла?
Митреллас (поднимается, уходит в темноту, возвращается с подсвечником): Если бы увидели, чем я тут занимаюсь, не поняли бы. А теперь, когда дело сделано, уже никто не осудит. (Зажигает свечи от лучины) Не осудит, потому что все уже... (Смотрит на Имразора и в ужасе отходит назад) Ой!
Имразор: Что такое?
Митреллас (бледнея): Сам смотри! (Протягивает ему подсвечник)
Имразор (принимает подсвечник, осматривает себя): Что не так? Швы на мне? Ну, так это как раз понятно. (Осекается) А тут... (Встревожено) Стоп! Такой родинки у меня никогда не было. И палец был кривой, а теперь прямой...
Митреллас (виновато): Не только родинка. Не только палец. Половина тела вообще не твоя. Уж я-то, как жена, вижу.
Имразор (судорожно сглатывает): Не моя? А чья же?
Митреллас: Получается, что Амрота.
Имразор (заикаясь): Н-ну вы, д-девочки... (Замолкает)
Осторожно входит Нимродель.
Митреллас (резко оборачивается): Кто это?
Нимродель: Это я. Слушай, мы с тобой, кажется... (Взгляд ее падает на Имразора, она в ужасе прикрывает рот рукой)
Митреллас: Не кажется. Мы в темноте перепутали их части тела.
Нимродель (слегка приходит в себя): Да? И что же теперь делать?
Имразор (тихо): А я же говорил!
Митреллас: О, точно! Ты был прав!
Нимродель: Может, он и был прав, но что нам это дает?
Митреллас: Он говорил, что лорд Намо лучше справится. На это и будем надеяться. Значит так, шитье распарываем, составляем части тела как положено и относим назад в Мандос. И чтоб никто опять не видел.
Нимродель: До утра успеем?
Митреллас: Должны успеть!
Затемнение
Декорации второй и четвертой картин. Амрот и Имразор находятся на тех же местах, только не сидят, а лежат. На их телах видны свежие швы, но при этом части тела между собой не связаны.
Амрот: Ну, что ты обо всем этом думаешь?
Имразор: Надо поскорее восстанавливать тело...
Амрот (перебивает): Хроа.
Имразор (не слишком довольным голосом): Ну да, да, хроа. Отращивать хроа и бежать к нашим ненаглядным. Может, хоть в Амане у нас получится их немного...
Амрот: Сдерживать.
Имразор: Вот-вот.
Входит Намо, осматривает обоих.
Амрот (оборачивается): Милорд...
Имразор (тоже оборачивается): Лорд Мандос...
Намо: Приветствую. У вас тут все в порядке?
Имразор (слегка заикаясь): Д-да.
Намо (прищуривается): Точно?
Амрот (кивает): Т-точно...
Намо: Ну смотрите у меня... (Улыбается зрителям, шепотом) А в коридорах давно пора установить нормальное освещение! (Исчезает)
Название: Лучше всех на свете
Задание: Этап IV (Ситуация — "История с похищением")
Размер: 3780 слов
Жанр/категория: драма, гет
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи: Аракано/НЖП-нолдэ, НМП-нолдо/НЖП-нолдэ (та же, пейринг односторонний)
Примечание: Текст содержит описание ряда действий, физически невозможных для человека, но, по мнению автора, возможных для эльфа. Так что читайте и наслаждайтесь, но не пытайтесь повторить это в реальной жизни. Вообще ничего из описанного в этой истории не стоит повторять в реальной жизни.
Дерево было высокое, полных пять дюжин футов и еще сверх того. В Эндорэ такие деревья не водились — за всю жизнь не только Эльдамилмэ, но и мать ее ничего похожего не видела, а уж ее мать где только не побывала, пока Моргот не бежал из Валинора. Потом-то, конечно, стало уже не до дальних путешествий, даже во время Долгого Мира, и матушкины истории о том, что она видела далеко-далеко за Синими горами, Эльдамилмэ слушала словно сказки, как, впрочем, и ее отец, валинорский нолдо.
Но таких деревьев не было и за Синими горами. Даже в Валиноре они выделялись своей высотой и звались на всех здешних языках Зелеными Великанами. На три четверти высоты от земли ветки у них не росли.
Зато те, что были, так и просили, чтобы на них построили талан. По крайней мере, так казалось Эльдамилмэ: уж очень сами ветки удобно расположены, и видно оттуда далеко, и никто не потревожит снизу.
Но и строить-то не особо удобно, поэтому о таланах на ветвях Зеленых Великанов Эльдамилмэ до недавних пор только фантазировала. А теперь вот пришлось построить.
Эльдамилмэ вздохнула. Сил на постройку ушло куда больше, чем она предполагала. И если бы ее не подгоняли гнев, обида и страх, она наверняка бросила бы эту затею.
А так ничего, закончила.
Только вниз лучше не смотреть, а то голова закружится. Даром что лесная эльфийка. А впрочем, только наполовину.
С такими мыслями Эльдамилмэ аккуратно отошла от края и села в середине талана, скрестив ноги. Теперь спящий Аракано неотступно притягивал ее взгляд, хотя смотреть на него она совсем не хотела.
Во сне он, такой большой, сильный и бесстрашный, казался странно беззащитным, что одновременно было и трогало, и пугало. К тому же злиться на него становилось труднее.
А Эльдамилмэ не должна была, не могла позволить себе простить его сейчас, потому что тогда сил у нее совсем не останется, и вся затея пойдет прахом.
И они никогда, никогда не будут счастливы. А этого нельзя допустить.
Аракано беспокойно пошевелился во сне, на лицо набежала тень.
Сердце Эльдамилмэ тревожно дрогнуло. Неужели его мучают дурные видения? Но сонная пыльца не должна их вызывать. Это Эльдамилмэ выспросила у подруги, которая училась у Лориена и Эстэ. А пыльцу сама собрала в Лориэне: тамошние растения хоть и волшебнее прочих, даже валинорских, но все равно растения... Правда, она боялась, что валар, владыки Лориена или другие, прознают ее замыслы и велят ей остановиться, но этого не случилось.
Может быть, она была слишком маленькой и незаметной, чтобы ее дела бросились в глаза великим. А может — эта мысль приносила ей своеобразное удовлетворение — валар тоже считают, что Аракано повел себя как дурак.
Аракано спал и видел сон. Сон был очень странный. А самым странным было то, что Аракано осознавал, что спит, но не мог сказать, когда этот сон начался. Он не помнил, что останавливался на отдых, устраивался где-нибудь, чтобы ступить на Дорогу Грез.
Ничего подобного.
Он ехал верхом на Варнэ и думал об Эльдамилмэ. Впрочем, об Эльдамилмэ он думал всегда: когда ехал и когда останавливался, когда бодрствовал и когда спал. И когда твердил себе, что должен перестать о ней думать.
Ведь он сам все решил. Они не будут вместе. Она не станет его женой. И вовсе ни к чему без конца представлять, какой могла бы быть их жизнь. Или вспоминать, как она смотрела на него, когда...
Словом, Аракано ехал и думал об Эльдамилмэ. А потом она вдруг появилась прямо перед ним на тропе. И это уже точно была часть сна... Так что, наверное, он уснул сидя верхом, чего, правда, никогда раньше с ним не случалось...
Лицо у Эльдамилмэ было бледное и сосредоточенное, словно она готовилась идти в бой. Такой она обычно ему не снилась. В его грезах Эльдамилмэ была или веселой, или, наоборот, разгневанной и печальной, как при последнем их разговоре, когда у нее под конец стал такой взгляд, словно он причинил ей боль... Ранил ее. Убил.
Раз во сне он в самом деле увидел, что убил ее: она смотрела на него тем самым взглядом, а у него руки были перепачканы в ее крови, и он не знал, как так вышло, ведь он хотел как лучше... Своим криком он тогда переполошил весь дом.
Это было прямо перед отъездом. Перед его отчаянным бегством куда глаза глядят в компании Варнэ, единственного близкого живого существа, которое не считало своим долгом сообщить ему, что он поступил как последний глупец.
А может быть, дело было в том, что Варнэ просто не умел разговаривать. Ведь ему тоже нравилась Эльдамилмэ, и всю дорогу он, кажется, косился на хозяина осуждающе.
Так или иначе, они уехали вдвоем. Аракано направился в леса Оромэ, потому что хотел оказаться подальше от общества любых эльдар... и потому что эти леса тоже напоминали ему об Эльдамилмэ, хотя в этом он не склонен был признаваться даже сам себе.
И вот она появилась прямо перед ним с сосредоточенным лицом и решительным взглядом. Правда, когда Варнэ приветливо заржал, увидев ее, Эльдамилмэ улыбнулась, но это была лишь быстрая тень ее обычной улыбки. А потом она шагнула прямо к Аракано и... выставила вперед руку, ладонью вверх. На ладони лежала горсточка какой-то серебристой пыли. Эльдамилмэ сдула ее с ладони прямо Аракано в лицо. Пыль почему-то оказалась совсем не щекотной. И Аракано уснул.
Уснул во сне. Такое бывает, хотя и редко. С ним самим, кажется, и вовсе никогда не бывало.
Но теперь он уснул, но все еще продолжал чувствовать, что едет куда-то... Потом как будто полетел... А еще потом как будто остановился и лег на что-то... И тут его поразила неприятная мысль: "Где же Эльдамилмэ? Куда она пропала?" Да неужто и в своих снах он не может смотреть на нее, сколько пожелает? Мысль была ужасно горькой. И Аракано поморщился.
Где же она? Где Эльдамилмэ? Он пробовал искать ее и не находил. И вдруг почувствовал, как кто-то гладит его осторожно и нежно по лицу и волосам. Вот где Эльдамилмэ! Конечно, это она. У кого еще такие нежные руки? Чье прикосновение доставит ему столько счастья? Только ее.
Аракано улыбнулся.
Это был прекрасный сон, и он не хотел просыпаться.
Конечно, Эльдамилмэ не выдержала долго. Еще крепилась, пока Аракано только морщился, но когда он застонал, не смогла больше. Приблизилась к нему, села рядом и принялась гладить его по лицу и волосам.
Вот сейчас она случайно разбудит его, и придется им окончательно объясниться. Эльдамилмэ сама этого хотела, затем все и придумала. Однако теперь этот момент пугал ее.
Но Аракано и не думал просыпаться, он заулыбался блаженно, словно самая сокровенная его мечта нечаянно сбылась у него на глазах, и заснул глубже и спокойней.
Эльдамилмэ продолжала гладить его волосы. И вспоминать, вспоминать...
Впервые Эльдамилмэ увидела Аракано во время Войны Гнева. Они могли бы, наверное, встретиться и раньше — двое Рожденных Заново, решившихся снова рисковать своими жизнями в Эндорэ. Но не встретились.
Она увидела его однажды после боя. Он был усталым и грязным, как... Как после боя, иначе не скажешь: там всегда особенная усталость и особенная грязь, от которых и дух словно тускнеет на время.
Но Аракано все равно показался ей почти ослепительно ярким, как высокий огонь, только цвета звездного серебра. Удивительно прекрасный, лучше всех, кого она когда-либо видела.
Странно, но он тоже ее заметил, хотя она была усталой и грязной, и совсем обычной, ничего удивительного. Но он — вот чудак — вспоминал о встрече с ней с таким же восторгом, как она о встрече с ним.
— Я сидел, и в глазах у меня было темно. Словно копоть и кровь от боя так и продолжали висеть в воздухе прямо перед моим лицом и заслоняли от меня свет. А потом я увидел тебя, и ты была вся яркое серебро, словно Луна, только ближе и теплее. Я смотрел на тебя, и тьма вокруг меня с каждым мгновением таяла.
С того дня они жили друг для друга. Хотя война то и дело разлучала их, и несколько раз сама смерть едва не встала между ними.
Но все же оба благополучно возвратились в Валинор. Он в дом своей матери, она к родителям, которые успели выйти из Мандоса за время ее отсутствия. И это было такое счастье!
Чуть позже Эльдамилмэ познакомилась с Оромэ и стала его ученицей. Нет, не просто стала его ученицей — с головой ушла в ученичество! Аракано навещал ее, шутил, что и сам сделался неплохим следопытом, разыскивая ее по лесам Валинора.
Серьезно же говорил, что где угодно может почувствовать ее, пройти хоть с закрытыми глазами и связанными руками, чтобы быть рядом с ней.
Он слушал ее рассказы о лесе так же, как ее отец слушал рассказы матери. Он говорил ей, что она похожа на его мать. С леди Анайрэ Эльдамилмэ познакомилась и теперь принимала эти слова как незаслуженный, но, безусловно, приятный комплимент.
Свадьба была между ними делом решенным, настолько решенным, что они даже не обсуждали этого никогда. Никогда он не просил ее стать его женой.
Они просто знали, что это случится. И скоро. Ученичество Эльдамилмэ подошло к концу. Из Мандоса вернулся старший брат Аракано. Самое время радоваться.
И тут, словно гром среди ясного неба... Выражение, придуманное Людьми, которые почти совсем не предчувствуют погоду, и подхваченное нолдор, которые разбираются в этом не намного лучше...
Как гром среди ясного неба, Ойратирмо попросил ее стать его женой.
— Всем сердцем, всей душой я люблю тебя, — говорил он.
А у нее в ушах словно шумел горный обвал.
Никогда ей и в голову не могло прийти выйти за него замуж.
Нет, она была с ним знакома, конечно. Ведь он друг Аракано. Они дружили и до того, как оба погибли и оказались в Мандосе, а после сдружились, кажется, даже сильнее. Аракано много раз повторял, что обязан Ойратирмо жизнью, а тот скромно отвечал, что никогда не делал ничего особенного. Но Эльдамилмэ, конечно, понимала, что раз Аракано говорит, что обязан другу жизнью, так оно и есть, и за одно это она любила Ойратирмо. Но не так же, чтобы назвать его мужем!
Эльдамилмэ в ужасе пыталась припомнить, делала ли когда-нибудь или говорила что-то, что могло дать ему надежду на взаимность.
А он продолжал говорить что-то о том, что не стал бы вмешиваться, если бы они с Аракано любили друг друга, как сначала казалось, но теперь, когда уже ясно, что они не пара друг другу... Что Эльдамилмэ гораздо ближе не блеск Тириона, а тишина лесов... Он, Ойратирмо, решился открыться ей... Они подарят друг другу тихое, спокойное счастье, которого так жаждет ее душа...
Эльдамилмэ в этот момент не чувствовала себя ни тихой, ни спокойной, а больше всего жаждала объяснить Ойратирмо, что он слеп как крот.
Что она и сделала сразу же.
Это было жестоко. Конечно, это было жестоко! Ойратирмо — хороший эльда. Любит ее, и любовь ослепила его, так что он принял за истину то, чего сам желал. Он не заслужил ее гнева и презрения.
Но Эльдамилмэ даже не могла перед ним извиниться, потому что при одном воспоминании о его словах ее снова охватывала ярость.
А потом вдруг явился Аракано и сказал, что им не следует быть вместе.
— Я не могу так, — твердил он. — Просто не могу. Ойратирмо мой друг с детских лет, в каком-то смысле он мне даже ближе, чем братья. И он трижды спасал мою жизнь: один раз в Хэлкараксэ и два уже после возрождения, во время Войны Гнева. То, что сейчас я здесь, а не в Мандосе, целиком его заслуга — все годы, которые я провел с мамой и с тобой. Теперь и Финьо вернулся к нам. А Ойратирмо одинок, никто из его родных еще не возродился, и я не могу отнять у него...
— Меня? — вмешалась Эльдамилмэ не в силах более слушать. — Но я не принадлежу ему. — В ней бурлили в равной мере ужас, обида и гнев, и она продолжала: — Я не принадлежу и тебе, чтобы ты мог отдать меня ему как дар дружбы и благодарности.
Аракано отступил на шаг, словно она ударила его. Потом сказал тихо:
— Надежду, я не могу отнять у него надежду, что ты еще, может быть, полюбишь его.
— Я не люблю его, — ответила Эльдамилмэ. — Я люблю тебя, только тебя. Ты понимаешь?
Аракано сжал зубы, как тот, кто заставляет себя делать что-то, преодолевая боль, но продолжал упрямо:
— Но если бы меня не было, ты могла бы полюбить кого-то...
— Или никого, — возразила Эльдамилмэ. — И уж точно не Ойратирмо. Да я уже ненавижу его! — в сердцах воскликнула она. — Я и тебя почти ненавижу! Уходи!
Так они и распрощались в последний раз.
Аракано проснулся мгновенно, чувствуя себя отдохнувшим и бодрым, чего с ним давно не случалось. Он огляделся, увидел небо над головой, деревянный помост, на котором лежал, лес под этим помостом, как зеленое море. Эльдамилмэ.
Значит, его сон не был сном. По крайней мере, какая-то часть.
Аракано встал и, недолго думая, посмотрел вниз, свесившись с края помоста.
У корней огромного дерева Варнэ щипал траву. Он был крупный конь, под стать всаднику, но отсюда казался довольно миниатюрным, и Аракано поразился высоте помоста.
— Ого! — только и сказал он, чувствуя, как начинает кружиться голова.
Затем встал и отошел от края.
Улыбнулся Эльдамилмэ: глядя на нее, он просто не мог не улыбаться. Потом спросил:
— Может, расскажешь, как я попал сюда?
— А больше ты ничего узнать не хочешь? — откликнулась она, приподняв брови.
Аракано покачал головой:
— Вопросов столько, что, считай, их и вовсе нет. А это... просто любопытно.
Эльдамилмэ усмехнулась:
— Я могла бы рассказать тебе длинную и печальную историю о нолдор, которые не понимают, что связь с природой, умение понимать животных и говорить на их языке — это тоже сила. Даже те, кто учится у Оромэ, по-настоящему этого не понимают. А остальные еще хуже.
— Ты и сама нолдэ, — напомнил Аракано. — Ты носишь квэнийское имя, выглядишь, как нолдэ, одета, как нолдэ, ты прожила среди нолдор всю свою первую жизнь и проживаешь вторую.
Теперь Эльдамилмэ покачала головой.
— Не в этом. Иначе бы ты здесь не оказался.
— Так как же? — снова спросил Аракано.
— Сначала я прошла в вашу конюшню и договорилась с Варнэ, что, как только ты соберешься куда-нибудь на нем поехать, он воспользуется случаем и доставит тебя ко мне. Потом я договорилась с птицами, что, как только Варнэ повезет тебя, куда следует, я получу весть об этом и буду ждать вас здесь. Все оказалось гораздо проще, чем я ожидала. Ты сам заехал в лес, а дальше Варнэ вез тебя, куда хотел. Я-то думала, ему придется упрямиться, спорить с тобой, я предупредила его, что ты рассердишься и даже можешь причинить ему боль, но он все равно согласился. Славный конь! — Эльдамилмэ нежно улыбнулась.
Аракано хмыкнул.
— Да уж, куда лучше.
Но всерьез сердиться на Варнэ он не мог. В конце концов, конь привез его к Эльдамилмэ, а Аракано только о том и мечтал. Хоть и не должен был.
— А дальше? — спросил он. — Как мы попали на помост? То есть, — он вдруг вспомнил, как называются такие помосты. — На талан? Неужели ты сама несла меня?
— У меня была такая мысль, — призналась Эльдамилмэ. — Но я, честно говоря, побоялась тебя уронить. Так что мне снова помогли птицы.
— Птицы? — ошарашенно переспросил он, думая об орлах Манвэ.
Видимо, эта мысль каким-то образом отразилась у него на лице, потому что Эльдамилмэ сказала:
— Не орлы Манвэ, конечно. Они слишком разумны, чтобы я могла их на такое уговорить, — тут она на мгновение остановилась. — Или просто я недостаточно сумасбродна, чтобы попробовать. Мне помогли лесные птицы. Они подняли тебя на талан. А я забралась сама.
— Поразительно, — сказал Аракано. — Я о таком и в песнях-то никогда не слышал.
Эти слова почему-то всколыхнули в Эльдамилмэ раздражение.
— Я сделала все это не для того, чтобы тебя развлечь, — резко сказала она.
— А для чего же? — спросил он мягко, показывая, что не желал обидеть ее.
— Чтобы раз и навсегда выяснить все между нами, — ответила она.
Аракано захотелось зажмуриться. Или исчезнуть. Он не мог выдержать этого разговора снова. И ответил тоже резко:
— Я уже сказал...
— Что ты думаешь об этом, — закончила за него Эльдамилмэ. — Но я не согласна с тем, как ты распорядился и своей, и моей судьбой. Я думаю, нам нужно поступить иначе. Или скажи, что ты больше не любишь меня. — С этими словами она сделала шаг к Аракано, а он на шаг отступил. — Скажи, что не желаешь быть со мной, — настаивала она, снова приближаясь. — И я дам тебе веревку, чтобы ты мог благополучно спуститься вниз, и больше никогда не потревожу тебя.
Она еще приблизилась, он еще отступил и ударился спиной о ствол дерева. Теперь отступать было некуда. А прямо перед ним стояла Эльдамилмэ, глядя пронзительно и требовательно.
Он не мог выдавить из себя этих ужасных слов. Да и никаких слов вообще.
— Если же ты не можешь сказать этого, — продолжала Эльдамилмэ. — Мы останемся здесь до тех пор, пока ты не признаешь, что мы должны быть вместе. Пока не назовешь меня своей женой.
Тут к Аракано все же вернулся дар речи.
— Но эти вещи так не делаются, есть обычаи, традиции...
Он и сам почувствовал, что говорит что-то не то, и остановился.
Эльдамилмэ только рукой махнула.
— Вздор! Можно легко обойтись и без всего этого. А если ты беспокоишься, что скажут твои родные, то поверь, в этом споре они не на твоей стороне.
В этом Аракано не сомневался. Они сами ему прямо сообщили, что думают.
Финдекано сказал:
— Я все понимаю, он твой друг. Если бы ты решил жизнью своей для него пожертвовать, я бы слова не сказал. Но уступать ему женщину, которую ты любишь, при том что она и сама тебя любит, это самая ужасная глупость, какую я только знаю. А я знаю много глупостей.
Мать выразилась еще резче:
— Если б ты не был моим сыном, я бы сказала, что все страдания, которые уже приносит и еще принесет тебе это решение, ты заслужил!
— А раз сын, значит, не заслужил? — криво усмехнулся Аракано.
— Да уж очень жалко, — вздохнула Анайрэ и обняла его.
Так что и мать, и брат, окажись они здесь, только поддержали бы Эльдамилмэ. А Аракано и так мучительно было с ней спорить. Но он все-таки сказал опять:
— Нет. Я не могу так. Люблю тебя, но все-таки не могу.
На миг лицо Эльдамилмэ исказилось страданием и гневом. Потом она крикнула:
— Тогда оставайся здесь один!
Подбежала к краю талана и бросилась вниз.
На один ужасный миг Аракано показалось, что Эльдамилмэ разбилась насмерть. Он закричал от ужаса и захлебнулся этим криком.
Но почти тут же услышал, как где-то внизу кто-то перепрыгивает с дерева на дерево, удаляясь быстро, как умеют только лесные эльфы.
— Эльдамилмэ!!! — крикнул он.
Но ответа не последовало.
Аракано действительно остался один.
Разбегаешься по ветке и прыгаешь! Разбегаешься и прыгаешь! Разбегаешься и прыгаешь... и летишь! От одного дерева до другого, от одного дерева до другого.
— Словно вольная белка, — говорил отец, посмеиваясь над ними с матерью.
— А ты-то предпочитаешь делать это, как вольный лось! — не оставалась в долгу мама.
Отец и вправду не добился больших успехов в своих попытках овладеть этим искусством. И они с мамой любили подшучивать друг над другом. Но гораздо больше они просто любили друг друга.
Эльдамилмэ видела, как эта любовь всегда освещала их жизнь, даже в самые горькие и страшные моменты, даже в смерти она помогла им быстрее многих обрести исцеление и возвратиться в мир живых.
Их пример и убедил Эльдамилмэ, что любовь слишком большое сокровище, чтобы бросить его без борьбы.
Даже если бороться выпало с тем, кого любишь.
Но много ли она может сделать, прежде чем эта ее борьба превратится в принуждение? Да и не сумела бы она принуждать его ни к чему. Как бы ни злилась. Ведь принуждение — всегда страдание. А ей противна сама мысль, что он будет страдать по ее вине.
Она, конечно, отпустит его очень скоро, даже если он не согласиться сочетаться с ней браком. Но она хотя бы будет знать, что сделала все, что могла.
И вдруг ужасная мысль пронзила ее прямо на лету, так что она едва не промахнулась мимо следующего дерева и только чудом успела повиснуть, уцепившись за ветку. Сразу заломило руки и плечи. Но Эльдамилмэ почти не обратила на это внимания.
Ее терзала другая боль.
Что если Аракано тоже прыгнул вниз? Следом за ней, а может, просто чтобы не оставаться на том талане. Что тогда? Ведь он-то нолдо из нолдор. Он уж точно не попадет на удобное дерево внизу. Он может разбиться насмерть!
Что если он умрет по ее вине?
Эльдамилмэ живо представился такой ужасной конец ее затеи, и она заспешила обратно. С дерева на дерево, с дерева на дерево... Теперь полет не был утешением и радостью, как раньше. Как всегда. Он стал досадной необходимостью. Почему нельзя оказаться на месте еще быстрее? Сразу?!
Эльдамилмэ торопилась, еще несколько раз неудачно прыгала и больно ударялась о стволы и ветки. Но все-таки ей хватило сил запрыгнуть на талан.
Аракано сидел, прислонившись к широкому стволу и прикрыв глаза, словно в страшной усталости.
— Ты здесь, какое счастье! — воскликнула Эльдамилмэ.
— Куда же я денусь, — отозвался он, открывая глаза.
— Ты мог бы попытаться выбраться отсюда, — заметила Эльдамилмэ.
— Но я знал, что ты вернешься за мной, — ответил Аракано.
— Да, — вздохнула она, — Я вернулась. Сейчас опять ненадолго уйду, за веревкой, а потом ты отсюда спустишься.
— А как же свадьба? — спросил он. — Я думал, мы не спустимся, пока не поженимся.
— Ты же не хотел ее, — напомнила Эльдамилмэ.
— Знаешь, когда ты ушла и я подумал, что ты погибла...
На этом месте Эльдамилмэ едва не воскликнула: "Что?!" или "Когда?!" Невразумительные восклицания так и рвались на язык, но она сдержалась.
— ..Я понял, что жить не смогу без тебя, — продолжал Аракано. — И даже если это подло по отношению к Ойратирмо...
— Нет, — перебила его Эльдамилмэ. — Он не любит меня так, как ты. Он не знает меня по-настоящему, а если бы знал, я, может, ему вовсе не понравилась бы.
Аракано вдруг поморщился и воскликнул:
— Как невовремя!
— Что?! — все-таки воскликнула в свою очередь и Эльдамилмэ.
— Брат посылает мне осанвэ, — объяснил Аракано.
Через несколько мгновений тишины он неожиданно рассмеялся.
— Он говорит, что ходил к Ойратирмо и тот просил мне передать, что ты теперь скорее пугаешь его. И вовсе не такой он тебя представлял, когда собирался просить твоей руки.
— Я же говорила! — ответила Эльдамилмэ. — И это он еще не знает, что я тебя похитила!
В другое время она, может, и расстроилась бы, что нечаянно запугала кого-то, но сейчас ее переполняло одно только облегчение.
— Если бы речь шла не о Финдекано, — продолжал тем временем Аракано. — Я подумал бы, что он мог как-то и повлиять на Ойратирмо. Но Финдекано не стал бы.
— Я верю, что не стал бы, — сказала Эльдамилмэ. — Ты сам-то не боишься меня теперь?
Спросила почти не всерьез. Почти.
— Нет, — не раздумывая, ответил Аракано. — Я уже знал, что полюбил девушку, которая лучше всех на свете, и только убедился в этом.
— А мне, выходит, достался самый лучший на свете мужчина. Самый отважный уж точно, — улыбнулась Эльдамилмэ. — Тогда вовсе не о чем беспокоиться.
— Да, — согласился Аракано. — Так как ты хотела, чтобы мы поженились?
— О, это очень просто! — заверила его Эльдамилмэ. — Со времен Пробуждения квэнди могли просто выйти на какое-нибудь более-менее открытое место и сказать: "Эту женщину я называю своей женой!", "Этого мужчину я называю своим мужем!", а в конце добавить что-нибудь вроде "и все звезды в том свидетели" или "и весь мир в том свидетель". Потом стали говорить: "И Эру Илуватар в том свидетель".
— Действительно, просто, — оценил Аракано. — Что ж...
Он взял руку Эльдамилмэ в свою и произнес:
— Эту женщину я называю своей женой. И Эру Илуватар в том свидетель.
— Этого мужчину я называю своим мужем. И Эру Илуватар в том свидетель.
Так они поженились. Отныне и навеки принадлежали они друг другу, и никто не мог встать между ними.
@темы: Этап IV: Ситуация, БПВ-4, Воинство F.
Название: Был рете
Задание: Этап III (локация — "Замкнутое пространство")
Размер: 400 слов
Жанр/категория: джен, юмор
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: король Тараннон Фаластур, королева Берутиэль, кошки Берутиэль
Предупреждение: возможно небольшое OOC, плоские шутки
Примечание: гондорский месяц рете — февраль-март по европейскому календарю
Книжку растерзать, об кресло когти поточить,
Приходи ко мне из мира странных зимних снов,
Плюнь на предрассудки — разбуди своих котов.
Песня "Теплые коты"
Король Гондора Тараннон Фаластур после женитьбы нисколько не интересовался досугом своей супруги. Это вполне понятно: брак был заключен в политических целях, поэтому ни о каких общих интересах говорить было нельзя. Не было даже банальной взаимной симпатии. Тараннон знал, что Берутиэль любит кошек, и ему этого хватало.
Но вот наступил месяц рете, и все служанки замка как по команде стали жаловаться на королеву. Жалобы показались Тараннону весьма нелепыми, поэтому он решил сам увидеть и оценить то, что происходит в покоях супруги.
Дойдя до покоев Берутиэль, Тараннон понял, что служанки не соврали: за дверью беспрестанно мяукали кошки, по всему коридору разносился острый резкий запах. Такой вони никогда не бывало ни на конюшне, ни даже в свинарнике. Левой рукой Тараннон зажал нос, а правой постучал по косяку:
— Берутиэль? Это я.
— Заходи. Только дверь широко не открывай. И закрой ее как можно быстрее, — отозвалась супруга.
Тараннон вошел. Ему открылось крайне неприятное зрелище: по полу были разбросаны остатки еды, в углах комнаты и на ковре виднелись свежие пятна и лужи — главные источники непереносимого запаха. Все кошки не умолкали ни на секунду, рвали когтями кровать, шторы и тот же самый ковер. При этом они передвигались по покоям в очень странной позе: лапы поджаты, а голова и хвост вывернуты вверх. Неудивительно, что служанки отказывались работать в таких условиях. Тараннон несколько раз хотел выразить свои мысли по поводу увиденного, но осекался, так как приличных слов не находил. Наконец, он сфокусировал взгляд на супруге.
— Ты бы тут хоть проветрила, — голос его зазвучал довольно грубо.
— Окна открывать нельзя! — отрезала Берутиэль.
— Вот как? Это почему же?
— Неужели ты не понимаешь? У кошек сейчас... как бы это сказать... брачный период, их на улицу выпускать нельзя.
— Да? По-моему, если их выпустить, всем только легче станет.
— Неужели ты хочешь, чтобы кошек стало еще больше?
— Да куда уж больше!
— Ну вот, а если кошки во время брачного периода окажутся на улице, они найдут себе котов, забеременеют. А рождается у кошки примерно по четыре котенка...
— Такая перспектива меня не привлекает.
— Меня тоже. Поэтому надо просто потерпеть, и брачный период закончится.
— Когда?
— Может, через месяц. Может, позже. По-разному бывает.
— Ясно, ясно... В кошках я совсем не разбираюсь, зато понял другое: у нас с тобой брачный период точно скоро закончится!
Тараннон вышел, хлопнув дверью. Кошки жалобно мяукали ему вслед.
Название: Дом есть дом
Задание: Этап III (локация — "Замкнутое пространство")
Размер: 2852 слова
Жанр/категория: драма, джен, немного канонного гета
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи: Морвен, Барагунд, Хурин, Турин, Ниэнор и другие.
В детстве Морвен была трусихой. Истории о том, как народ Беора покинул свой дом далеко на востоке и пустился в долгое опасное странствие, чтобы спастись от козней владыки Зла, которого здесь, в Белерианде, звали Морготом, лишали ее сна. А как-то раз Морвен принялась так рыдать, что перепугала всех домашних, и никто не мог ни успокоить ее, ни выяснить, о чем она плачет.
Только отец сумел разговорить ее. Ему она призналась:
— Я боюсь. Что, если нам снова придется спасаться от козней Моргота? Уйти из дому в далекое странствие? Я не дойду! Я отстану, потеряюсь и умру...
Могучий Барагунд рассмеялся и подхватил ее на руки.
— Не бойся, малышка. То, о чем говорят истории, было давно. С тех пор люди стали сильнее и мудрее, чем прежде. Своего нового дома мы не отдадим никому, и никакие козни не помогут Морготу проникнуть сюда. Тебе не придется бежать.
Он говорил так спокойно и ласково, что Морвен всем сердцем хотела поверить ему, но не могла совсем отбросить сомнения.
— А если все-таки придется? — настаивала она.
— Тогда я понесу тебя, — ответил Барагунд. — Я большой и сильный и смогу нести тебя долго-долго, на край света, если будет нужно. Я никогда не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Никогда. Обещаю. Ничего не бойся, доченька.
Тут уж Морвен поверила ему безоговорочно, и, кажется, с того дня росла, не зная страха.
А потом кошмары ее детства с лихвой воплотились в реальность.
Дом народа Беора был сожжен, растоптан и отравлен, и остатки народа Беора под предводительством леди Эмельдир бежали, не имея почти ничего, кроме призрачной надежды на спасение. Морвен, будь у нее выбор, предпочла бы остаться в Дортонионе с отцом. Но об этом не шло и речи. Тринадцатилетней девочке нет места среди обреченных на смерть мстителей.
— Прощай, родная! — сказал ей отец. — Не упрекай меня слишком горько за то, что я не могу исполнить данного обещания.
Морвен посмотрела на него непонимающе.
— В этом странствии я не буду нести тебя на руках, — печально улыбаясь, напомнил Барагунд.
Морвен улыбнулась было в ответ, но из глаз тут же брызнули слезы. Несколько мгновений Морвен боролась с ними, потом сказала:
— Ничего. Я больше не боюсь потеряться и умереть.
Это было чистой правдой: теперь ее терзали страхи куда хуже. Но не говорить же на прощанье об этом? Так что Морвен только обняла отца крепко-крепко, в последний раз. И больше они никогда не виделись.
Во время похода Морвен, высокая и сильная для своих лет, считалась взрослой. Стало быть, ей приходилось делать все, что только могло понадобиться. Она и ухаживала за детьми, стариками и ранеными, и добывала еду, и готовила ее, и стояла в дозорах. У нее был с собой кинжал, который дал ей перед дорогой отец, и теперь больше всего Морвен боялась, что однажды ей придется пустить его в ход, а она не сумеет, как надо, и... Но когда и вправду пришлось, Морвен все сумела. И даже не могла потом сказать, что это было более ужасно, чем все остальное. Не более.
Дорога до Бретиля тянулась бесконечно. Морвен не задумывалась, что будет, если они туда действительно дойдут, потому что не особенно в это верила.
Но они дошли. Мирная жизнь лесного народа после всего, что пришлось пережить беорингам, казалась чудом. Вождь халадинов Халмир, узнав о появлении в своих владениях народа Беора, прислал гонцов с вестью, что берет пришельцев под свою защиту, что они могут остаться, сколько пожелают, и рассчитывать на всю возможную помощь.
И халадины, по большей части, отнеслись к ним с неподдельным сочувствием. Но Морвен все равно слышала шепотки за спиной: "Явились толпой… столько голодных ртов, а работников раз-два да и нету...", "нахлебники", "нищие попрошайки"... А некоторые видели особую доблесть в том, чтобы сказать это ей в лицо. Правда, обычно это были злые мальчишки или пьяные, чьи языки заплетались так, что слова едва можно было разобрать. Но Морвен разбирала, и каждое слово жгло ее, как пощечина.
Морвен не отвечала, чтобы не начинать ссоры. Так распорядилась леди Эмельдир.
— Ни к чему обращать внимание на пустые речи, — говорила она. — Народ Халет принял нас на своей земле и помог в час нужды — это все, что имеет значение. Плохо отблагодарим мы их, если нарушим мир Бретиля. А глупость и высокомерие не чужды, как гласят предания, даже некоторым эльфам, халадины же только люди. Впрочем, как и мы.
Леди Эмельдир легко было говорить. Связываться с ней высокомерные, да и все остальные, глупцы просто боялись. Она могла одним взглядом кому угодно затолкать обратно в глотку любые дерзкие слова.
Морвен так смотреть не умела. Но поклялась себе, что научится. Еще она клялась себе, что однажды у нее будет свой дом, где никто никогда не посмеет сказать, будто она ест чужой хлеб. А пока она молчала, крепко стискивая зубы. И работала до изнеможения, чтобы никто не мог по справедливости обвинить ее в безделье, а также и ради самой усталости, чтобы легче было засыпать ночами.
Но, как бы Морвен ни уставала, сны ее были тревожны. Она вечно теряла что-то безумно важное, отчаянно дорогое ее сердцу, искала и не находила, и, просыпаясь, чувствовала себя одинокой и несчастной больше, чем когда засыпала.
От всего этого Морвен становилась с каждым днем все более тихой и замкнутой. Иногда сама пугалась, замечая, что за целый день не произнесла и полдюжины слов.
Наконец, мать сказала ей:
— Моя семья живет в Дор-Ломине. Они с радостью примут нас, и ты будешь там счастлива.
Снова покидать знакомое место, пускаться в дорогу — одна мысль об этом пугала Морвен почти до смерти.
— Я достаточно счастлива здесь, мама, — ответила она.
Но голос подвел ее, а тени под глазами яснее ясного уличали во лжи.
Так что уход в Дор-Ломин стал вдруг делом решенным. И Морвен с матерью уходили не вдвоем. С ними вместе пускались в путь и другие беоринги. В основном те, у кого тоже была родня среди народа Хадора, но частью и те, у кого очень уж не заладились отношения с местными.
Халмир снова прислал гонцов, предупреждая, что путь из Бретиля в Хитлум с самого конца Осады стал совершенно непроходимым, и советуя остаться в Бретиле. В то же время он просил, если они все же отважатся пуститься в дорогу и доберутся до Дор-Ломина, передать вести его дочери Харет, жене тамошнего вождя. Они, конечно, пообещали, что вести непременно передадут, простились с леди Эмельдир и другими соплеменниками, которые оставались в Бретиле, и ушли.
Во второй раз странствия, как ни удивительно, показались Морвен легче. Но все равно она про себя решила, что, если все же доберется до Дор-Ломина, больше никогда и никуда не пойдет. Даже если ей придется там хуже, чем в Бретиле.
Но родичи матери сразу приняли Морвен как родную. А тревожные сны и вовсе исчезли еще дорогой. И в Дор-Ломине она почувствовала себя почти дома. Почти, потому что все-таки это был не дом. И совершенно забыть об этом Морвен удавалось редко.
А потом из Бретиля нежданно пришли вестники, и вести, ради которых они преодолели непроходимую дорогу в Хитлум, были недобрые. До земель халадинов добрались орки, и, хотя их удалось прогнать из Бретиля, в бою погибло немало воинов, а некоторые пропали без вести. Среди пропавших были Хурин и Хуор — юные сыновья владыки Дор-Ломина.
Так Морвен впервые услышала о Хурине. Услышала, когда его семья и народ оплакивали его смерть. Или его плен, что, по справедливости, считалось участью хуже смерти.
Но, когда со времени скорбных вестей минуло чуть больше года, Хурин и Хуор вдруг объявились в Дор-Ломине, живые и невредимые. Будто с неба упали.
И вскоре после этого Морвен встретила Хурина. Как ей показалось, случайно. Но он почти сразу признался, что нарочно пришел на нее посмотреть.
— Все только и говорят о тебе, — сказал он.
Морвен казалось, что, если в Дор-Ломине о ком-то и говорят абсолютно все, так это о Хурине и Хуоре. Но вслух произносить этого она не стала.
— И здесь, и в Бретиле, — продолжал Хурин.
Морвен запоздало поняла, что Хурин и впрямь был в Бретиле в то же время, когда и она. Думать, что именно он мог о ней слышать, не хотелось. Но Морвен заставила себя спросить:
— И что же говорят?
— Что девы такой красоты еще не рождала Арда, — ответил Хурин без тени смущения.
Такого Морвен не ждала. Она замерла, пораженно глядя на Хурина.
— Так и есть, не рождала, — тем временем заключил он. И вдруг задумался, а потом добавил: — Или рождала, но не среди Смертных. Ты красива красой эльфийских дев. Я так и буду звать тебя — Эледвен.
— А ты много, что ли, видел эльфийских дев? — спросила Морвен, только чтобы не молчать.
— Много, — честно ответил Хурин.
И тут же умолк с видом человека, который явно сказал лишнее.
Морвен стало его жаль. К тому же растерянный и настороженный вид ему не шел: улыбка его исчезала, и без нее меркли и золотые волосы, и необыкновенно синие глаза, словно солнце вдруг померкло, и небо затянулось облаками. А в Дор-Ломине и так было немного ясных дней.
— Не думай, я не стану тебя ни о чем расспрашивать и не скажу никому, — заверила она. — Но ты будь осторожен, слухи уже поползли.
— Спасибо, — ответил Хурин и улыбнулся, словно полуденное солнце засияло в высоком чистом небе.
Такой была их первая встреча.
Хурин действительно стал называть Морвен Эледвен, и вскоре так ее звал уже весь Дол-Ломин. Сам Хурин сделался осторожнее и о Гондолине больше никогда не говорил даже намеком.
Пожалуй, кроме одного раза.
Они с Морвен сидели на берегу Нен Лалайт, и он вдруг сказал:
— Знаешь, какое-то место бывает настолько прекрасно, что почти больно, и ты любишь его всем сердцем, и любишь тех, кто живет в нем, а потом просыпаешься однажды и понимаешь, как давят стены, окружая со всех сторон. И то, что было домом, уже тюрьма.
Морвен покачала головой.
— Нет. Тюрьма есть тюрьма, дом есть дом. Всегда.
Хурин глянул на нее, явно расстроенный тем, что она не понимает. Расстраивался он редко. И Морвен ужасно не любила, когда это случалось. Не зная, как утешить его, она попыталась взять свои слова обратно.
— Но я могу быть и не права. У меня слишком давно нет дома, чтобы...
Это вырвалось само собой. Морвен осеклась, но было поздно.
— Твой дом здесь, в Дор-Ломине, — горячо сказал Хурин и пристально посмотрел на Морвен.
Под его взглядом у нее не было сил лгать.
— Мой дом был в Дортонионе, — ответила она. — И с тех пор как он погиб, у меня нет ничего своего.
— У тебя будет свой дом! — тут же воскликнул Хурин. — Я построю его для тебя. Здесь, на берегу этой реки. Ты будешь в нем полной хозяйкой.
И за три следующих года он построил не просто дом, но целую усадьбу, и попросил Морвен стать его женой. А еще через год они поженились.
С тех пор каждое мгновение в жизни Морвен было освещено присутствием Хурина. И это ощущение не слабело, даже если ему приходилось уезжать надолго. Судьба подарила им сына, а потом и дочь. Нельзя передать словами, как счастлива была Морвен. В ее памяти эти годы навсегда остались временем ясного солнца и высокого неба. Один долгий праздник макушки лета, не прерываемый и не омрачаемый ничем.
Но потом налетел черный вихрь и отнял ее счастье. Урвен — их дорогая маленькая Лалайт — умерла. А за Турина Морвен боялась так сильно и так долго, что вся будто окаменела внутри, и не могла уже плакать ни от горя по дочери, ни от радости, когда сын наконец очнулся от забытья и пошел на поправку. Она снова, как когда-то в юности, замкнулась в себе, в своем молчании.
Муж понимал ее и не упрекал ни в чем, и слишком поздно Морвен заметила, что сын стал сторониться ее, стал искать отклика на свои горести и радости не у нее, родной матери, а у других людей. У тех, от кого он мог этот отклик получить. Морвен в жизни не думала, что может так завидовать хромому плотнику Садору. И все же завидовала. И злилась на себя. И хотела взвыть от бессилия. Но это все не могло вернуть ей доверие Турина.
Она приближалась к нему постепенно, маленькими шажками. День за днем, год за годом Морвен добивалась, чтобы лед между ними растаял. Лед, о существовании которого ее бедный мальчик даже не подозревал, а она чувствовала слишком хорошо. И ей удалось. Ей все удалось, по иронии судьбы, прямо перед катастрофой, которая после получила название Нирнаэт Арноэдиад.
В этой битве сгинула, вместе со многими, слишком многими воинами, последняя, даже самая призрачная, надежда на победу над Морготом. А Хурин лишился свободы. Вскоре его, нет, их с Морвен народ — все что от этого народа еще оставалось — постигла та же участь. Людей не угнали в Ангбанд, сам Ангбанд пришел к Дор-Ломин чужой резкой речью и свистом бичей, непосильной работой и бессильным гневом, голодом и смертью.
Морвен на этот раз не пыталась бежать: сначала просто не успела, а потом уже не могла себя заставить. Ей все казалось, что стоит только уйти, и Хурин появится на пороге, разыскивая ее. Пусть даже на прощание Хурин сам сказал ей, что, если он не вернется, ей нужно уходить. Пусть даже она слышала эти слова в шуме ветра уже после того, как Хурин пропал. Он однажды уже возвращался, когда никто не ждал этого... Да. Он уже возвращался.
Кроме того, у нее был сын... Даже, как вскоре выяснилось, двое детей... далеко ли она убежит по вконец разоренному Белерианду?
И были домочадцы, которых она не могла бросить, как и они не бросили ее.
И сам дом. Как она могла бросить дом, который Хурин построил для нее?
Так что Морвен осталась. Сознательно ограничивая весь свой мир пределами усадьбы, потому что снаружи не ждало ничего, кроме опасности, и зрелища страданий ее народа, которого она могла бы и не выдержать, увидев всю его меру разом.
Морвен осталась, говоря себе, что ей всегда куда ближе была мысль не бежать из родного дома, а дальше будь что будет.
Но дальше было с каждым днем все страшнее: ее дом разрушали и грабили у нее на глазах, а она могла лишь наблюдать, чувствуя себя еще беспомощнее, чем когда-то в Дортонионе. Хлеб у нее был только тот, что Аэрин тайком приносила из жалости, и это было сто крат горше, чем в Бретиле.
Правда, смотреть так, как умела леди Эмельдир, Морвен научилась. Может быть, даже лучше, чем сама леди Эмельдир. И этот взгляд не раз спасал ее, отгоняя врагов прежде, чем они могли понять, как она слаба и уязвима, или разглядеть знаки присутствия в доме Турина. Но рассчитывать, что ей будет так же везти всегда, было невозможно.
И после одного случая, когда Турин случайно едва не выбежал навстречу отряду вастаков, Морвен решилась отослать его в Дориат, хотя в целом свете не было у них никого ближе и роднее друг друга.
Турин стойко держался все время сборов, желая показать Морвен, какой он сильный, почти взрослый мужчина. Но в самый последний момент не выдержал, закричал:
— Мама! Мама! Когда я увижу тебя снова?!
Этот крик стоял у нее в ушах долго, кажется, целую вечность она и не слышала ничего больше. И даже спустя многие годы, когда сын ее уже вырос и должен был быть (если жив! только бы жив!) в самом деле взрослым мужчиной, Морвен вздрагивала, вспоминая, как он кричал.
А жизнь ее без сына стала еще холоднее и беспросветнее.
Родилась дочь, похожая одновременно на Морвен и на Хурина, и ее появление могло бы быть огромным счастьем в другое время, в другом месте. Но не тогда и не там. Тогда и там Морвен, глядя в маленькое личико дочери и думая о ее возможной судьбе, чувствовала только скорбь. Так она и назвала девочку — Скорбь. Ниэнор.
Годы шли. И мир Морвен все больше сжимался. За порог усадьбы она по-прежнему не выходила без совсем уж крайней нужды. А сама усадьба чем дальше, тем больше пустела. Старые слуги, которые оставались с Морвен, один за другим умирали. Другие старики и калеки не приходили к ней, зная, что она ничем не может им помочь. В конце концов, они с Ниэнор остались вдвоем.
Они жили только в одной из комнат дома, и, если бы Морвен задумалась над этим, она поняла бы, что уже с трудом помнит времена, когда было по-другому. Но она не задумывалась, ни о чем не задумывалась, пока однажды Ниэнор не сказала:
— Этот вастак, Лорган, смотрит на меня, как Бродда и сейчас еще иногда смотрит на Аэрин. Я не хочу. Не хочу, как она. И не буду. Я лучше...
От этой речи Морвен будто проснулась. Проснулась и поняла, что дом уже давно не дом. А тюрьма. Или могила. А они еще живы. По крайней мере, Ниэнор, точно жива. Еще. И в могиле ей не место. И Хурин первый сказал бы это, если бы мог.
Не дослушав Ниэнор, Морвен поднялась на ноги.
— Мы уходим. Уходим перед рассветом.
Ниэнор смотрела на нее широко распахнутыми от изумления и страха глазами. Она очень редко покидала даже пределы усадьбы, так что мысль совсем оставить Дор-Ломин не могла не пугать ее. Больше смерти.
— А может... — начала она.
Но так и не придумала, что сказать, и умолкла.
— Нет, мы точно уходим, — ответила Морвен.
Она уже перебирала в уме, где в усадьбе до сих пор спрятано кое-какое оружие, бесполезное в Дор-Ломине, но необходимое в пути, какие еще нужные вещи у них есть, а также, где она может быстро и незаметно раздобыть необходимое.
Впервые за очень долгое время ее разум и тело наполнились силой, вышли из оцепенения. Впервые в жизни она не боялась грядущей дороги.
А Ниэнор боялась. Больше смерти, но не больше брака с Лорганом. К тому же, она доверяла Морвен.
— Как скажешь, мама. Но куда мы пойдем?
Морвен пожала плечами.
— Может быть, мы отыщем твоего брата, — сказала она и уже увереннее добавила: — Да, мы отыщем твоего брата.
А может, и такое место, где Ниэнор будет счастлива. Ведь должно же быть такое место. Где-нибудь. Где-нибудь не здесь.
@темы: Этап III: Локация, БПВ-4, Воинство F.
Название: Память
Задание: Этап II (период — "За секунду до")
Размер: 178 слов
Жанр: джен, tearjerker
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: есть, и канонные
— Никак не могу понять, почему мы вообще в это ввязались.
— Твой отец решил, что негоже оставлять своего отца.
— Он мог бы попробовать отговорить его еще раз. А то у меня нет-нет, да и мелькнет мысль, что отец сам хотел этого намного сильнее, чем показывал.
— Ты же знаешь, это не так.
— Но ты, мама! Неужели отец отмахнулся от твоих советов?
— Он предлагал, чтобы мы с тобой остались дома.
— И ты отказалась? Вместо того, чтобы убедить и его поступить так же?
— Он не послушал бы меня.
— То есть, ты и не пыталась? Уж этого я от тебя никак не ожидала. О чем ты только думала? Мама, я считала тебя мудрой. А ты... Оказывается, ты ничем не лучше других.
— Это было последнее, что я сказала матери. С этим мне и жить.
— Она все равно любит тебя, Идриль.
— И что она услышала от меня в последний миг? Перед тем, как... Что я жалею о том, что я рядом с ней?
На это ему было нечего ответить. Он коснулся плеча жены, и так они еще долго сидели втроем — он, она и ее память.
Название: На крыльях любви
Задание: Этап II (период — "За секунду до")
Размер: 1200 слов
Жанр/категория: Джен, Гет
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Тхурингветиль/Эдрахиль
Предупреждение: AU, вероятно OOC
Примечание: Тхурингвэтиль упоминает не тех орков, которые гоблины, а тех, которые майар.
Летит и матерится.
Детская дворовая загадка
Почему все важные, этапные события в моей жизни всегда случаются в последний момент, в последнюю секунду? У меня нет ответа на этот вопрос, но так происходит уже балрог его знает сколько лет...
Может быть, все началось еще со времен Музыки?
Ветер нагоняет паруса. Хлещет дождь, грохочут волны, мачта того и гляди треснет и обвалится. Корабль несется прямиком в Аман.
Я сижу рядом с мужем на скамье вдоль борта. В середине палубы, ближе к носу. Мне неуютно, но дело не в погоде. Дело во взглядах попутчиков. Попутчики пристально и подолгу смотрят на меня. Я понимаю, почему: они чувствуют смутную угрозу, чувствуют, что я — враг. И чувства их не обманывают.
Я уверена, что они отгоняют дурные мысли, говорят себе что-то вроде: «Ну подумаешь, у этой беременной женщины зубы чуть длиннее, чем надо, и глаза настолько светло-карие, что кажутся красными. Ничего в этом страшного нет, у всех своя внешность». Но ощущение угрозы сильнее таких мыслей.
Да, пожалуй, все дело в музыке.
Тогда я пела в общем хоре почти до самого конца. Поначалу все шло гладко, но довольно быстро я заметила, что из общей массы выделилась группа майар под предводительством одного Валы. Слушать их было намного более интересно, чем остальных, но запеть так, как они, я решилась в самый последний момент (нельзя сказать, что в последнюю секунду, потому что время тогда еще по секундам не отсчитывалось).
Потому и получилось, что хоть я и пела вместе с будущими орками и балрогами, в отличие от них сил почти не растеряла и облик менять могу. Правда, превращаться у меня получается только в летучую мышь, больше ни в кого. А если бы в последний момент не запела, глядишь, бегала бы еще в виде жирафа или носорога. Как Гортхаур. Он присоединился к нашему лагерю уже после Музыки, поэтому три облика может принять. Или четыре. Точно не помню.
Один из эльфов не выдерживает и обращается к мужу:
— Простите, а Ваша жена...
— Да, моя жена. В чем дело? — муж волнуется, но виду подавать не хочет, чтобы ненароком не выдать нашу тайну.
— Дело в том, что она очень необычно выглядит.
— Она в положении.
— Да это как раз понятно. А внешность у нее крайне необычная.
— Она из Авари.
— Ах вот в чем дело.
Эльф успокаивается, а мы с мужем переводим дух. Легенду, как говорят разведчики, о том, что я из Авари, мы придумали на ходу, когда стояли в конце очереди на корабль. Но все, кто сегодня нами интересовался, удовлетворились этим объяснением. Эльдар в массе своей об Авари ничего не знают, а читать чужие мысли, по их мнению, некрасиво. Муж знает своих соплеменников. И это прекрасно.
После Музыки в моей жизни долго не происходило ничего существенного. Я за кем-то следила, передавала какие-то сведения, пила чью-то кровь, но все это не имело для меня особого значения.
А потом Гортхаур захватил эльфийскую крепость, а меня туда направили, чтобы в случае чего связываться с Ангбандом. Все шло как обычно, но тут в один прекрасный день в крепость привели двенадцать пленников, одиннадцать эльфов и одного адана. И случилось то, о чем я даже подумать не могла.
Я влюбилась. В одного из пленников. Мне казалось, что это очень глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Я понимала, что ни о какой взаимности речи быть не может, но всякий раз, когда волк спускался в яму, я вздрагивала. И каждый раз у меня становилось легче на сердце, когда выяснялось, что погиб не возлюбленный, а его соратник.
Я не знала, как выйти из положения, но подвернулся счастливый случай: Гортхаур решил куда-то сходить по своим делам. На день. Куда — не сказал, да я и не спрашивала. Управлять крепостью он поручил мне, что вполне логично.
Я сразу поняла, что вот он — мой шанс. Возможно, единственный. И, тем не менее, я медлила до самого вечера. Боролась сама с собой. Ведь есть чувства, а есть обязанности и суровые наказания за их неисполнение.
И вдруг снаружи послышался вой. Этот вой я узнаю из тысячи: так воет только Гортхаур при возвращении в крепость, оповещает своих волков, что хозяин пришел. Я уже ни о чем не думала: молнией метнулась в яму, расколола оковы, схватила возлюбленного когтями и взмыла с ним вверх. Уже в воздухе я видела, как Гортхаур заходит в крепость.
Когда мы залетели в глухую чащобу, возлюбленный, поначалу шокированный (еще бы, такое пережить!), немного пришел в себя.
— Решила съесть меня в лесу? — спросил он.
— Не совсем! — рассмеялась я.
Пока ни один попутчик не понял, кто я такая. Но это может случиться в любой момент. По разговорам в очереди я поняла, что на корабле есть какие-то узники Ангбанда. Их немного, потому как таких обычно старались отправить в Аман в первую очередь. И все же они здесь. Если они меня опознают... нет, они, конечно, вряд ли нападут на беременную женщину... Но все может быть.
Да, я смогу преобразится в летучую мышь и залететь куда-нибудь на мачту, где меня не достанут. Но тогда все поймут, кто перед ними. А я хочу до прибытия в Аман сохранить инкогнито. Так будет лучше для всех нас троих.
Тем вечером в лесу я поняла одно: любовь была взаимной. Я не представлю себе, как так вышло, но с фактами спорить бесполезно. Также я узнала имя возлюбленного — Эдрахиль.
А дальше... Дальше — как отрезало. Никаких воспоминаний. Для меня не существовало ничего, кроме него, а для него — ничего, кроме меня. Ну, здесь-то как раз ничего неожиданного нет. Случаи известны.
Не знаю, сколько времени провели мы в таком состоянии, но из оцепенения мы вышли, только тогда, когда вдалеке что-то загрохотало, и задрожала земля. Я вновь приняла облик летучей мыши и полетела на разведку. Тут же, мимоходом, я заметила, что летать мне стало немного тяжелее. И сразу же нашла объяснение: я была беременна.
В итоге я выяснила, что случилась большая война, а скоро начнутся большие катаклизмы, и все вокруг зальет водой. Эльфов срочно эвакуируют в Аман. Вот и перед нами встал выбор: далеко на восток или далеко на запад.
Уходить на восток было рискованно: кто знает, до какого места все затопит? Значит, оставалось плыть на запад. На свой страх и риск показаться Валар. Впрочем, что значит показаться? Манвэ и так все видит, Варда и так все слышит, значит, им о нас уже давно известно. В подробностях. Но оттого едва ли не более страшно.
У возлюбленного, или лучше теперь уже сказать мужа, были свои причины плыть в Аман. Он хотел встретиться с боевыми товарищами и объяснить им, что же с ним произошло в той крепости. Ну, значит, решено.
Когда мы добрались до побережья, мы увидели всего один корабль, очевидно, последний, к которому тянулась большая очередь из эльфов. Мы встали в конец. Ох, чего мы только в этой очереди не наслушались!
А стоило нам заскочить на борт, берег полностью скрылся под водой. Даже канаты рубить не пришлось, сами оторвались.
Стемнело. Ветер стих, дождь превратился в морось. Корабль слегка замедлил ход, но это почти незаметно. Все попутчики уже укутались в плащи и уснули, муж тоже положил голову на мое плечо и закрыл глаза.
Я уже в полудреме пытаюсь понять, что будет дальше. В Амане, наверное, первое время будет непросто. Я плохо знаю Валар, но, судя по тем же разговорам попутчиков, с духами вроде меня они не церемонятся... Тем не менее, я верю, что жизнь, в конце концов, наладится. Не могу сказать, что конкретно произойдет, но все равно верю. И не удивлюсь, если это случится как всегда — в последнюю секунду.
Название: Еще один способ убить дракона
Задание: Этап II (период — "За секунду до")
Размер: 3320 слов
Жанр/категория: джен, драма, общий
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи: НЖП-ваниа, НМП-нолдо, много других персонажей, дракон.
Примечание: 1. Автор фика считает, что в последнем бою за Ангбанд вполне могли участвовать не только крылатые, но и бескрылые драконы, раз уж Моргот бросил в бой все, что у него оставалось. 2. Принцесса Ньелледэ — дочь Ингвэ, в каноне не упоминается, и сразу надо оговориться, что в истории с драконом она не принимала никакого участия. Почти.
"От развилки за рощей направо, а дальше дом Эрдонис легко найти по запаху свежеиспеченного хлеба, который распространяется на всю округу".
Так сказали Бронадвэ, когда он спросил, как можно ее разыскать.
И все оказалось верно.
Опьяняющий запах выпечки Бронадвэ почувствовал намного раньше, чем в поле зрения показался небольшой, очень изящно, в моде ваниар, выстроенный дом без ограды.
Хозяйка разложила ковриги, батоны, лепешки, пирожки и булочки прямо на внешнем подоконнике кухонного окна, который был сделан намного длиннее обыкновенного явно с этой целью.
И целое утро Бронадвэ наблюдал, как к дому подходят эльдар и забирают хлеб, иногда оставляя что-то взамен, иногда просто обмениваясь с хозяйкой приветствием, иногда останавливаясь поболтать.
Бронадвэ смотрел, скрываясь в тени деревьев недалеко от дома, и глазам своим не верил.
Такая хрупкая девушка... Правда, высокая... Но все же хрупкая, нежная... Похожая больше на веселую птичку, чем на великого воина. Не может быть, чтобы она... Но все говорят, это так... И песни об этом он тоже слышал. Разные песни от разных менестрелей, но в главном они сходились... Как же...
Эрдонис вдруг выглянула из своего окна почти по пояс и крикнула:
— Ты пришел за хлебом или хочешь узнать, вправду ли я убила дракона?
Бронадвэ не сразу понял, что она обращается к нему. А когда понял, совсем растерялся.
— Хлеб... Да... — пробормотал он.
— Значит, хочешь узнать про дракона, — заключила она.
Бронадвэ хотел в основном немедленно провалиться сквозь землю, проклиная про себя миг, когда ему вообще пришло в голову прийти сюда. Ведь она не диковинка, чтобы с самого Тол Эрессеа приезжать в Валинор специально поглазеть на нее. А он не мальчишка из Смертных, чтобы разинув рот пялиться на героев песен.
И все-таки он приехал. Как только смог, сразу приехал.
Что-то, какое-то чувство, природы которого Бронадвэ не понимал, толкало его к этому с тех самых пор, как он впервые услышал о подвиге Эрдонис.
— Я к тому спросила, что хлеб уже, считай, закончился, а рассказать я в любое время могу, — продолжала тем временем Эрдонис.
Сказала не сердито, но и без намека на хвастовство, а так "ну, надо — расскажу, а не надо — не буду".
Бронадвэ заколебался. Он проделал долгий путь, да и мысли, которые привели его сюда, никуда не денутся, если он просто уйдет. А она его не гонит, и...
— Заходи в дом, — позвала она. — Здесь поговорим, и напою тебя бодрящим травяным отваром, а то, небось, устал все утро там стоять.
Бронадвэ вскинулся было, чувствуя, что она немного, самую малость, над ним посмеивается. Но потом подумал, что и в самом деле, должно быть, выглядит сейчас смешно, и Эрдонис, если бы хотела, могла бы высмеять его куда злее.
Так что он вежливо поблагодарил и, стремительно прошагав расстояние, которое отделяло его от дома, вошел. Потом на голос хозяйки свернул прямо в кухню.
— Располагайся, — сказала Эрдонис, широким жестом обведя стол светлого полированного дерева и такие же стулья.
И тут же отвернулась снять с огня котелок с кипящей водой.
Бронадвэ сел, выбрав стул как можно ближе к двери. С каждым мгновением ему все больше казалось, что он занимает слишком много места и вообще не должен быть здесь.
Так что в конце концов он произнес это вслух:
— Прости, не следовало мне приходить и беспокоить тебя, госпожа.
Эрдонис, не отвлекаясь от приготовления отвара, отмахнулась:
— Какое беспокойство! К тому же, — продолжала она, — ты ведь пришел сюда не за тем, чтобы объяснить мне, как несправедливо, что ваш народ жил и страдал в Сирых Землях всю Первую Эпоху, а потом явились мы и бессовестно украли у вас право отомстить Морготу, верно?
Впервые за время разговора, да и за все это утро, в голосе Эрдонис не было ни капли радости, и это звучало, пожалуй, страшней, чем иная неприкрытая горечь.
Бронадвэ подавил желание воскликнуть: "Неужто кто-то приходил к тебе с такими речами?!" Он был вовсе не уверен, что желает услышать ответ на этот вопрос.
Сказал только:
— Насколько я помню, все было совсем не так.
Разве объяснишь словами, в какую бездну бесконечной усталости год за годом погружались те, кто "жил и страдал в Сирых Землях всю Первую Эпоху"... Совсем отчаяться не давало одно только упрямство, которого, к счастью, всем выжившим из всех народов было не занимать. Да еще нежданно взошедшая в небе новая звезда, которую все, не сговариваясь, почему-то считали добрым знаком, может быть, просто потому, что им очень нужен был хоть какой-то добрый знак.
Но все равно держаться было чем дальше, тем труднее.
Бронадвэ отчетливо помнил, что ощущал себя в ту пору таким же, каким выглядел его доспех: изношенным и тусклым, изогнутым и смятым так, что ни один мастер полностью уже не поправит. Остальные жители острова Балар испытывали примерно то же. Об этом не говорили, разумеется. Но Бронадвэ мог прочесть по глазам достаточно, чтобы понять.
И когда мимо берегов Балара промчался, стремясь достичь Эндорэ, флот прекрасных белых судов, все обитатели острова почувствовали себя так, словно это они достигли суши после долгого изнурительного пути. Причем проделанного исключительно вплавь. И единственное, на что они были способны в тот момент — это вздохнуть, наконец, с облегчением и упасть без сил.
Что они и сделали, даже лучшие из них, даже те, кто продолжал верить в победу, когда ничто в действительности не намекало на ее возможность.
Вот почему первые бои войска Валар, как быстро стали называть объединенное воинство, явившееся из Валинора, прошли вовсе без их участия. Потом уже некоторые из них, собравшись под началом государя Эрейниона, присоединились к битвам.
Но Бронадвэ в их числе не было. Он так и не нашел в себе сил, чтобы попытаться пройти этот путь еще раз, просто не смог. Вот отец Бронадвэ смог бы. Если бы только был жив. Но он погиб еще в Хэлкараксэ. До восточного берега из всей семьи добрались лишь Бронадвэ и его мать. Она-то и дала ему в новых землях новое имя — Бронадвэ — Выживший, которое там быстро сжалось до Бронад, а после возвращения в Валинор снова развернулось в Бронадвэ, как подвядший бутон, который сбрызнули прохладной водой. Только вот был ли это бутон, еще способный стать настоящим цветком или уже срезанный, не мог пока понять и сам Бронадвэ.
— Вот и славно! — сказала Эрдонис.
Бронадвэ едва не вздрогнул, внезапно возвращаясь из своего мысленного путешествия на сотни лет и тысячи миль обратно к настоящему.
Эрдонис поставила на стол чашки с отваром и блюдо с выпечкой, по всему видно, той самой, которая благоухала на всю округу.
— Пей, — сказала Эрдонис. — И булочки попробуй, тебе обязательно понравится. А я пока начну рассказывать.
На словах "обязательно понравится" она гордо улыбнулась, так что Бронадвэ невольно улыбнулся в ответ и потянулся за булочкой. Но улыбка Эрдонис быстро погасла, сменившись выражением серьезной сосредоточенности.
— Знаешь, — сказала она задумчиво, — трудно как следует рассказать эту историю. Я в самом деле убила дракона и могу описать это во всех подробностях очень быстро, минуты за две, что почти на две минуты дольше, чем длилось целое дело. Но это не та история, которую ты хочешь услышать. Она не ответит на твои вопросы.
Бронадвэ чуть склонил голову:
— Если ты так говоришь, госпожа. Я не знаю, за ответами на какие вопросы пришел сюда.
Признавать такое должно было быть неловко, но вышло как-то само собой. И потом только стало слегка неловко.
— Это ничего, — заверила в ответ Эрдонис. — Те, кто знают, обычно до меня не доходят. — Затем она вернулась к прежней теме: — Стало быть, тебе нужна длинная версия моей истории, а с ней никогда не понятно, откуда же начинать рассказывать.
Эрдонис отпила из своей чашки и немного помолчала, Бронадвэ за это время успел съесть булочку, оказавшуюся просто неописуемо вкусной, и потянулся еще за одной.
Эрдонис тряхнула головой, решаясь, видимо, приступить, и вдруг спросила:
— Ты ведь знаешь валу Тулкаса?
Вопрос поставил Бронадвэ в тупик, и не только потому, что был очень неожиданным. Бронадвэ родился в Валиноре и, можно сказать, успел вырасти при свете Древ, его совершеннолетие пришлось на 1495 год, немного позже праздника Урожая... Детство он провел со всей своей семьей в Тирионе, валу Тулкаса видел, кажется, считанные разы, издалека... А потом уже больше никогда не видел. Но слышал о нем, конечно, много.
Так что Бронадвэ все-таки счел возможным кивнуть.
— Знаю.
— У валы Тулкаса всегда было много учеников из моего народа, — продолжала Эродонис после его ответа. — Наверное, каждый четвертый, если считать вообще, и каждый третий, если брать только женщин. Конечно, они учились не только у него самого, но и у его майяр, и у тех эльдар, что уже были его учениками раньше, но все равно все...
— Но Тулкас — боец! — невольно воскликнул Бронадвэ, прикинув, что, по расчётам Эрдонис, у Тулкаса выходит какое-то просто невообразимое число учеников среди ваниар, особенно среди ваниарских женщин.
— Тулкас — защитник, — возразила Эрдонис. — Тот, кто будет противостоять злу, когда другого выхода не останется, когда остальные ослабеют или устанут, или погибнут, или будут скованы страхом. И своих учеников он учит тому же. Учит быть готовым в любой момент не нападать, но защищаться. Учит не отступать ни перед какой угрозой. Учит владеть своим телом. Вот почему с первых дней эльдар в Валиноре у него так много учеников из нашего народа, из наших женщин. У вод Куивиэнэн, в дни нападений Моргота, которого тогда еще звали Темным всадником, всем квэнди пришлось несладко. Настолько, что многие предпочли обо всем забыть, как только представилась такая возможность. Но Первые выбрали помнить. И обучение у Тулкаса стало одной из возможностей хранить эту память. Традицией, которую чтили сотни лет, задолго до моего рождения. Правда, для меня все было иначе...
Тон Эрдонис неуловимо изменился, так что Бронадвэ понял: она уже не рассказывает ему о Тулкасе и ваниар, она начала, наконец, рассказ про дракона — и дал себе зарок ее не перебивать, что бы она ни говорила.
— Я родилась в 1494 году Древ. Я видела Древа, видела их свет. Любила его всем сердцем и, как выяснилось, слишком сильно. Когда Древа погибли, увядание коснулось этой земли: растения стали чахнуть, животные худели и теряли шерсть, а некоторые эльдар из нашего народа, в основном дети, ложились, и больше у них не было сил подняться, и целители, как ни старались, не могли излечить их... Растениям и животным помогли свой силой валар. Природа целиком в их власти, тем более природа Валинора. С эльдар все было сложнее. Им валар не могли одним своим могуществом вернуть волю к жизни, так что, в конце концов, Манвэ призвал наш народ отправить заболевших в Лориен, чтобы там владыка Лориен и леди Эстэ могли позаботиться о них. Мои родители привезли меня туда, положили под деревьями в серебристо-зеленой траве, как указал им один из майяр, а потом мама легла рядом со мной, сжала мою руку, а я, как могла, сжала ее. И так мы уснули. В тот миг отец — он говорил мне потом, когда я стала взрослой — понял, что или мы вернемся к нему вдвоем, или ни одна из нас не вернется. Мы вернулись. Не скоро. Уже при Новых Светилах, первый восход которых я проспала в Лориене, как и большую часть своего детства. Но я приспособилась к отсутствию света Древ, стала снова здоровой и сильной, и почти ничего не напоминало о том, что со мной произошло. Вот только седина, которая появилась в волосах моей матери, пока я умирала, не растаяла до сих пор. Мама всегда прятала ее, чтобы я не расстраивалась, но я все равно знала: она там есть. Я стала ученицей Тулкаса, мечтая о мести. Все знали, что война с Мортогом еще будет, хотя не было ясно, как и когда это случится. Я тренировалась до изнеможения, представляя, как однажды проткну его копьем.
Было очень трудно не перебить ее в этот момент, словами удивления или утешения, Бронадвэ не был уверен, какие больше просятся на язык. Но все-таки он сумел сдержаться.
Эрдонис перебила себя сама. Рассмеялась весело и звонко, словно ветер донес отголосок валмарских колоколов.
— Со временем, я, конечно, успокоилась, и поняла: чтобы отомстить этому врагу, выстроится такая очередь, что, если смотреть с моего места, конца у нее вовсе нет. Да и великий воин из меня выйдет вряд ли. Но просто воином я все-таки стала и научилась владеть копьем, а еще немного кинжалом. И, когда начали готовиться к Походу, я не сомневалась, что должна пойти. Не ради подвигов или мести, а просто потому, что в таком деле никогда не помешает еще одно верное копье. Я понимала, что могу умереть и даже скорее всего умру... особенно после того как из уст Эарендиля мы узнали, как до сих пор шли бои с Морготом... И кто был удивлен, что я дожила до того боя — последнего штурма Ангбанда, так это я сама. Но я была жива, и началась битва. Черные полчища Морготовых слуг были так многочисленны, что, казалось, не только занимают всю землю до самой крепости, но и наползают на небо. Мы даже не думали, что у него осталось еще столько войск. Впрочем, так бывало уже не раз: мы разбивали их подчистую, уничтожали многие тысячи, ни один орк не уходил с поля, а потом нас встречало новое войско, не меньше прежнего, и впору было усомниться, есть ли дно у тех ям, из которых они все лезут и лезут на свет. Но мы знали, что дно должно быть и когда-нибудь мы до него доберемся, а пока нужно только идти вперед. И мы шли. И в этот, последний, день шли к воротам Ангбанда, как до этого шли ко множеству точек во множестве боев, и орда орков перед нами стала таять, но тут... враг и правда оказался в небе. Над полем битвы закружили драконы, огромные крылатые ящеры, каких мы ни разу прежде не видели, и поливали нас сверху огнем. Все вокруг наполнилось пламенем и мучительными криками умирающих.
Эрдонис вздрогнула от воспоминаний, Бронадвэ потянулся было, чтобы утешительно коснуться ее, но в последний момент передумал, видя, как далеко она ушла в воспоминания. Он мог бы, чего доброго, сейчас напугать ее. А она, хоть и смотрела прямо на Бронадвэ, не заметила его движения и просто продолжала говорить.
— Я видела, как мои соратники — и эльдар, и люди — бежали, кричали, беспомощно смотрели в небо, которое привыкли считать своим другом и которое стало вдруг таким враждебным... падали, охваченные огнем... А из Ангбанда во всей этой неразберихе уже выползли и теперь ползали по полю боя, сея вокруг себя смерть, драконы бескрылые. Я тоже кричала, куда-то бежала, делала что-то, чтобы спастись, как все... Потом все исчезли и все исчезло, или так мне показалось. В целом мире остались только я и морда ползучего ящера прямо передо мной. Я подняла копье, дракон лениво выпустил маленькую струйку огня — верхняя часть древка превратилась в пепел, расплавленный наконечник упал куда-то мне под ноги. Дракон смотрел на меня с насмешливым любопытством. Я на него просто смотрела. Солнце совершенно скрылось за тучами черной копоти, но и в отблесках пламени его чешуя сверкала так, что больно глазам, его пасть была огромна. В тот момент он мог бы убить меня очень легко, но не сумел отказать себе в удовольствии насладиться ужасом откровенно более слабого противника... Это дико звучит, однако к тому времени я уже знала, что созданиям Моргота чужие страдания приносят ни с чем не сравнимую радость. И это чудовище забавлялось, глядя на меня. А во мне вдруг поднялась такая ярость, что даже странно, как я могла ее вместить. И я подумала, что не позволю ему вот так просто убить меня, а потом поползти убивать еще кого-то. Я сама его убью. Точно убью. Я не размышляла о том, как это сделаю и хватит ли у меня сил. Единственное, что я знала — мне нужно добраться до его морды, тогда будет какой-то шанс. Используя остатки своего копья словно шест, я прыгнула и приземлилась на спину дракона. Выхватила из ножен кинжал... Не могу сказать, что я собиралась делать, кажется, хотела вонзить лезвие в глаз. Вряд ли у меня получилось бы, но дракон не дал попробовать. Он повернул голову на длинной шее, посмотрел на меня еще раз и раскрыл пасть, явно готовясь спалить меня прямо на себе. Я ударила кинжалом ему в верхнее нёбо, оно было мягким, и клинок легко вошел по самую рукоять. Вонзился прямо в мозг. Я, конечно, не могла этого видеть, но я видела, как жизнь уходит из глаз чудовища. Я отдернула руку, которой сжимала кинжал, за мгновение до того, как из пасти дракона вырвалась последняя струя пламени. Я уже не успевала ни спрыгнуть, ни закрыться, и все же мне казалось, что огонь летит до меня безумно долго. А потом он долетел, и все закончилось. По крайней мере, для меня. Битва продолжалась еще весь день и всю ночь. А когда на следующий день люди из нашего войска нашли меня, обгоревшую, все еще лежащей на туше мертвого дракона, они подумали, что я тоже мертва. К счастью, рядом оказался кто-то из эльдар, кто смог почувствовать, что жизнь во мне еще теплится. Так что меня отнесли к целителям. Мною занялась сама принцесса Ньелледэ, которая в Войну Гнева прославилась в основном тем, что, как выразился кто-то из наших соратников-Смертных, "кого угодно может вытащить прямо из лап Вевантура". Самой принцессе, правда, это выражение не понравилось, она очень чтит валу Мандоса, да и вала Мандос принцессу любит. Впрочем, он вообще благоволит целителям, как все Феантури. Но я совсем отвлеклась.
Эрдонис вздохнула, отпила из чашки уже остывшего отвара, потом продолжила рассказ:
— Леди Ньелледэ спасла мне жизнь. Но даже она не могла спасти мое лицо. Оно было все сплошная рана, а потом стало все сплошной шрам. Только леди Эстэ, уже здесь, в Валиноре, сумела вернуть мне прежний облик. Она сказала: "Шрамам все равно суждено изгладиться, пусть и через тысячи лет. Этот естественный процесс я могу ускорить. Не тревожься ни о чем"... Я заснула, а проснулась уже без шрамов. И сон даже не занял годы, всего неделю. Но я согласилась бы и дюжину лет проспать ради такого. Все-таки приятно, когда, глядя на тебя, эрухини — да и валар — не начинают плакать от ужаса или жалости. И ты не плачь. Не надо.
Только после того, как она произнесла последние слова, Бронадвэ понял, что действительно плачет. Он закрыл глаза, сжал зубы и мысленно приказал слезам не течь. Из этого ничего не вышло. Тогда Бронадвэ попытался стереть слезы со щек, но новые все равно тут же занимали их место, так что он бросил эту затею. И, не глядя, не смея глядеть, на Эрдонис, сказал:
— Прости меня, госпожа. Прости за то, что тебе пришлось пройти через это. Что меня не было там...
— Тише, тише, — мягко, как ребенка, остановила его Эрдонис. — Тише.
Она обошла вокруг стола, присела на корточки около стула Бронадвэ и принялась сама утирать его слезы.
— Успокойся, — приговаривала она. — Ты ни в чем не виноват передо мной. Ни в чем. На том поле было много воинов, кроме меня, но это был мой враг и мой бой, и я ни о чем не жалею. Ни о чем. Я сделала бы это снова, если б пришлось. Конечно, во второй раз мне было бы еще страшнее. Но я сделала бы это снова. Непременно.
Вина. Наконец у чувства, которое Бронадвэ испытал, когда впервые услышал о подвиге Эрдонис, и с тех пор продолжал испытывать, появилось имя. Бронадвэ всхлипнул, но упрямо покачал головой:
— Нет, я должен был быть там, должен был избавить тебя от этого.
— Но даже если бы ты был там, ты не обязательно мог бы меня избавить. Мы могли даже не встретиться. Или ты погиб бы. Или мы оба, — возразила Эрдонис.
Она была права. Бронадвэ понимал, что ее рассуждения разумны, а его — нет. Но никак не мог успокоиться.
— Я не знаю, что со мной, — признался он.
— Я тоже, — ответила Эрдонис, беря его руки в свои. — Но ты не первый, в ком моя история будит вину или гнев, или даже то и другое сразу. Не могу объяснить, почему так случается, — явно взволнованная, она закусила губу. — Говорят, иногда драконы перед смертью проклинают своих убийц, чтобы отравить им радость победы, превратить их жизнь в муку. Тот дракон, которого я убила, вроде бы ничего не говорил. Может быть, не умел или просто не успел. Или я не слышала его. В тот момент у меня так шумело в ушах, что, если подумать, я вообще ничего не слышала. Возможно, я проклята. Да так, что никто не заметил этого, даже валар, ведь и им ведомо не все. А может, это только совпадения. Много совпадений, так тоже бывает. Но мне все это совсем не нравится. У меня такое чувство, что от этого дракон становится чуть более живым, что он радуется, когда эльдар виной и гневом терзают себя и других. Отпусти свою вину, Бронадвэ. Пожалуйста. Отпусти свою вину и убей дракона.
Эрдонис сжала руки Бронадвэ в своих. Он ответил на пожатие, потом, впервые с тех пор как она приблизилась к нему, поднял взгляд и сказал:
— Хорошо. Я убью дракона. Точно убью.
Эрдонис улыбнулась ему.
@темы: Этап II: Период, БПВ-4, Воинство F.
Название: Идиллия
Задание: Этап I (жанр — трагикомедия)
Размер: мини (чуть больше 1000 слов)
Жанр: Радиопостановка, гет, черный юмор
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: Возможно OOC и небольшое AU (касательно интеллекта героев), спойлер!смерть персонажа.
Примечания: Для того, чтобы читатель (или слушатель) почувствовал и трагический, и комический эффект, рекомендуется прочитать (или прослушать) текст дважды.
свободна и независима. Она выбирает или ее выбирают,
но во всяком случае она заключает союз не из каких
других соображений, кроме своей склонности.
Фердинанд Август Бебель, «Женщина и социализм»
Действующие лица
Он, мужской голос
Она, женский голос
Оба голоса ровные, не дают слушателю никаких подсказок о том, кому они принадлежат.
Играет тихая музыка, слышен шум ветра, на заднем фоне — шаги. Вскоре музыка, а вместе с ней и шаги, затихает.
Он: Ты решила остановиться здесь?
Она: Да, думаю, тут нам будет в самый раз.
Он: Здесь красиво.
Она: Главное, тепло.
Он: Ну да, конечно. Юг, все-таки.
Она (задумчиво): Да уж, юг...
Он: Прости за бестактный вопрос.
Она: Прощаю.
Он: Ты на самом деле считаешь, что здесь будет хорошо нам и... (осекается)
Она: Договаривай, не смущайся.
Он: Нам и нашим будущим детям?
Она: Здесь нас никто не найдет. Ты же знаешь, после всего... после всего, что было, нам лучше не попадаться на глаза. Вообще никому.
Он: Ну, тогда все в порядке.
Она: Тут и сомневаться нечего.
Короткая пауза, небольшой музыкальный проигрыш.
Он: О чем задумалась?
Она: Ты вот детей упомянул.
Он: Ну да. Неужели ты боишься, что у нас их не будет? Я думаю, с этим никаких трудностей ни у тебя, ни у меня не возникнет.
Она: Нет, у меня на этот счет тоже нет никаких сомнений. Я думаю о том, что ожидает наших будущих детей.
Он: А что тут думать? Все понятно. Сначала они будут расти, потом некоторое время поживут с нами, а в конце концов пойдут на поиски своей собственной судьбы. Так всегда и происходит. Ты согласна?
Она: Да, все так и случится. Если описывать в общих чертах. Но мне все же хочется представить жизнь детей в подробностях.
Он: Думаю, этого у тебя не получится. Жизнь непредсказуема, такие пируэты выдает... ну, ты и на собственном опыте знаешь.
Она: Да уж. Но, как ни крути, кажется мне, что дети у нас родятся не простые. Я не знаю точно, как это описать...
Он: Попробуй как-нибудь. Интересно.
Она: Мне кажется, что наши дети сыграют роль в истории.
Он: Да ну? И как же?
Она: Не представляю. Просто так кажется. Ну, может быть, не сами дети, может быть, потомки. Но они еще покажут себя, я уверена. Никаких толковых объяснений по этому поводу дать не могу, но...
Он (перебивает): Но и не надо, наверное.
Она: Почему же?
Он: Потому что и так все довольно-таки понятно.
Она: Может, тебе и понятно, а мне как-то не очень.
Он: Тут и понимать нечего. Мы с тобой существа почти уникальные!
Она: Ну что ты! Разве?
Он: А разве нет? Мы, а, в основном, ты, уже, я уверен, сыграли важную роль в истории. А это значит, что и у наших детей, и у более далеких наших потомков будет шанс повторить то же самое. Логично же?
Она: Как ты все красиво обосновывать-то умеешь! Эх...
Короткая пауза, играет несколько ровных аккордов.
Он: Ты, похоже, очень устала.
Она: Я? Да нет, с чего ты взял? Я и не такие расстояния преодолевала, все в порядке, не надо обо мне беспокоиться.
Он: Ты устала, я же вижу.
Она: Да ничего подобного.
Он: Устала, практически с ног валишься. И спать хочешь. Ты ведь все равно уже решила, что мы с тобой больше никуда не пойдем.
Она: Так что ты предлагаешь?
Он: Приляг, отдохни.
Она: А что? Действительно, хорошая идея.
Он: Совсем тебя замотал этот Вала.
Она: Ты вообще о ком сейчас?
Он: Ты сама все прекрасно все понимаешь.
Она: Значит, у тебя из головы никак не идет эта история?
Он: Да, да. Со светящимися камушками. Мало того, что такую историю нарочно не придумаешь — одни светящиеся камушки чего стоят — мало того, что она наглядно показывает, какие пируэты может выдать жизнь, так еще и...
Она: Опять стесняешься договорить?
Он: Если честно, то да.
Она: Повторяю, не стесняйся.
Он: А хотя действительно, чего стеснятся. В комплиментах любимой женщине ничего плохого нет, даже наоборот. О чем это я? Ах да, мало того, что сама история безумная донельзя, так еще и ты сыграла в ней не последнюю роль.
Она: Тут все ясно. Давай в эту тему не будем углубляться.
Он: Мой комплимент пришелся не ко двору? Очень жаль.
Она: Не в этом дело.
Он: А что же тогда не так?
Она: Это далеко не самые радостные воспоминания в жизни. Мне не очень-то нравится разговаривать о прошлом. Поэтому я и говорила о будущем, о детях...
Он: Я все понял. Твое желание — закон...
Короткая пауза. В быстром темпе играет романтическая музыка.
Она: Кажется, я поняла, чего ты хочешь.
Он (смущенно): Ну, раз уж мы говорили о детях... К этому все, по идее, и шло... Но если тебя что-то не устраивает, то я...
Она: Да все меня устраивает. Иди ко мне.
Он: Моя дорогая... Моя красавица... Ты... Ты буквально светишься изнутри!
Она: Ну ладно, комплиментов уже вполне достаточно.
Он: Это даже не комплимент. Готов поклясться, что так оно и есть.
Она: Допустим. Но это сейчас не важно. А важно сейчас...
Он: Я все понял, моя милая.
Она: Тогда вперед. Откладывать не стоит...
Пауза, вновь играет романтическая музыка, затем она резко обрывается, раздается удар в барабан и сдавленный мужской крик.
Он (возмущенно): Эй, что ты делаешь?!
Она (флегматично): Не суетись.
Он: Зачем ты меня укусила? Больно же!
Она: Спокойно. Уже почти...
Он (начинает заикаться): Это же... Это же...
Она: Перестань дергаться, по хорошему тебя прошу.
Он: Это же яд!
Она: Ты угомонишься или нет?
Он (слабеющим голосом): Ун... Ун...
Она: Тише, тише.
Он (еще тише): Унголиант...
Она: Скоро мой яд разольется по всем твоим нервным узлам, и тебя уже больше никогда и ничего не побеспокоит.
Он (шепотом): Но как? Как ты могла...
Она: А что, по-твоему, должна есть я и наши дети?
Он: Не... не... (нечленораздельно хрипит)
Она: Разве здесь есть сокровища, источники или свет? Нет тут ничего. Значит, единственная еда — это ты.
Он (еле слышно): Я-я-я?
Она: Ну не я же! Мне надо позаботиться о том, чтобы наши дети выжили, а без питания это никак не возможно. Так что... Ну вот, кажется затих. Еще немножко паутины... Еще виток... Ну вот, хорошая куколка! Лучше не бывает!
Играет отрывок из похоронного марша в быстром темпе.
Название: Опасное ремесло
Задание: Этап I (жанр — трагикомедия)
Размер: 1394 слова
Жанр: трагикомедия, общий, джен
Рейтинг: PG-13 (12+)
Персонажи: Индис, упоминаются Ингвэ, Эарендиль, другие канонные персонажи.
Примечание: Одна из фраз в тексте является цитатой из "Song of Earendil" Дж.Р.Р. Толкина.
Каждый квэнди может похвастаться знанием множества ремесел. Особенно если он из тех квэнди, кто пробудился когда-то у вод Куивиэнен, ведь в ту пору все пробовали делать все и открывали новое по сто сорок четыре раза на дню, а бывало и чаще.
Так вот… Каждый квэнди может похвастаться знанием множества ремесел, но, конечно, не каждый одинаково удачлив во всяком из них. Правда, Индис с самого начала везло во многом, и было бы даже слишком долго перечислять все то, в чем она была хороша, поэтому гораздо разумнее, как водится в истории нолдор и почти в любой истории, пропустить это и сразу перейти к тому, в чем она хороша вовсе не была и знала об этом, и другие тоже об этом знали, потому что такое ведь не скроешь. Уж по крайней мере, не когда все племя живет в одной деревне на берегу озера, да и два других племени тут же, неподалеку.
Дело в том, что Индис совершенно не умела шить. А впрочем... Это не правда. Шить она умела, как и всякий, кто пробудился у вод Куивиэнен. Но стоило ей только взять в руки иголку, не важно, костяную или более совершенную (значит, и более острую) металлическую, как она почти тут же умудрялась вогнать ее себе в палец, да так сильно и глубоко, что кровь долго не хотела останавливаться, а палец болел еще дольше. Причем одним разом все не ограничивалось, и, если Индис упорствовала в своем желании шить, то успевала исколоть себе все пальцы, а также потерять немало крови, прежде чем вещь оказывалась готова.
Одежды, правда, получались на редкость красивыми — в чем каждый мог убедиться после того, как Индис отстирывала от ткани все пятна — и сносу не знали очень долго. Но это, конечно, все равно не стоило той цены, которой они доставались, по крайней мере, в глазах других квэнди, поэтому, когда Индис собиралась шить, кто-нибудь то и дело предлагал ей:
— Давай лучше я! Мне это будет намного проще.
Но Индис всегда отказывалась, отчасти потому, что не хотела утруждать их, отчасти из гордости, но больше всего потому, что верила: однажды все изменится, и она сможет сшить что угодно, ни разу не уколовшись. В ту пору она была еще очень молода и наивна и не знала, что некоторые вещи никогда не произойдут, даже если Арда вдруг станет круглой! Но мы забегаем слишком сильно вперед. А впрочем, не имеет значения, как далеко мы забежим, потому что это истину Индис усвоить так и не удалось, даже когда Арда и в самом деле... Нет, это точно слишком далеко...
В общем, Индис жила у Куивиэнен, иногда шила, и ее соплеменники, которые любили складывать песни и самые веселые песни складывали о совсем не веселых вещах, сложили песню и о ней тоже. В той песне было много куплетов о том, что Индис умеет делать и может сделать так, что даже волосы у нее не растреплются, а останутся лежать волосок к волоску, но последний куплет гласил что-то вроде: "А если, шатаясь, она бредет, с головы и до ног в крови, значит, рубашку шила себе. Ой, сейчас упадет! Лови!"
Индис песня нравилась, она иногда даже пела ее за шитьем, подбадривая себя.
Но ее брат Ингвэ тревожился за нее и говорил:
— Когда-нибудь мы будем жить так, что тебе не придется брать в руки швейную иглу.
— Мы и сейчас так живем, — смеясь, отвечала Индис. — Вопрос только в том, как долго мне не придется брать в руки швейную иглу.
— Нет, — возражал Ингвэ. — Я говорю, намного дольше, чем обычно. Целых... десять тысяч лет!
И они оба смеялись, потому что десять тысяч лет — это так ужасно долго, что никто не знал, как долго. Даже звезды над их головами не знали.
Но все-таки однажды все случилось по слову Ингвэ: квэнди, которые тогда уже не назывались квэнди, пришли в Валинор, прекрасный Благословенный край, стали учиться мудрости у валар, Индис успокоилась... и перестала шить.
Правда, почти сразу после этого она влюбилась, и у нее появилось много других проблем. Очень много других проблем. Потом она вышла замуж, и проблем стало просто очень-очень много. Но швейной иглы она не касалась четыре тысячи двести лет, если считать годами Солнца. А что такое Солнце и откуда оно взялось, слишком долго рассказывать, потому что в этой истории очень-очень много проблем было не у одной только Индис.
Но все-таки кое-как все дожили до времени... Хотя нет, не все, некоторые — и довольно многие — дожидались в Мандосе... Ну, в общем, настало время, когда Солнце уже пятьсот тридцать с лишним лет было в небе.
И однажды ночью (когда Солнца, как и положено, в небе не было), Индис приснился сон. И увидела она юношу, который был эльда-не эльда, но видом прекрасен и благороден. Индис взглянула ему в лицо и прочла в нем черты своей правнучки Итарильдэ, которую помнила только совсем девочкой, и своего внука Турукано, и сына Нолофинвэ, и своего мужа и даже свои собственные, и поняла Индис, что это ее праправнук... Тот, кто был предсказан. Тот, кого ждут, но не ожидают. Кто призовет воинство Валар на битву с Моринготто.
Проснувшись, Индис поняла еще, что сон был пророческим. За тысячи лет жизни она видела немало пророческих снов, а за годы, прошедшие с Исхода нолдор, немало снов о том, что случалось на дальних берегах, поэтому она хорошо умела отличать правдивые сны от простых грез.
А поскольку лицо, виденное во сне, быстро растаяло в памяти, но одежды, что были на путнике и арфа, которую держал он в руках, стояли перед глазами как наяву и явно были даром этой земли, а не чем-то, что путник мог принести с собой из долгого и полного опасностей путешествия, Индис решила, что сон был послан ей не случайно, и именно она должна будет дать путнику то, чему надлежит быть у него.
С арфой вышло проще простого: Индис нарисовала ее по памяти, и Ингвион, который среди изготовителей музыкальных инструментов был первым, оставив далеко позади даже собственного отца, создал этот инструмент.
С одеждой все оказалось намного сложнее. Много было в Валиноре искусных ткачих и швей, к любой из них могла обратиться Индис. Да в таком деле ей не отказала бы и Вайрэ! Но Индис чувствовала, что должна сделать все сама. И прежде всего раздобыла она белоснежного шелка, такого прекрасного, что, как сказала гордая мастерица:
— Только Ингвэ Ингверону да его роду носить такой, больше некому.
А Ингвэ, увидев шелк, сказал:
— Не для Воплощенных одежды из этой удивительной ткани, красы владычицы Варды и благородства владыки Манвэ достойны они.
А Манвэ, услышав такие слова, рассмеялся и ветром пропел в ушах Индис, так что она одна поняла его:
— Удивительнее всего в Арде — Эрухини. А из них, быть может, всех удивительнее тот, для кого ты предназначила этот шелк. Эти одежды будут достойны его, и он достоин этих одежд.
С этим напутствием Индис взялась за работу. Кройка не заняла у нее много времени, потому что одежды, которые видела она во сне, были совсем простыми, почти как те, что носили Рожденные Заново после того, как выходили из Мандоса.
И в то же время лучшие уборы всех владык всех времен должны были померкнуть перед ними. Так что Индис старалась изо всех сил.
Но оттого ли, что долго не шила, или по какой-то другой причине, она ранила себя сильнее и глубже, чем когда-либо. И красным окрасился белый шелк, и стал влажным, когда пропитался кровью и слезами Индис. И она запела над ним песню обо всех печалях Сирых Земель, которые знала и угадывала по своим видениям и предчувствиям, а также по видениям и предчувствиям других эльдар Валинора, и по редким словам Мандоса.
Долго пела Индис. Долго трудилась. Наконец, наряд был окончен, и песня завершена. Индис отложила швейную игру, чтобы вновь не касаться ее долго, может быть, целых десять тысяч лет, а может быть, вовсе никогда...
Тут вдруг ветер донес к ней слова иной песни, сложенной кем-то другим в иных землях в иные времена: "... И арфу златую ему принесли, в эльфийский белый одели его..."
В этот миг Индис поняла, что все сделала правильно. И арфа, и одежды получились такими, как должны быть. Такими, что они помогут путнику — которого она видела во сне и, почти не зная, всем сердцем любила — нести ношу, выпавшую на его долю.
Арфа даст крылья каждому слову, которое он должен будет произнести. А одежды не только облекут его тело, но и защитят от отчаяния душу. Ведь не зря же сила души в песне, и в разделенной скорби, и в жертве, отданной добровольно, и то, что сотворила Индис, был не просто убор, но волшебный покров.
И у нее еще оставалось больше чем достаточно времени, чтобы смыть с него свою кровь.
Вот такая история. А что в ней правда, что — нет, решайте сами.
@темы: Этап I: Жанр, БПВ-4, Воинство F.
<...> мне совсем непонятно, зачем на фэндомную битву <...>
выкладывать вещи про каких-то третьестепенных персонажей, о которых никто не помнит.
Кто все эти люди и нелюди - Нэрданель, Ниенор?
Из комментариев на ФБ-2012
Куда Лобелия спрятала ложки? Что случилось с матерью Леголаса? Откуда у Эльвинг крылья растут? Сколько детей у Эовин? Служит ли Уинен золотая рыбка на посылках? В каком стиле танцует Лютиэн? Как появились потомки Унголиант? Почему Берутиэль любила кошек? Были ли родители у Мириэль? Из чего вообще сделаны эти девчонки?
Расскажем. Покажем. Научим.*
*Не является публичной офертой.
Набор в команду:
Извините, в настоящее время у нас нет вакансий. Мы сохраним Ваше резюме в базе данных.
@темы: Сбор команд, БПВ-4, Воинство F.
Битва Пяти Воинств
- Календарь записей
- Темы записей
-
126 БПВ-2
-
111 БПВ-1
-
92 Объявления
-
77 БПВ-3
-
74 БПВ-4
-
64 Голосование
-
40 Деанон
-
32 Сбор команд
-
29 Прочее
-
26 Этап I: Жанр
- Список заголовков
SMM продвижение